Герда Таро: двойная экспозиция - Хелена Янечек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подпись на странице с портретом «The Greatest War-Photographer in the World» увековечивает вершину, какой еще никому из фотографов не удавалось достичь, но если Капа не удержится, потеряет равновесие, то упадет прямо в бездну, откуда только что выбрался. И эта пропасть – прямо у них перед глазами, на столе.
Эту фотографию сделала Герда. На фронте в Сеговии, неподалеку от перевала Навасеррада. Она тогда снимала на «Лейку», а он – на «Аймо», предоставленную ему «Тайм-Лайф» для видеорепортажа, который должен был ознаменовать начало великого поворота. «The Marche of Time[155] – эту кинохронику показывают более чем в тысяче кинотеатров. Добро пожаловать в Голливуд, товарищ!» – должно быть, Роберт Капа произнес что‑то в этом роде, и Герда запечатлела его таким: сосредоточенным, дерзким, профиль слит с кинокамерой, вырастающей прямо из‑под бровей, словно металлический рог с крыльями мотылька.
Величайший военный фотограф без фотоаппарата.
Все это выглядит настолько абсурдно, что Рут не может удержаться от неосторожного замечания:
– Как ты думаешь, Герда посмеялась бы над этим ляпом, лишь бы скрыть, как она довольна успехом?
– Может и так, – вздыхает Чики, – но тогда ей было не до смеха.
Как обычно, именно ему пришлось сообщить Капе плохие новости.
– Объясните ему, когда будете с ним разговаривать, что фильм – это не последовательность фотографий, – сказал ему сотрудник «Лайф», уже собираясь повесить трубку.
– D’accord, d’accord, – пролепетал Чики, – mais écoutez, my boss is back in Spain avec the camera, he will do better, il est en train d’apprendre…
– Well, keep on trying![156]
«Последней с “Аймо” работала Герда», – бормочет Чики. Отброшенную ударом танка «Лейку» нашли, даже пленка осталась цела, а вот кинокамеры и след простыл. Из «Тайм-Лайф» звонили в студию выразить соболезнования, но Капа был в Амстердаме и не выходил на связь. Чики опасался, что, если Капа сообщит им, что «Аймо» тоже сгинула в Брунете, счет за кинокамеру не заставит себя долго ждать, а может, и судебное предупреждение, потому что камеру мог использовать только нанятый по договору фотограф.
Рут замечает, что Чики постоянно сглатывает, будто лампочку проглотил, – и добавляет бесстрастно, что Герда считала себя лучшей частью Роберта Капы. Она всем говорила, что снимать на камеру умела лучше, чем он. Но об этой истории с «Аймо» Рут не знала…
Лампочка в горле Чики замирает.
– В итоге, – говорит он устало, – Капа перезвонил в редакцию.
«I’m very sorry, but your camera c’est kaputt… perdue avec ma femme»[157].
Рут оставляет журнал на столе и успевает сказать Чики, который уже было скрылся в лаборатории (не хочет показывать, что плачет?), что продолжит работу, которую он ей поручил.
– Спасибо. Где негативы, ты знаешь. Если чистой бумаги не осталось, возьми бланки.
Снова припустил дождь; вид текущей ручьями по окнам воды действует удручающе. Может, еще чашка кофе поможет согреться; во всяком случае, хуже не будет.
– Я сварю еще кофе, будешь? – кричит она другу.
Чики настаивает, что приготовит сам, просит Рут сесть поудобнее и бежит в свою Wunderkammer[158] за водой. Рут располагается в кресле, сомневаясь, снимать ли туфли.
Чики приносит ей кофе: ему не терпится сделать что‑то хорошее, ведь с этим признанием у него гора с плеч свалилась. «Герда гордилась бы фотографией в “Пикчер Пост”. И Капа будет горд, тебе не кажется?»
Рут кивает и прихлебывает горячий кофе, а Чики погружается в воспоминания с болтливостью молчунов, когда у них в кои‑то веки развязывается язык.
– Ты даже не представляешь, в какой востог пришел Банди, когда ему в «Тайм» вручили «Аймо». Он наверняка рассказывал тебе о перевале Навасеррада, как счастливы они были, как разбили лагерь посреди леса и работали плечом к плечу.
От Рут требуется только кивнуть и слушать продолжение.
Два вида ламп-вспышек, большие запасы пленки, кофе и шоколада – всё, что Герда еще из Валенсии заказала им телеграммой (Вайс искал фотоматериалы, а Капа – провизию), все было выкинуто из рюкзака, уступив место ценному компактному предмету, ради которого стоило пожертвовать рафинадом и вытащить американские сигареты из блоков, рассовав их куда только можно.
– Это же чудо техники! – воскликнул Банди, готовясь завернуть «Аймо» в свитер, чтобы защитить во время переездов. В разобранном виде она напоминает маленького робота, который смотрит на тебя искоса, – да, и кстати, она еще и женского пола («Смотри, Чики, у нее сиськи!»)? Или она похожа на детскую игрушку, придуманную Пикассо?
Банди был в полном восторге. Он не мог дождаться, когда приедет в Мадрид и на глазах у Герды вытащит из рюкзака свой сюрприз. Он больше не мог вынести разлуки с ней и с Испанией, поэтому отправился прямо к Луи Арагону и объявил ему, что увольняется. «Сё суар», подписав с ним эксклюзивный контракт для Франции, предоставила ему неоспоримую привилегию, но теперь, когда путь в Америку был свободен, Америка ему уже была не нужна. Ему не терпелось рассказать обо всем Герде и тут же предъявить ей доказательство своих слов: вложить «Аймо» в ее красивые недоверчивые руки. И все это время обнимать ее, целовать в шею, пока они не закружатся в объятьях друг друга по комнате, как пьяные в польке.
Да, Рут все это себе представляет. Остальное она уже знает, потому что Капа ей об этом рассказывал, и не раз.
На следующий день они выехали в Мадрид, прежде чем встретиться с ней на перевале Навасеррада. Герда увидела, как он снимает на истоптанном скотном дворе фермы, с фотоаппаратом на шее и кинокамерой на плече, довольный, счастливый, в свитере по горло, который, казалось, вот-вот лопнет на нем. «Посмотри на меня!» – крикнула она и в ответ получила его самое плутовское выражение лица.
Такой кадр ее не устроил.
– Дурачок, ты не девушек должен сражать наповал, а показать всему миру, что ты режиссер: возьми «Аймо», вот так, чуть прямее, сосредоточься, ты Роберт Капа, ты ничего не боишься, даже той огромной овчарки, что сидит в двух шагах от твоего зада, – поддразнивала она его. – Ça va[159], вот теперь да, ты хорошо вышел, можешь опускать.
Капа медленно подошел к Герде и, только оказавшись рядом с ней, обернулся. Немецкая овчарка была там, без привязи, но выдрессированная настолько хорошо, будто точно знала, когда и с кем ей нужно перейти от защиты к атаке.
– Да она из наших! Szép kutya, jó kutyus, ты ведь
