Камикадзе. Идущие на смерть - Святослав Сахарнов

Куамото, прочитав, снял очки, вытер слезящиеся глаза и долго сидел в своей коляске раскачиваясь.

В окнах напротив раздвинули шторы. Люди ловили слабые, падающие на город солнечные блики. Они припадали к стеклам, пытаясь разглядеть его — Куамото, человека, который чуть было не изменил ход войны.

Отдежурив день на теплостанции, он автобусом по знакомой дороге добирается до своего балка, старенького и тонкостенного. Хозяева сдали его по дешевке, а сами уехали в Хабаровск на заработки. Наскоро перекусив, садится за компьютер. Перебирая клавиши, ждет: рано или поздно блеклые, густо посаженные в мерцающие строчки, буквы должны сложиться в слова и сообщить ему, что Таня жива, и где она.

Затем ночь. С утра он снова сядет за проклятый спасительный ящик Он нарочно вернулся, чтобы снова видеть знакомый до каждой тропинки, до каждого камня полуостров. В нем теперь все изменилось: снесены казармы, и построены новые здания. Корабль не узнать — дом подрос на два этажа и обзавелся парадным входом. У подножия сопки — цепочка коттеджей. Лес поредел, изменил цвет и остался только на склоне. У пирсов прогулочные яркие катера и небольшие, неизвестно с каким грузом, плашкоуты. Нет эллинга, нет синей россыпи матросских рубах и белых роб.

Сутки он теперь в котельной, два дня дома. Нефедов открывает «word» и мучительно медленно печатает: «Ранним утром двадцать пятого декабря одиннадцатого года сёва…» Голубые строчки — это жизнь трех японских парней. Двое — сыновья моряка, третий — сын нищей вдовы, крестьянки с далекого тихоокеанского острова.

«Через месяц Ито вывезли в тренировочный полет. В капонире стоял полузакрытый земляными валами двухмоторный бомбардировщик…» — печатает он. Он — штурман, случайный переводчик Таня и встреченный в Гензане летчик-самоубийца… У него теперь остались только они.

Целый год Ито копит деньги. Накопив, покупает путевку и с туристами плывет на Сайпан. Остров уцелел, Гарапан отстроен, его дома снова образуют узкие, увешанные пестрыми рекламными плакатами и растяжками улицы. Вдоль побережья вновь возникла россыпь рыбацких поселков. Каждый год он посещает их один за другим, идет мимо жалких, связанных из бамбука, стен, тревожно всматривается — не выглянет ли из очередной приоткрытой двери Юкки? Потом уходит от побережья и обходит безлюдные, поросшие кустарником и отдаленные друг от друга оврагами холмы. Забирается в пещеры, натыкается там на обломки столов и железных кроватей — здесь, как в норах, сидели в последние дни обороны острова штабные офицеры, и были развернуты лазареты. Находит спрятанные ржавые винтовочные стволы, погнутые штыки и щепки от жалких бамбуковых пик. Доходит до Марпи-пойнт и долго стоит на краю обрыва. Отвесные, падающие в океан скалы и молчаливые камни, около которых пенится черная вода…

После Марпи он посещает деревню, в которую когда-то привел Юкки. «Она будет жить у тебя, пока не кончится война», — сказал он тогда матери.

Постояв у чужого, выстроенного на месте, где была их хижина, дома, уходит. Над холмами поднимаются дымки. Это такие же, как он, добровольцы совершают поминальный обряд — на Сайпане жгут черепа.

Примечания

1

Одиннадцатый год Сева — 1937 год.

2

Но — японский национальный театр.

3

Токонома (яп.) — ниша в стене, обычно с одной-двумя полками.

4

Торий (яп.) — храмовые ворота.

5

Ама (яп. ) — ныряльщица.

6

Японская версия событий.

7

Гонинкуми (яп.) — уличный комитет, пятидворье.

8

Современные названия портов: Юкки-Унги, Расин-Наджин, Сейсин-Чхонджин, Гензан-Вонсан.

9

«Хакагуре бусидо» (яп.) — «Путь воина», кодекс самурая.

10

Такого заявления Черчилля и Рузвельта не было.

11

Комэя (яп.) — магазинчик со складом.