ППЖ. Походно-полевая жена - Андрей Дышев

Прикрытый свинцовым поливом БТР тщетно пытался выбраться из кювета, пробитые колеса шлепали по сыпучему брустверу ошметками резины и никак не могли зацепиться за грунт. Машина визжала, как подготовленный на убой кабан. БМП кружилась, натирая асфальт до дыма. От грохота стрельбы дрожал воздух. Гулю мотало и болтало в десантном отделении. Она расставила руки и ноги враспор, чтобы хоть как-то удержаться на месте и не разбить голову о металлические детали, торчащие повсюду. Она не понимала, что происходит снаружи, потому как посмотреть одним глазком на белый свет можно было лишь через небольшие бойницы, но и те были закрыты стальными шторками. «О-е-ей! - думала она. - О-е-ей! Куда это мы катимся?» Она скорее боялась, что БМП ухнет в какую-нибудь пропасть, нежели машину подорвут гранатой или она наедет на фугас. В отличие от мужчин, она плохо представляла себе последствия подрыва, а потому такая перспектива вовсе не казалась ей страшной. А когда вращение прекратилось, Гуля почти успокоилась и, чтобы не оглохнуть от грохота стрельбы, зажала уши ладонями, чем добилась почти полного комфорта.

Остановиться Абдуллаеву приказал Шильцов, водрузив на лысую макушку бойца обе ноги в высоких шнурованных ботинках. Надо было выдергивать «сто одиннадцатый» бронетранспортер при помощи троса, потому как беспомощная машина уж очень напоминала черепаху, которая ползла-ползла по комнате, ткнулась своей глупой головой в стену, но не замерла, не дала задний ход, а упрямо продолжила скрябать лапами в надежде двинуться дальше. Только бойцы спешились, укрываясь от пуль за горячим телом боевой машины, только водитель выволок из десантного люка распушенный местами, жирно смазанный черный буксировочный трос, как в край гусеницы долбанула кумулятивная граната, выгрызла раскаленным добела пламенем звено, и гусеница развалилась. Осколком гранаты чиркнуло Шильцова по темечку, срезало лоскуток кожи вместе с волосами, и кровь залила командиру лицо. Он думал, что это пот, только какой-то маслянистый, и, вытирая его со лба, кинулся к заднему люку БМП.

- Эй, военные!! - хрипло орал он. - Тетку вывели шустренько!! А то второй раз шизданут, мокрого места не останется!!

Костлявый солдатик с мелким, мстительным личиком, по кличке Бур, стоял на одном колене под передком БМП и, прижимая автомат прикладом к животу, стрелял по дувалам; пули впивались в сухую глину, во все стороны разлетались камешки. Шильцов обозвал его дегенератом и объяснил, что стрелять надо по цели, а не просто так. Двое бойцов из «сто одиннадцатого» бронетранспортера перебежали к боевой машине пехоты.

- Товарищ капитан! - горланил из люка наводчик Быков и, словно белым флагом, размахивал шлемофоном. - Первый вызывает! Первый! Ответьте Первому!

- Пошли его на куй! - ответил Шильцов, продолжая размазывать кровь по лбу. - Скажи, что некогда…

Быкову было страшно, он не любил Шильцова и не доверял ему. Солдату казалось, что командир группы слишком легкомысленный, а такой не внушает доверия в бою. Первый - он потому и первый, что умнее и опытнее, а значит, может что-то такое приказать, отчего сразу прекратится стрельба, и станет безопасно, тихо, и все бойцы уцелеют.

- Он не может, - ответил Быков в ларинги. - А что ему передать?.. Как вы сказали?

Интеллигентный Быстроглазов, как ни странно, ответил, как и Шильцов, тоже матом и никакого чудодейственного приказа не выдал. «Есть!» - зачем-то ответил Быков, отбрасывая ставший вдруг совершенно бесполезным источник связи с мудрым и могущественным Первым. Разбивая колени, он забрался на свой крохотный стульчик, взялся за рукоятки наведения и приник к окулярам. Желтый круг, покрытый паутиной прицельной сетки, и ничего больше не видать. Дым, пыль, бесформенные пятна. Он нажал пальцем кнопку электроспуска. Автоматическая пушка залязгала, плюясь снарядами. Заработала вытяжная вентиляция, слизывая синий дым. Еще очередь! Еще!!

Абдуллаев ринулся выполнять приказ командира. Он схватился за вечно заклинивающую ручку двери десантного отделения, повис на ней, и только тогда дверь открылась.

- Эй, дэвушка! - позвал Абдуллаев, ослепленный солнцем и потому ничего не видящий в темной утробе десантного отделения. - Выходи! Только быстра нада! Где ты там спрятался, а, дэвушка?

Гуля зажмурила глаза от яркого света, который ворвался через люк ослепительным взрывом. Стрельба оглушила ее, и девушка невольно закрыла лицо руками. Абдуллаев хотел схватить ее за руку, чтобы вытащить, но промахнулся и зажал в кулаке воротник куртки.

- Быстра нада!

Шильцов, расставив руки, остановил мчащуюся прямо на него боевую машину техзамыкания.

- Ты что, епанулся?!! - закричал на него почерневший за несколько минут боя лейтенант Мухин с покрытым пылью, как сединой, ежиком. Он обнимал башню, часто дышал и напоминал мужчину, которого раньше времени сдернули с женщины. - Уйди с дороги, ишак ты ферганский!

- Стоять, сказал! - ответил Шильцов, не думая освобождать дорогу. - Не лей поносом! Женщину забрать надо.

- Какую еще женщину?? Ниязов, вперед!! - прохрипел он своему водителю и дернулся телом, будто под ним был конь. И снова брызнул липкой слюной на Шильцова: - Я тебя сейчас по асфальту раскатаю, урод ты недоделанный! В голове ПХД и «летучка» горят, машины растащить надо, быстро убежал, бля!!

Гуля запищала, когда Абдуллаев выдернул ее наружу. Боец был трезв и потому чувствовал себя под обстрелом не так комфортно, как Шильцов, но необыкновенное поручение помогло преодолеть вязкий страх. Он почувствовал себя суперменом, большим, сильным и отчаянно храбрым.

- Ах, что ж ты так крычишь!! - поморщился он, ковыряя в ухе, и пригнул голову Гули. Можно и за талию взять. А как она пахнет хорошо. А ладошки у нее гладенькие!

- Я боюсь… Мне страшно… - лепетала Гуля.

Лучше умереть, чем признаться, что ему тоже страшно, что у него бурчит в животе, а в груди невесомость, и хочется упасть на землю, да еще зарыться в какую-нибудь глубокую-глубокую нору.

- Да что тут страшно… - как можно уверенней произнес он. - Вот сюда, за броню… Ага… Все будет харашо… Не нада бояться, дэвушка.

И под мышку ее, и ладонь вскользь прошла по ее груди.

- Ой, мамочки!! - Она снова схватилась за лицо. - Что с нами делают!??

Пушка БМП, разворачиваясь, просвистела над ними и оглушительно застучала. Гуля упала на колени. Пламя выгоняло из ствола снаряд за снарядом, и горячие волны оглушили и обожгли их. Абдуллаев тоже перепугался насмерть и присел на корточки.

- Эй, Бык, дурак!! - закричал он, ударяя прикладом по броне. - Куда лупишь, салабон!! Вот же пиридурок…

Он привстал, выглянул из-за брони, чтобы увидеть, готова ли вторая БМП принять девушку, открыт ли в ней люк десантного отделения, и тотчас в его лицо влепилась пуля от крупнокалиберного пулемета. Гуля даже услышала звук, похожий на шлепок, как будто ботинком в грязь - чвок! Абдуллаева с залитым кровавой слизью лицом откинуло назад, и он вешалкой упал на спину. У Гули крик застрял в горле. В первое мгновение она подумала, что солдат не туда сунул голову и выпачкался в красной масляной краске. На четвереньках подползла к нему, зачем-то пошлепала его по груди и посмотрела на лицо. Нет, нет, это не лицо человека! Это… это собранные в комок объедки с праздничного стола, перемешанные остатки селедки под шубой, свеклы с орехами, раздавленная клубника, дрожащие лепестки холодца и осколки косточек… Все это она уже видела в приемном отделении медико-санитарного батальона. Видела искромсанных, обезображенных, с изуродованными лицами, с лопнувшими животами, видела вывалившиеся из черепа мозги, вскрытые аорты, синие губы, желтые пятки; видела пульсирующие внутренности, острые края обломанных костей, развороченные грудные клетки, оторванные ноги, вытекшие глаза - но все это было для нее последствием какой-то жуткой бойни, некоего страшного, тайного преступления, механизм которого был ей неведом. В госпиталь привозили истерзанные тела откуда-то извне, из другого, недоступного ей мира, и она даже не пыталась представить себе, что в нем происходило, кто и какие совершал действия, приведшие к такому жуткому результату. Война, регулярно поставляющая в госпиталь этот страшный продукт, была для Гули адом, абстрактным и совершенным злом, гигантским клубящимся пламенем, похожим на атомный взрыв. А эта перестрелка… разве она так опасна? Вот же светит солнце, вот голубое небо, вот стоят деревья на обочине дороги, а вот Шильцов упирается обеими руками в передок БМП и ругается, как в пивнушке. А тот страшный, огромный, рвущий людей на части ад - он не здесь, он где-то далеко, в другом мире, куда Гуля никогда не попадет, а здесь всего лишь мелкое недоразумение, и пули посвистывают совсем не страшно, как росчерки тонкого пера, и автоматы тарахтят, как швейные машинки, и надо просто привыкнуть к грохоту и мату, и тогда тут совсем не будет страшно. Но почему же, почему же с Абдуллаевым случился этот кошмар? Это не могло произойти здесь. Бойца принесло сюда из далекого ада, он вывалился оттуда, где разрывается на части земля, и небо чернее ночи, и солнце облито кровью, и мечутся над головой огромные летучие мыши, и бродят повсюду звероподобные душманы с длинными и острыми, как у вампиров, зубами. Абдуллаев… Абдуллаев… Нелепость! Абсурд! Ты меня разыгрываешь! Ты не можешь быть таким страшным, таким изуродованным, таким несчастным!