Огненный пес - Жорж Бордонов

Ибо в настоящей охоте — теперь он понимал это с предельной отчетливостью — все должно быть замешано на безумии! Схватка не на жизнь, а на смерть с достойным противником, почти магический ритуал противоборства человека и зверя, который обе стороны неукоснительно исполняли с древнейших времен. Но ему никогда еще не удавалось заглянуть в глубину колодца, в котором живут наши тайные инстинкты. Все мысли, все рассуждения, которые связывают нас с тем, что принято называть цивилизацией или культурой, стерлись сейчас в его сознании, чтобы уступить место тому психическому состоянию, трагическому и радостному одновременно, которое рисунки в пещерах Альтамиры или Ляско запечатлели с такой силой. Природа, которую он по-язычески обожествлял, предпочитая ее общению с себе подобными, своему долгу и честолюбию, в какой-то момент поглощала его целиком, растворяла в себе и его мозг, и плоть, и кровь! Ему принадлежащей оставалась лишь маленькая частица разума, отделявшая человека от животного. Внезапно он начинал ощущать себя не Катрелисом, владельцем поместья и беглецом из Бопюи, а фантастическим животным, кентавром, преследующим не менее фантастического и умного демона. И постепенно обретал странную уверенность, что поединок, который должен начаться вот-вот, станет апофеозом не вражды и ненависти, а любви и нежности.

Вначале старый волк показал, что напрасно его принимают за простака. Ягненок, которого Сан-Шагрен спешно купил у соседского фермера и привязал к колу, был найден на следующий день наполовину засыпанным снегом, мертвым от холода, но совершенно целым.

— Он почувствовал запах капкана, — предположил Катрелис.

— Невозможно, хозяин. Невозможно! Я натер и веревку и кол вашей смесью.

Эта смесь состояла из волчьего жира и разных колдовских трав.

— Тогда, значит, он увидел веревку и все понял. Да, этот зверь посильнее, чем я думал, и он не голоден! Сегодня вечером, сынок, выпусти-ка в эти места козу.

Но утром старая коза, целая и невредимая, довольно резвая, несмотря на то, что дрожала от холода, вернулась на мельницу, а доезжачий узнал, что далеко, в северной части леса, около пруда Компер, «проклятый „Дьявол“» утащил барана, сильно поранив при этом и сторожевого пса.

— Нет, вы только подумайте: этот мерзавец держит нас за каких-то ослов! — возмутился Сан-Шагрен. — Но хитер! Наверняка он что-то пронюхал насчет козы.

Но господин де Катрелис на охоте никогда не позволял себе терять ни терпения, ни того особого состояния, которое обостряет охотничью интуицию. И еще он не умел отступать, а неудачи лишь забавляли его. Более того, он, обладая недюжинным воображением и сильной волей, мог как бы забираться в шкуру животного. При этом он совершенно не пользовался ни логикой, ни какими-то общепринятыми понятиями — нет, он просто весь, целиком, от макушки до ступней, становился им: думал, как он, слышал, видел, ощущал все в точности, как преследуемый им зверь, и вдруг наступал момент, когда что-то в нем словно щелкало, и приходила полная ясность относительно того, что именно и почему предпримет в следующую минуту зверь, к какой уловке прибегнет.

— Сегодня вечером, сынок, — сказал господин де Катрелис Сан-Шагрену на третий день, — ты дашь ему теленка. Против такого искушения ему не устоять при всей его хитрости.

— Но какого теленка брать, хозяин?

— Самого молодого и самого жирного, какого сможешь найти. Чтобы еще пахнул молоком и звал свою мать. Наш ловкач, в конце концов, ведь не железный.

— Если он еще там!

— Я повторяю тебе: он никуда оттуда не уходил. Подумай минутку. Оставляя приманку нетронутой, он хочет заставить нас отправиться искать его в другое место. Все рассчитал, паршивец. Ему главное — заставить нас ходить по кругу, внутри которого он мог бы быть хозяином положения, вот и все. А в тот момент, когда мы устали бы колесить по лесу, он как раз и покинул бы навсегда свое убежище.

Доезжачий недоверчиво покачал головой. На что маркиз сердито пробурчал:

— Делай то, что я тебе сказал! И не мешкай!

— То, что я говорил…

— Замолчи!

Сан-Шагрен не решился настаивать дальше. Эта внезапная беспричинная грубость хозяина озадачила и даже несколько взволновала его. «В конце концов, Валери, возможно, права, — решил, немного остыв, он, — наш господин явно не в своей тарелке!»

Однако, несмотря на то, что у Сан-Шагрена было хорошее правило — как можно быстрее забывать все плохое, после этого разговора у него остался нехороший осадок. А волк между тем окончательно распоясался: уже нисколько не таясь, выл под самыми дверями домов, разрывал соломенные крыши сараев, давил, как мух, овчарок, стал набрасываться на людей. Никакие отравленные приманки и ловушки господина де Катрелиса не действовали, и Сан-Шагрену все чаще стала приходить в голову мысль, что зверь подчинил себе волю господина де Катрелиса — вот откуда его раздражительность и неудачи с ловушками. Бесконечные пересуды по поводу волка, основанные на суевериях, распространенных в их местах, подтверждали мысли доезжачего. В кабачках то и дело звучали такие выводы очередного деревенского глашатая истины: «Это не кто иной, как сам дьявол мучить нас явился. Будьте уверены — в нем сидит злой дух. Я советовался по этому поводу со священником, и он того же мнения. Если бы этого зверя можно было привести к нему, он смог изгнать из него злого духа. Но как это сделать?» Слушая подобные «откровения», Сан-Шагрен не мог не ухмыльнуться скептически, но теперь, когда вдруг столкнулся с необъяснимым бессилием своего господина в противоборстве с волком, он подумал о том, что, пожалуй, глупо было смеяться тогда. И когда эти мысли посещали его, а случалось это все чаще и чаще, доезжачий осенял себя крестным знамением.

— Сын мой, — сказал как-то господин де Катрелис, глядя на то, как Сан-Шагрен крестится, — да ты никак трусишь? Вот так новость! Но чего ты боишься? У этого волка не пять ног, и, убитый, уверяю тебя, он не превратится в женщину. Ну ты сам мозгами-то пораскинь!

Несколько дней снегопада не было, солнце светило на ясном небе ярко, как в Альпах. Длинные голубые тени от деревьев ложились полосами на затвердевшую коросту из льда и снега. Однажды ночью ветер изменил свое направление и повернул к востоку. Господина де Катрелиса это обрадовало: теперь движение воздуха приносило к собачьим носам неуловимое людьми «ощущение» волка, а запах человека, наоборот, не мог достичь волчьего носа. Начало дня ничем не потревожило сон леса. Он нежился в лучах восходящего солнца. Иней связал ветки деревьев, а снег припорошил их сверху снегом. Ни заяц, ни белка, ни другой какой-нибудь зверь не осмеливались высовываться из своих нор. Даже суетливые вороны куда-то подевались. Надо было иметь очень злое сердце, чтобы нарушить этот покой.

Забившись между скал, волк выжидал. Инстинкт его никогда не обманывал. Вот и на этот раз: что-то похожее на толчок изнутри разбудило его и привело на этот наблюдательный пункт. А вскоре стало понятно, зачем привело: далеко внизу, отчетливо выделяясь на заснеженной равнине, двигались две точки — двое людей на лошадях, а впереди них, меняя очертания, — темное, разреженное пятно — свора собак. Желтые глаза зверя, не отрываясь, наблюдали за этими шевелящимися точками, становившимися все крупнее и крупнее. Жесткая шерсть на его спине вдруг встала дыбом: он узнал тростниковую шапочку, зеленую куртку с рукавами, отделанными козьим мехом, узнал и эту на редкость неутомимую черную кобылу и доезжачего с его рожком и толстым пузом. О! Если бы этот толстопузый был здесь сейчас один, достаточно было бы одного броска, одного укуса, чтобы он повернул назад! Но рядом с ним ехал старик с длинной бородой, в перчатках, с этим своим страшным кнутом со свинцовыми шариками на конце. Этот пойдет до конца, будет скакать до поздней ночи, но добычи не упустит. Зеленоватая рукоять ножа выступала из висящих на поясе ножен: это был знак угрозы, игрушка, которой любит забавляться сама смерть!

Всадники приостановились. Казалось, они переговариваются. Тридцать собак, черных и рыжих, бежали перед лошадьми. Внезапно старик выехал вперед, взяв с собой одну-единственную собаку. Другой остался сторожить свору. А дело было в том, что на этот раз господин де Катрелис, которому Сан-Шагрен показался вялым, решил взять на себя работу доезжачего, ибо вести «поиск следа» требовалось максимально внимательно.

Было еще не поздно уйти, и волк это знал. Но взгляд его был словно прикован к высокому силуэту старика, резко выделявшемуся на фоне залитой солнцем заснеженной дороги. Впереди его лошади собака, нос кверху: принюхивалась к запахам, спускающимся со склона. Это рыжее лохматое пламя на четырех лапах, из которого торчали светлые уши и лапы, волк узнал тоже.

Вот сейчас ему бы ринуться по лесной дороге в те дикие места, что завалены буреломом и изрезаны лощинами и ручьями и где никто и никогда не сможет добраться до него, но он не трогался с места. Он уже различал голос врага, тихий, смягченный расстоянием или сдерживаемый из осторожности: