Злым ветром (Инспектор Лосев - 1) - Аркадий Адамов

- А первый раз когда звонили? - осведомляется Петя.

- Первый? Да я еще домой вернуться не успел!

- Откуда?

- Как то есть откуда? - Гражданин настороженно смотрит на Петю. - Боже мой, какое это имеет значение? Ну, допустим, с работы.

- Не "допустим", а точно говорите, - прицепляется к нему Петя.

Гражданин вызывает у него антипатию и какое-то интуитивное недоверие. Толстый, потный, шумливый, даже скандальный и вдобавок еще до того неряшливый, что это режет глаз даже Пете, который, как известно, сам не отличается особой аккуратностью. К тому же гражданин говорит действительно бестолково. Петя почему-то ее учитывает его состояние и нешуточную причину, которая пригнала его к нам.

- Не обязан я вам это говорить! - взвизгивает гражданин. - Причем тут откуда я пришел?! Убить грозят, вам понятно?! Убить! Мою дочь, понятно?! Вот о чем спрашивайте! А не...

- Я сам знаю, о чем спрашивать, - грубо обрывает его Петя. - Вы меня не учите. Так откуда вы пришли в тот день?

Что-то в интонациях этого гражданина, в его непонятном упрямстве, во всем этом визге и крике Пете не нравится. Хотя это и не дает ему права так вести разговор. Но Петя тоже взвинчивается.

- А я вам повторяю, это не имеет значения! - багровея, почти кричит на него гражданин. - Вы что, издеваетесь надо мной?!

Словом, разыгрывается безобразнейшая сцена.

Первым приходит в себя Петя и, спохватившись, примирительно говорит:

- Ладно. Погорячился я. Вы уж извините. Давайте спокойненько разберемся, что к чему.

- Вас не извинять, а наказывать надо за такие вещи! - гневно выпаливает гражданин. - Строжайшим образом! Я к вашему начальству сейчас пойду.

- Да успокойтесь вы, в самом-то деле.

- Не желаю успокаиваться. Кто ваш начальник?

- Ну майор Цветков.

- Вот я к нему и пойду. Я это так не оставлю!

Гражданин вскакивает со стула и шаром выкатывается из кабинета.

Петя досадливо и растерянно смотрит ему вслед, потом плетется к дежурному. По дороге он встречает меня.

- Ну и где этот гражданин? - спрашиваю я.

- Сидит ждет Кузьмича, - отвечает вконец расстроенный Петя. Представляешь, что теперь будет? Ты бы с ним потолковал, а?

- Ладно, - говорю я Пете. - Черт с тобой. Попробую. Но ты-то хорош, нечего оказать.

Петя в ответ лишь горестно машет рукой и уходит, а я, поднявшись на второй этаж, направляюсь в конец коридора, где на скамье замечаю одинокую фигуру.

Когда я подхожу ближе, то вижу толстого потного человека в расстегнутом пальто, под которым виден тоже расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук и громадный живот, туго обтянутый белой сорочкой. Отвислые, заросшие черной с проседью щетиной щеки его багрового цвета, а маленький носик, зажатый между ними, наоборот, совершенно побелел. За сильными стеклами очков в тонкой золотой оправе огромные, как у совы, серые встревоженные глаза. При моем приближении человек вскакивает. Короткие широкие брюки смешно болтаются на тонких ножках. На секунду они будят у меня какие-то неясные воспоминания, которые, впрочем, тут же начисто пропадают.

- Это вы начальник? - запальчиво спрашивает меня гражданин, и взгляд его сквозь очки становится одновременно воинственным и растерянным.

- Нет, я не начальник, - отвечаю. - Но мне сказал дежурный, что вы пришли по серьезному делу. Может быть, пока майора Цветкова нет, вы мне расскажете, в чем дело? - И представляюсь: - Инспектор уголовного розыска старший лейтенант милиции Лосев.

Мой титул, видимо, производит благоприятное впечатление, как и мой доброжелательный, спокойный тон. И гражданин отвечает, все еще, правда, нервно, но уже с оттенком доверия:

- Да, да, да! Я вам сейчас все расскажу.

- Тогда пойдемте ко мне.

Когда мы располагаемся в комнате, я предлагаю:

- Прежде всего давайте познакомимся. С кем имею честь говорить? - И, предупреждая его поспешное движение, добавляю: - Паспорт мне не нужен. Просто как к вам обращаться?

- Понимаю, понимаю, - кивает человек, и на полном лице его исчезает напряжение, щеки постепенно приобретают нормальный цвет и нос, кстати, тоже. - Очень приятно. Пирожков Григорий Сергеевич.

- Ну вот и прекрасно, - говорю я. - Так в чем дело, Григорий Сергеевич? Кто угрожает вашей дочери?

- Если бы я знал! В том-то и дело...

- Но у вас есть какие-нибудь подозрения или предположения?

- Видите ли... что-либо определенное... - Пирожков неожиданно мнется. Пожалуй, трудно сказать...

Я вижу, что ему есть что сказать, но он явно не решается это сделать. Впрочем, так бывает, и мне его состояние понятно. Человек, попавший в такое сложное положение, обычно не знает, как себя вести. Он боится заподозрить кого-либо понапрасну, выглядеть глупым, наивным или трусливым, наконец, боится направить нас на ложный след, помешать нашему квалифицированному, профессиональному расследованию, на которое он так уповает.

- Григорий Сергеевич, - говорю я как можно спокойнее и внушительней, если вы действительно обеспокоены этими угрозами, то прежде всего должны быть с нами абсолютно искренни. Иначе мы бессильны будем вам помочь. Не бойтесь, мы во вред вам ничего не истолкуем и ничего не предпримем.

- Ах, если бы... - горестно бормочет Пирожков и вытирает скомканным платком лоб и шею. - Если бы!.. Но вот ваш товарищ, например...

Он бросает на меня укоризненный взгляд. Серые глаза его за стеклами очков неправдоподобно увеличены, расплывчаты и кажутся полными слез.

- А насчет моих подозрений... - продолжает Пирожков и нервно трет пухлые руки. - У Наденьки нет таких знакомых. Это точно. Это безусловно. Она умница. Она хорошая девочка...

- Сколько ей лет?

- Девятнадцать.

- Значит, никаких подозрительных знакомств?

- Ну конечно! У нее таких знакомых нет. Это точно... А вот у меня... кажется...

Пирожков растерянно умолкает, пытаясь собрать какие-то разбегающиеся мысли.

У меня такое ощущение, что сейчас он брякнет какую-то несусветную глупость. Он, видимо, совсем помешался от страха. Ну какие могут быть у этого пожилого, вполне приличного человека знакомые, которые бы угрожали его дочери? Если только сын кого-нибудь из них или, допустим, молодой сослуживец, ухаживания которого были отвергнуты? Но тогда это скорей всего сущая чепуха.

- Господи, - вдруг вырывается у Пирожкова. - Я так устал от этой жизни. Если бы вы только знали...

Мне и в самом деле становится его жалко, даже если все эти страхи ему и померещились.

- От какой жизни, Григорий Сергеевич? - участливо спрашиваю я.

- Ах, все не объяснишь, - он машет рукой.

Но вдруг рука его застывает в воздухе, словно ему внезапно пришла в голову какая-то новая мысль. Пирожков бросает на меня испуганный и одновременно странно-пытливый взгляд, словно заподозрив меня в том, что я подслушал какие-то его мысли, затем торопливо говорит:

- Впрочем, я, пожалуй, не прав. Насчет того человека. Он... он уже уехал из Москвы. И неизвестно когда вернется. Да, да... И вообще... что я, в самом деле...

- Он с вами работал? - спрашиваю я единственно для того, чтобы что-то спросить, ибо и в самом деле что-либо подобное предположить трудно.

- Нет, нет... Он так, знаете... проездом... - сбивчиво отвечает Пирожков. - Остановился в гостинице... и вот уехал... У меня просто ум за разум заходит...

Слово "гостиница" меня совершенно невольно настораживает. Это уже почти рефлекс. Я теперь вообще не могу спокойно его слышать. У меня это слово немедленно ассоциируется с Мушанским, кражами, допросами, словом, чертовщина какая-то. Но я ничего с собой поделать не могу. И машинально спрашиваю:

- Где же он - проездом - остановился?

- Ах, какое это имеет значение! - досадливо машет рукой Пирожков, но в тоне его проскальзывает неуверенность, и он добавляет, словно убеждая самого себя: - Он уехал, и все. Звонили уже после его отъезда. Звонили и грозили. Вы понимаете? Боже мой! Если из-за меня что-нибудь случится с Наденькой, я этого не переживу! Я руки на себя наложу!

Теперь я уже окончательно ничего не понимаю.

- Почему же из-за вас? - удивленно спрашиваю я. - Вы сами говорите...

Вид у него совершенно измученный, даже, я бы сказал, затравленный какой-то.

- Да, да, да! Я знаю, что говорю!.. А впрочем, глупости, глупости. Я просто с ума схожу! И сердце вот... - Он прет грудь под пиджаком. - Каждый день болит. Однажды в гостинице так прихватило, что если бы не дежурная...

Пирожков неожиданно вскакивает и бежит к двери.

- Куда вы, Григорий Сергеевич?

Он так же поспешно возвращается. Короткие брючки смешно полощутся на его тонких ногах. Пальто и пиджак готовы вот-вот соскочить, застегнуть их невозможно, кажется, что они никогда не сойдутся на огромном круглом животе.

- Нет, нет, я никуда, - бормочет Пирожков, обессиленно плюхаясь на стул. - Мне показалось, я забыл...

А у меня вдруг мелькает странная догадка. Я наклоняюсь через стол и тихо спрашиваю:

- Григорий Сергеевич, а ведь его фамилия Николов, не так ли?