Викторианский Лондон - Лайза Пикард

Имеются некоторые заинтересованные лица, как, например, Альберт Блоггс, единственный сын бирмингемского фабриканта, который буквально купается в золоте, хотя и обладает просторечным выговором. Альберт вынашивает честолюбивые замыслы стать армейским офицером. Он вполне интеллигентный молодой человек, привыкший много трудиться и увлеченно изучающий военную историю и тактику. Его отец отнюдь не дурак, он осознает все трудности и делает солидные пожертвования на благотворительность, предвыборные мероприятия и приюты, основанные магнатами графства. Он умудряется обзавестись солидным досье рекомендательных писем в отношении Альберта и готов выложить любую необходимую денежную сумму.

Между тем, молодой капитан Б. из пехотного полка рассматривает возможность «перехода» в гвардейские драгуны в свете освобождающейся вакансии, связанной с выходом в отставку лорда А. Его родословное древо восходит к Плантагенетам, но в денежном отношении имеются некоторые затруднения. Он готов продать свое офицерское звание за 1800 фунтов плюс неизвестную «сверхустановленную» сумму, но требуется еще довольно солидная доплата. Он ставит в известность своего командира и полкового агента о том, что он, так сказать, выходит на рынок, и начинает часто наведываться на Чарльз-стрит, чтобы разузнать, во что выльется «сверхустановленная» цена за его звание и сколько намерен выручить лорд А. за свое. После того, как в семье собраны необходимые средства и получен заем от агентства на Чарльз-стрит, которое готово вложиться в это дело под разумные проценты, сумма увеличивается, и он обращается к командиру полка гвардейских драгун, с которым его семья знакома много лет. Капитан Б. — бестолков, ленив, не проявляет интереса к военным делам, но хорошо осведомлен о высоком социальном статусе гвардейцев и их щедрых отпускных, тогда как ему, пехотному капитану, приходится трудиться шесть месяцев в году. Разумеется, у командира полка гвардейских драгун нет никаких возражений против его кандидатуры.

Еще одно преимущество службы в гвардейском полку заключалось в том, что гвардейцы обычно размещались в Лондоне, поскольку их первейшая обязанность состояла в охране монаршей персоны, а монарх в те времена уже не выводил свою армию на поле битвы. Некоторые полки десятилетиями не участвовали ни в каких боевых действиях. Второй лейб-гвардейский кавалерийский полк не был задействован почти 70 лет после битвы при Ватерлоо. Если полк направлялся куда-нибудь для несения гарнизонной службы, к примеру, в Канаду, Вест-Индию или Австралию, у офицера была превосходная возможность избежать столь тягостного удела, продав или обменяв звание с переводом в войсковую часть, расквартированную в Англии. Если же отправка за границу была связана с боевыми действиями, например, с Крымской войной, офицер, предпринявший подобные шаги, мог быть подвергнут остракизму.

Крымская война, о которой подробно писали такие журналисты, как У. Г. Рассел из «Таймс», вызывала в обществе негодование по поводу «некомпетентности, бездействия, аристократического высокомерия, должностной нерадивости, протекционизма, установившейся рутины и бестолковости» в среде армейского командования.[313] Имелось много противников реформирования системы покупки офицерских званий, в числе которых была и королева, однако же в 1871 году лорд Кардуэлл, бывший тогда военным министром, добился ее отмены ценой в 6 150 000 фунтов.[314]

В качестве альтернативы военной службе существовала правительственная служба в палате общин или палате лордов парламента, либо в дипломатическом корпусе. Государственная служба постепенно переходила к выдвижению на должности согласно достоинствам кандидатов, хотя многие отдавали предпочтение спокойной жизни в своих поместьях; вместе с тем практиковалось выдвижение на выгодные места родственников, когда обладавшие определенными способностями отпрыски знатных семейств жаждали как-то проявить себя.

Понятие «сезон» подразумевало временной промежуток от Пасхи до августа, когда парламент прекращал свою деятельность, и все желающие могли отбыть в родовые имения, заняться охотой или развлечениями «с пятницы до понедельника» (тогда это еще не называлось «уикендом»). В Девоншир-Хаусе на Пиккадилли имелся прекрасный зал, где проходили «пышные балы, на которые собиралось все светское общество».[315] На одном из больших светских приемов леди Кавендиш повстречала «иностранку с припудренными волосами. Это выглядело очаровательно!»[316] Несколько дальше находился Бат-Хаус. В 1850 году чета Карлейль побывала здесь на балу, «собравшем от пяти до семи сотен представителей аристократических семейств», среди них, разумеется, был и завсегдатай любых светских сборищ герцог Веллингтон. Спустя тринадцать лет они снова оказались здесь на балу. Джейн вспоминала впоследствии, как она рада была увидеть «всех герцогинь в сверкающих бриллиантах, всех юных красавиц этого сезона, всех известных политиков… Все помещения были украшены искусственными розами, так что создавалась атмосфера арабских сказок».[317] Дальше на запад по Пиккадилли находился Кембридж-Хаус, дом лорда и леди Пальмерстон.[318] В то время леди Пальмерстон была одной из самых известных политических персон. Стаффорд-Хаус, расположенный близ Сент-Джеймсского дворца (теперь Ланкастер-Хаус, используется для правительственных официальных приемов), был лондонским домом герцога и герцогини Сазерленд; до кончины мужа в 1861 году она занимала видное положение при дворе, ведая гардеробом королевы. Норфолк-Хаус на Сент-Джеймсской площади по своим размерам вполне подходил для проведения банкетов и балов, на одном из которых в 1849 году присутствовали королева и принц Альберт. В Гровенор-Хаусе на улице Парк-Лейн, доме второго маркиза Вестминстера (отца первого герцога), находилась великолепная картинная галерея, а количество золотой столовой посуды значительно превосходило то, которое могла себе позволить королевская чета.

При дворе королевы Виктории не устраивалось таких пышных балов, какие давали некоторые из ее подданных. Королева проводила детские балы, о которых много говорили, поскольку проходили они с большим размахом: дети королевы и их юные гости предавались шумным играм и беготне. При жизни Альберта королева четыре раза в год устраивала официальные приемы, на которых ей представляли юных дочерей из аристократических семейств. В 1859 году в восемнадцатилетнем возрасте королеве была представлена Люси Литтлтон (в замужестве леди Фредерик Кавендиш). После этого она стала получать приглашения на королевские балы.

Какое великолепное зрелище [ее первый королевский бал]: сверкающие мундиры, дворцовые залы, присутствие королевской четы. Мы делали реверансы, и я ужасно боялась и скользкого пола, и момента, когда я окажусь в двух шагах от королевы, чтобы быть ей представленной. Но все прошло как нельзя лучше; мы приседали очень низко, а остальные лишь кланялись или ограничивались кивком головы… Принц Уэльский и принцесса Алиса [его сестра] вальсировали с восхитительной грацией и достоинством… медленно, так непохоже на быстрое кружение в тесных объятиях, что видишь в других местах.[319]

Бедняжку Люси Литтлтон воспитывали в строгих правилах, ей не разрешали танцевать вальс.

Принц Альберт не пользовался благоволением родовитой английской аристократии. Прежде всего, он был иностранец, и его генеалогическое древо не выглядело столь впечатляющим, как у множества особ с двумя, а то и тремя титулами. «Принца воспринимали как чуждого человека, почти все англичане его поколения испытывали к нему неприязнь. Будучи истинным германцем, он не пользовался популярностью… На публике он выглядел смешным, поскольку королева в нем души не чаяла, хотя нередко демонстрировала недовольство и требовательность».[320] Она не одобрила придворных, приехавших вместе с ним из Германии и составлявших его свиту. Несмотря на попытки протеста со стороны Альберта, им пришлось вернуться на родину.

Дорогая Виктория, подумайте о моем положении; я оставил родной дом, с которым у меня связано столько воспоминаний, всех своих близких друзей, и приехал в страну, где для меня все новое и чужое — люди, язык, обычаи, образ жизни, положение. Кроме вас, у меня нет ни одного человека, которому я мог бы доверять. Почему считается непозволительным, чтобы два-три человека, которые должны заниматься моими личными делами, были бы теми, к кому я питаю полное доверие?[321]

Это ему не было позволено, более того, его личным секретарем назначили Джорджа Ансона, молодого человека из семейства лидера вигов, виконта Мелборна; существовала опасность — и это Альберт отчетливо понимал, — что он тоже принадлежит к партии вигов. По прошествии времени Альберт очень привязался к Ансону, но в 1849 году тот скоропостижно умер. Единственным близким существом, напоминавшим ему о любимом Розенау, была воспитанная им собака — красивая борзая по кличке Эон. Она носила серебряный ошейник, сделанный на заказ в Париже, на котором было выгравировано: «Принц Альберт Саксен-Кобург-Готский». В 1842 году Ландсир нарисовал Эона в этом ошейнике. Но собака умерла.[322]