Книга о Прашкевиче, или От Изысканного жирафа до Белого мамонта - Александр Етоев

На самом деле здесь Прашкевич лукавит. Меняя жанр — всегда меняешь читателя. А уж тем более, уходя в фантастику (или, скорее, возвращаясь, если вспомнить ранние фантастические опусы школьника из Тайги). Прашкевич прекрасно знал (помнил опыт отвергнутой повести о Курилах), что «Уральский следопыт» — это такое специфическое издание, где печатается литература легкая. Облегченная (чтобы никого не обидеть). Потому-то фанаты в свое время и потянулись в Свердловск. Город для них был Меккой, а камнем веры, каабой, была редакция «Уральского следопыта».

Сердце фаната завоевать не сложно, особенно просто это было сделать в 70-е годы. Фанат (понятие «фэн», означающее тусовщика от фантастики, появилось позже) — ребенок, надолго, если не навсегда, заплутавший в вымышленных мирах чужого воображения. Фанаты фантастики даже цензуру ненавидели не за то, что она гнобит Даниэля с Синявским, а потому, что не печатают Эдгара Берроуза и Роберта Говарда. Одним Корсаком и серией издательства «Мир» жив не будешь. Конана подавай им, варвара! Джона Картера и принцессу Марса! Вспомните, как где-то с середины 80-х пачками пошли гулять по России неудобочитаемые машинописные копии переводов в любительском исполнении.

Хитроухий мафиози Прашкевич рецепт изготовления фантастической прозы усвоил быстро. Нужна экзотика? Получите джунгли Бразилии. Или каменные джунгли Америки. Курилы здесь уже не канают. И друзья вулканологи с их неприхотливыми приключениями и простыми русскими именами тоже не катят.

В 1974 году «Уральский следопыт» печатает повесть «Мир, в котором я дома». В том же году в журнале появляется «Шпион в Юрском периоде». Получается, что с интервалом в шесть месяцев Прашкевич осчастливил читателя сразу двумя подарками, один экзотичнее другого: приключениями в бразильских джунглях и путешествием во времена динозавров.

И ничем бы он ни отличался от большинства авторов, оседлавших фантастическую лошадку, если бы… Если бы не повторял он в уме одну волшебную фразу: «Помнить о литературе и не быть дураком».

В школьной юности, пытаясь писать своё и доверяя эти первые опыты людям, мнение которых ценил особенно, Прашкевич услышал от Николая Николаевича Плавильщикова, выдающегося русского энтомолога и очень неплохого писателя: «Пиши не как Немцов, Охотников и Сапарин, пиши как Платов, как Ефремов, а лучше всего — как Алексей Толстой».

Слова верные, но лишь в отношении фантастики.

Собственно говоря, Плавильщиков ее и подразумевал, давая юноше этот дельный совет. Писать надо не как Платов или Ефремов, русская литература знает имена повесомее, — писать надо так, чтобы услышали твой собственный голос.

Потому что в литературе главное — обрести собственный голос.

Уже по первым публикациям в «Следопыте» можно было сказать уверенно: Прашкевич говорит не как все, этот человек — не из хора.

Практичность и житейская хитрость («…и не быть дураком») заставили его заняться фантастикой. Вкус и преклонение перед литературой не позволили делать это халтурно. Ведь как бывает среди писателей — работают спустя рукава, рубят бобы, благо подвернулась возможность. Издатели же им потакают, считая потребителей фантастики публикой нетребовательной, безграмотной: «Роман должен иметь только одну сюжетную линию и линейную структуру, больше действия, меньше рассуждений… Герой — настоящий мужчина, решительный, уверенный в себе, победитель… Финал — оптимистический: полная победа над противником и выполнение основной задачи…».

Удачей было и «Разворованное чудо», повесть, напечатанная в «Уральском следопыте» в 1975 году. Я не говорю про сюжеты, для меня сюжеты дело десятое, хотя, я знаю, фантастические фанаты беспощадно клеймят писателей, позаимствовавших, пусть по неведению, хотя бы что-то у собрата по жанру. Помнится, семинаристы Стругацкого ругмя ругали писательницу Толстую за то, что та, якобы, позаимствовала сюжет для «Кыси» из романа «Катали мы ваше солнце» Евгения Лукина. Никому из них и в голову не пришло, что, возможно, а скорее всего, действительно так и есть, бедная Татьяна Никитична о Жене Лукине не слыхала вовсе, не то что читала его роман. То же и про Прашкевича — почитаешь некоторые рецензии на Фантлабе и подумаешь: бедные, бедные читатели фантастики, не пороли вас в детстве розгами, не заставляли читать мировую классику, иначе знали бы, например, что только на один, в общем-то примитивный сюжет легенды о Дон Жуане написаны тома и тома, а не единственная поэма Пушкина.

Вот, некто Бабичев Никита Сергеевич (не его ли литературный предок пел по утрам в сортире?), пол мужской, год рождения 1981, место жительства Красноярск, пишет отзыв на «Подкидыша ада»: «Какой-то мрак по мотивам Стивенсона. Зачем ЭТО вообще стоило писать? Весь набор проблем, обозначенных автором в рассказе, хорошо и подробно разобран уже в сотнях фантастических произведений. Ничего нового и интересного Прашкевич добавить не смог, на мой взгляд».

Так сказать о «Подкидыше ада», вещи стильной, яркой и при этом пародийной настолько, что пародия местами похожа на чистое издевательство… да-да, над фантастикой, над ней, родимой, едри ее в корень («А неистовую трибу Козловых мы с нКва, другом милым, продадим в черные недра звезды Кванг»)!

Не удержался и забежал вперед, извините.

Остановился я на сюжетах, на их вторичности — подчеркиваю, для меня.

Но и «Разворованное чудо», и «Мир, в котором…», — а прочитал я их буквально вчера, перед тем как сесть писать комментарий в этой «Беседе», — несомненно произведения дня сегодняшнего. И наемники, зарабатывающие себе на хлеб убийствами мирных жителей, и микроб фашистской чумы, который «никогда не умирает <…> и терпеливо ждет своего часа» (А. Камю; из эпиграфа к повести «Мир, в котором я дома») — такая же реальность сегодня, какой была и в дни, когда создавались повести. И не надо мне «ля-ля» про «набор проблем, хорошо и подробно разобранных уже в сотнях фантастических произведений». Человек — вот главная проблема литературы, и Прашкевич решает ее на любом материале, который считает важным.

К циклу о промышленном шпионе Эле Миллере у меня отношение двойственное.

С одной стороны, в нем есть повести очень яркие — «Ловля ветра», «Счастье по Колонду», «Шпион в Юрском периоде» (здесь мне нравится только «юрская» часть, но в этом «виноват» автор, его давняя страсть к палеонтологии, подстегнутая Иваном Ефремовым. Впрочем, по сравнению с «Малым из яйца», поздней комедийно-палеонтологической повестью того же автора, «Шпион» — цыпленок, из тех, что выбрасывали в голодные времена на прилавки советских магазинов и которых прозвали в народе «Крылья Советов»).