Русалка в бассейне. Новое дело графини Апраксиной - Юлия Вознесенская

Апраксина подсела к ней и начала успокаивающе гладить ее по плечу, потом обняла и стала покачивать:

— Нет, тело Наташи пока находится в морге. Вы еще сами ее похороните, вот только дайте нам найти преступника… Ну-ну, девочка, это горе надо принять и пережить. От него вам не спрятаться и никуда не деться: когда уходят близкие, жизнь уже никогда не идет дальше обычным путем, в ней что-то меняется и меняется навсегда. Таня, вы хотите, чтобы убийца вашей сестры был наказан?

— Да! Да! Да! — яростно закричала Татьяна, освобождаясь из рук Апраксиной. — Все. Я уже успокоилась. Давайте продолжать, Елизавета Николаевна. О чем вы еще хотите меня спросить?

— Я хочу попросить вас рассказать мне, как прошла ваша встреча с сестрой. Постарайтесь не упустить ни одной подробности, даже самой маленькой!

— Хорошо, я постараюсь. Наташа встречала меня в аэропорту вместе с Георгием. Она мало изменилась, даже как будто помолодела. На ней был вот этот костюм. — Она погладила рукав своего костюма из натурального шелка василькового цвета, слишком яркого на взгляд Апраксиной, но к яркой красоте Татьяны он подходил. — Она мне его подарила на прощанье.

— Замечательный костюм и очень идет к вашим голубым глазам.

— Он и Наташке очень шел… Она была готова все с себя снять, так она мне вдруг обрадовалась. Для нее ведь это были мелочи! Ну вот, мы встретились, обнялись, поплакали, все как водится… А потом Наташа сказала, что жить я буду у Георгия, в его загородном доме, и что он поможет мне получить политическое убежище и устроиться в Германии на работу, или найти жениха, а на Рождество она пригласит меня в Нью-Йорк. Мы сели в машину Георгия, и он отвез нас в тот дом, где вы меня нашли. Георгий уехал в Мюнхен, оставил нас вдвоем и приехал за Наташей только на следующий день, когда пора было уже везти ее в аэропорт.

— А муж Наташи так и не появился?

— Нет, но он звонил несколько раз по телефону.

— Вы слышали, как ваша сестра разговаривала с мужем?

— Нет, телефон в доме Георгия стоит в прихожей, а мы с Наташей сидели у меня в спальне. Каждый раз кто-то из ребят приходил, стучал в дверь и кричал: «Наталья, вас опять к телефону!»

— А сестра не говорила вам, о чем они разговаривали с мужем?

— Говорила. Они ругались. Он требовал, чтобы она немедленно возвращалась в Мюнхен и готовилась к отъезду. Но она не соглашалась и говорила, что проведет все оставшееся до отлета время со мной, не отвлекаясь на сборы, а потом я провожу ее в аэропорт. Но Георгий на другой день сказал, что ее муж в ярости и мне не стоит ехать провожать сестру, потом, сказал он, все как-нибудь уладится, а сейчас не стоит нервировать почтенного господина перед полетом. «Еще помрет старичок перед отлетом от расстройства!» — сказал он. Вот только тут я узнала, что муж Наташки вовсе не молод, как мне почему-то думалось.

— Интересно, а почему Наталья не хотела знакомить вас с мужем?

— Почему «не хотела»? Просто так уж сложились обстоятельства: надо же нам было побыть вдвоем!.. А может, и правда не хотела?… Наташка вообще-то скрытная по жизни, с детства такая.

— Что она рассказывала вам о своей семейной жизни?

— Жаловалась. Когда муж вывез Наташу из Союза, он был очень беден, по немецким стандартам, само собой. Жили они в двухкомнатной квартирке, и ей приходилось много работать — он сразу же устроил ее на работу в какое-то издательство наборщицей. Ей было трудно поначалу, потому что она хоть и кончала курсы немецкого языка, но все-таки это был не родной язык. Но ее держали на работе, потому что она старалась изо всех сил: если было нужно, она оставалась работать до ночи, а то и ночами работала! И без сверхурочных. Заработанные деньги муж у нее отбирал и клал в банк на свой счет, а ей выдавал только на хозяйство и жалкие карманные деньги. На сигареты не хватало. Наташка жаловалась, что он не разрешал ей во время обеденного перерыва выйти куда-нибудь и выпить чашку кофе, велел ей брать еду из дома, а кофе готовить на работе — растворимый, конечно, и самый дешевый. Он на всем экономил, а одежду для Натальи брал у Георгия из его «хлам-фонда».

— Что это за «хлам-фонд» такой?

— Ну, вы уже догадались, что Георгий проворачивал аферы с эмигрантами, торговал дешевой рабочей силой, а рабочую силу надо было одевать!

Вот он и собирал для них ношеную одежду и обувь по домам своих знакомых. Да вы сами видели эту кладовку со старой одеждой — там, где была лестница в тайник. Вот этой кладовкой и пользовались все, кто проходил через руки Георгия. Я из этого «хлам-фонда» с ног до головы оделась. Но не такой уж там был хлам, попадались очень хорошие и почти всегда совершенно целые вещи. Из нового у меня только вот этот Наташкин костюм.

— А в чем же осталась ваша сестра, когда отдала его вам?

— Да в том же «хлам-фонде» подобрала себе белые джинсы и какую-то розовую блузку.

Апраксина достала фотографию «русалки».

— Вот эту блузку?

— Да, эту… — глаза Татьяны снова наполнились слезами, потом она опустила голову и тихо заплакала.

В кабинет вошел инспектор Миллер.

Апраксина похлопала Татьяну по руке, но успокаивать не стала, а оживленно повернулась к Миллеру. Она перевела ему последние слова Татьяны и добавила:

— Подумать только, инспектор! Если бы не щедрый жест Натальи Беляевой, мы не имели бы даже такой зацепки, как объявление из «Русской мысли»! Надо же было случиться такому совпадению, что Наталья выбрала из вороха одежды именно старые летние джинсы Анны Коган! Помните ее редкую манеру складывать бумажки втрое?

— Помню, — кивнул инспектор. — Помню и то, как вы уже выстроили стройную систему доказательств ее причастности к убийству «русалки».

— Ах, оставьте, инспектор! — отмахнулась Апраксина. — На то и расследование, чтобы строить концепции одну за другой. По ходу дела отбрасывая негодные. Но за Анну я рада… В деле о «русалке». Однако, между прочим, осталось еще дело о смерти княгини Кето…

— То есть вы все еще подозреваете ее в убийстве княгини Махарадзе?

— Я подозреваю всех, с кого подозрения не сняты! — отрезала Апраксина. — Но, простите, я должна вернуться к беседе. — И она закончила по-русски: — Продолжайте ваш рассказ, Таня, прошу вас!

— Ладно. В общем, Наташка рассказала, как допекал ее муж своей экономией — до тех пор, пока вдруг неожиданно не разбогател.

— Каким образом разбогател?

— Она не говорила. Или говорила, но я не запомнила Он сказал ей, что теперь они перейдут на другой уровень жизни, и начал он с того, что купил себе новый дорогой автомобиль. Но жить они остались все в той же квартирке, и работать Наташка должна была оставаться все на том же месте. Так она там и работала до тех пор, пока не решено было перебраться в Америку. Ну вот, это вроде бы все, что она успела рассказать о себе. Да, она еще намекнула, что в Нью-Йорке, если опостылевший муж не станет с нею считаться, она попытается от него освободиться и начать все сначала. Ну, а потом мы все больше вспоминали наших общих московских знакомых, а о своем Ошпаренном — это она так называла своего мужа, она не очень-то и хотела говорить.

— «Ошпаренный»? Это, видимо, от глагола «шпарен» — экономить.

— Может быть, — пожала плечами Татьяна. — Но так уж она его звала.

— Хорошо, Таня. Значит, все время прошло у вас в разговорах?

— Ну да. То есть мы, конечно, что-то ели, пили вино и очень много курили. Детство свое в Марьиной Роще вспоминали. Спать легли часа в три ночи… А утром Наташка меня разбудила и показала, где что в доме находится, какие-то советы наскоро давала. Потом явился Георгий и сказал, что отвезет ее в Блаукирхен и посадит на электричку. Мы расцеловались поплакали на дорожку, и они уехали… А я осталась одна в чужой стране и в чужом доме. И больше я мою Наташку не видела и не увижу,…

— К сожалению, Танечка, увидите: вам еще предстоит опознание тела своей сестры. Придется через это пройти…

— Да нет, я рада, Елизавета Николаевна, что могу и проститься с нею, и похоронить ее по-человечески, по-христиански… Ведь ее могли сжечь! Елизавета Николаевна, а тут у вас есть русская церковь, священника-то можно найти?

— Ну, конечно, моя милая! Так вы с сестрой верующие, православные?

— Ой, да ну какие же мы православные, Елизавета Николаевна? Грешницы мы и блудницы! Придешь в храм раз в году и стоишь в темном уголке, чтобы люди не догадались, кто ты есть. Мать с детства приучила раз в году на Пасху причащаться, вот и ходили. Не знаю вот только, ходила ли тут Наташка в церковь? А может, она в католичество перешла?

— В католичество? Не думаю. Надо же, вот и еще одна ниточка! Танечка, я постараюсь узнать, какого храма прихожанкой была ваша сестра и кто ее духовник. А уж похороним мы ее точно по православному обряду, у нас и кладбище есть возле русской церкви. Кладбище, правда, немецкое, но там многие наши русские похоронены. Кто бы мог подумать… А что же на ней крестика не было, на вашей сестре?