Дневники 1870-1911 гг. - Николай Японский (Касаткин)

И трехлетние, пищащие, точно комары, поют очень правильно — учатся петь под фортепьяно; показывали еще комнатную гимнастику; казачка Варя (из Ростова-на-Дону), черноглазая девочка лет восьми, была образцовой. Дай Бог процветания этому приюту. В высшей степени отрадно видеть, что дети людей, умерших за Отечество, не бросаются на произвол судьбы. <...>

По приезде домой, наскоро переодевшись, отправился к Великой княгине. Кажется, минута в минуту поспел в четверть седьмого. Были еще барон Остен-Сакен, Саблер, сын княгини (младший), дочь и какая-то дама, и еще в золотых эполетах кто-то; застал всех уже за закуской. Великая княгиня встретила очень приветливо, сама подала тарелку и предложила икры; обед весь был постный и, конечно, превосходный, блюд в семь; но мне едва удавалось отведывать каждого блюда — нужно было удовлетворять вопросам; рассказал о Хидеёси, о харакири; на вопрос княжны, мягки ли японцы; и прочие. После обеда барон Остен-Сакен прочел немецкие стихи, поданные ему княгиней; все похвалили, а я похлопал глазами. Княгиня спрашивала, много ли жертвуют нн Храм, — сказал: «Совсем мало». Должно быть, собирается сама пожертвовать; при прощании сказала, что до отъезда в Японию еще увидимся. Сидели после обеда в Красной Гостиной, обитой шелком; на стене — большая картина Архангела Михаила, освещенная двумя лампами. Княжна, по-видимому, — очень простая и милая; князь — молодой офицер, серьезно высматривающи й. Минут <через> тридцать пять после обеда княгиня, княжна и князь, вставши и раскланявшись, ушли к себе. За обедом мне пришлось сидеть по правую руку княгини, между ею и княжной. В разговоре все время держались русского языка.

27 января 1880. Воскресенье

Утром с отцом Исаиею отправились в Мраморный дворец к Обедне. По приезде он стал совершать проскомидию, а я осматривал дворец; ротонда, где посредине — яшмовая ваза, направо — парадная столовая (зала, где на хорах певчие спевались к Литургии), налево — семейная комната, несколько зал с книгами и коллекциями монет и медалей, сад и белая зала, где посреди — орган (и каждую пятницу бывают концерты), модели судов, разных машин, пушек, оружие (плеть, которою разбойник убивал до смерти, штык, которым в Риме часовой убил бешеного быка, и прочее), вещи, поднесенные Великому князю, — два гусара, кадет со штурвалом (серебряные группы), каменные пресс-папье и прочее до бесконечности. В церкви — частицы Животворящего Креста, разных мощей, камней от Гроба Господня и Божией Матери, крест из дерева, срезанного самим Великим князем в Палестине, палец Святой Мученицы Марины, в день которой в 1857 г. Великий князь спасся при крушении; маленькая молельная посредине церкви с множеством молитвенников на аналоях и сиденьями для Великого князя и Александры Иосифовны. В церкви были сам Константин Николаевич и его дети — Константин и Димитрий; Великая княгиня больна рожею на лице и ноге. На Великой Эктении поминали Царскую Фамилию до детей Великого КНЯЗЯ Константина Константиновича; на Великом Выходе — до Наследника с детьми, как и везде. Певчие — хороши; иконопись — строго византийская. После службы, продолжавшейся час с четвертью, мы с отцом Исайей выпили по чашке кофе в семейной. Илья Александрович Зеленый звал на будущее воскресенье, чтобы представить Великим князьям. Заехали к Ивану Василь-евичу Рождественскому — поздравить его с Ангелом, где застали Чистовича и Нильского; к Жевержееву, где наверху закусили икрой и сардинками; к Протоиерею Парийскому, у Рождества на Песках, который ждал меня обедать, пригласив и серебряных дел мастера Груздева; он у двух женщин своего прихода на Миссию выпросил тридцать пять рублей, которые тут же и сдал мне. В восьмом часу пришел Александр Николаевич Виноградов; вызывается, даже на свой счет, при предполагаемом жалованье, взять техника-живописца в Японию; зашел вновь приехавший чередной Архимандрит отец Аркадий Филонов (смоляк), сосед.

В восемь с Виноградовым отправились к графу Путятину, где я и ночевал, вечером долго проговорив с Ольгой Евфимовной по поводу письма к ней ее духовника отца Ювеналия, довольно сердитого по поводу ее желания ехать в Миссию.

31 января 1880. Четверг

Утром принесли пожертвование из Екатерининской на Васильевском Острове церкви, куда я третьего дня заходил и где, упавши в воротах, разбил колено. <...> Дмитрий Дмитриевич повез облачения на выжигу или поправку в Новодевичий мо-настырь. <...> Вечером получена записка от Тертия Ивановича Филипова с извещением, что «дело в Государственном Совете кончилось благополучно».

1 февраля 1880. Пятница

Утром, в половине восьмого, был у Владыки с вчерашней запиской Тертия Ивановича о благополучном окончании дела в Государственном Совете и с планом византийского храма Дмитрия Александровича Резанова. Застал его за кипою бумаг с пером в руке. На извещение, что дело прошло в Государственном Совете, и на последнюю славянскую фразу в записке Тертия Ивановича Владыка улыбнулся; видимо, ему приятно было. Когда показал план Резанова, дал мне нагоняй, так что пот выступил у меня. «Бескорыстным трудом можно пользоваться только тогда, когда прямо можно употреблять его на доброе дело — а тут молодой человек трудился для ничего; оставил бы план свой здесь — быть может, и осуществится когда-нибудь». На мое возражение, что может осуществиться и в Японии, когда, например, крестится император, — «Гордость это; Бог может наказать за нее; нужно молиться Богу». На просьбу поблагодарить от его имени Резанова сказал: «Это можно». На донесение, что пять ящиков с иконами укупорены, сказал: «Что ж не взял иконы Варвары Петровны?» (Базылевской), и обещался прислать их ко мне. Задумался я по приходе от него. «Гордость» — но в чем? Между тем слова Владыки нужно ценить — предостережение и урок. <...>

3 февраля 1880. Воскресенье

Утром, увидавшись в комнатах отца Исаии с новгородским Протоиереем Орнатским и в аллее — с Новгородским Преосвященным Варсонофием (приехавшими ко дню Ангела Владыки), направился с отцом Исайей в Мраморный дворец. После Обедни, в комнате пред церковью, Великий князь Константин Николаевич очень ласково расспросил «о деле»: «Скоро ль посвящение; ужель назовут немецким? Каким путем опять в Японию? » И сказал, чтобы не уезжать, не увидевшись с ним. Потом Дмитрий Константинович пригласил на завтрак (Константин Константинович был на службе). Пред завтраком Илья Александрович показал комнаты Великих князей — небольшие, но, конечно, изящно убранные; койки — железные, очень просты. С половины завтрака Дмитрий Константинович должен был уехать с Ильей Александровичем на концерт. Я остался наконец с одним гофмейстером — Грейгом (братом министра финансов) и проговорил о Миссии и Японии, пока готов был экипаж, на котором и доехал до Инженерного Замка (виделся еще во Дворце с героем Шестаковым, который припомнил знакомство со мной в Хакодате). От Феодора Николаевича получил письмо, в котором отец Анатолий извещает о покраже у него 500 ен . Вернулся в Лавру ко Всенощной, которая длилась два часа в Крестовой; певчие пели превосходно, особенно ирмосы и «Всяк мужеский пол...» <...>

4 февраля 1880. Понедельник.

День Именин Высокопреосвященного Исидора

Только что кончилась Литургия (одиннадцать часов утра), совершенная Высокопреосвященным, ныне восьмидесятилетним старцем, Исидором в сослужении Преосвященного Варсонофия Старорусского, шести Архимандритов, новгородского Протоиерея и трех иеромонахов (всего служащих было двенадцать). Я был в числе служащих. Литургия совершалась в Крестовой церкви; началась в восемь часов. Невыразимое умиление, невольно слезы просятся на глаза — видеть благоговейное служение

маститого Иерарха и помышлять, что это, конечно, последняя

Литургия, совершенная с ним, в день его Ангела. После Литургии был молебен Пресвятой Богородице и Преподобному Исидо-ру; после многолетия ему, разоблачившись, в мантии, он вышел благословлять народ.

В четыре часа

Сейчас с обеда от Митрополита. Обед был на девяносто пять персон (по восемь рублей на каждого, кроме вин; прислуга и посуда — официантские). Был весь Святейший Синод, Обер-Прокурор, Зуров (немного опоздавший), старейшие профессора Академии, семинарское и училищное начальство, главные лица по Синодальному Управлению, двадцать два Архимандрита, немало почетных Протоиереев и прочих. Обед начали в два часа. Видел в одном фокусе собранное все главное по Церкви Русской. До обеда Владыка был с главными гостями в гостиной, прочие толпились в зале. Во время обеда Владыка провозгласил здоровье «Императора, Императрицы и всего Царствующего Дома» — кое-кто слабо вскрикнул «Ура!». Потом Обер-Прокурор сказал тост за Владыку, пропели «Многая лета»; затем Владыка — «За Членов Святейшего Синода» (тоже «Многая лета»); последний тост сделал Владыка за гостей — опять пропели «Многая лета». Кофе и ликер разносили, когда встали из-за стола; за столом же после шампанского подавали еще «Токайское» (венгерское). По выходе из-за стола гости почти тотчас же стали прощаться. <...>