Судьба моряка - Ханна Мина

Полночь. На улице мрак, холод и дождь. Зима на исходе. Февраль. Тучи заволокли небо, затмили звезды. В кромешной тьме пробирается между лачугами мужчина. Всюду непролазная грязь, лают собаки, мелькают странные тени. Мужчина идет, не обращая внимания на непогоду и грязь. Он спокоен, ветер треплет его одежду, палка то застревает в грязи, то попадает в яму или лужу. Это Салех Хаззум. Сегодня он вышел из тюрьмы — просидел там целый год, хоть и был невиновен: ведь он защищался, как и весь квартал, от налетчиков, вооруженных ножами, дубинами, поджигавших лачуги, совершавших насилие. Но то были турки, им все можно, а арабу… Вот так и был вынесен приговор.

В тюрьме он был в курсе всех событий, происходящих в городе. Узнал, что «прелестная Катрин» была ему неверна. Возможно, ее к этому принудили, но так или иначе она ему изменяла. «Распутство, — думал Салех, — у нее в крови. Оно читается на ее лице, слышится в ее смехе, привлекает в квартал чужаков. Она сама вынесла себе приговор — смерть». Но Салех решил: «Я не стану марать руки ее грязной кровью». Он любил ее, желал ее, но еще больше он любил свое мужское достоинство, свой квартал. Он знал, как ему поступить, какой сделать выбор. Это решение созревало не один день — многие месяцы. Находясь за решеткой, Салех думал о Катрин, а когда она пришла его навестить, отказался от встречи, запретил ей приходить и даже упоминать его имя. Это он передал ей через одного из знакомых и был непреклонен в своем решении. Мужчина, сообщивший об этом Катрин, даже пригрозил от себя самого, что если она ослушается, то очень об этом пожалеет.

Жестокая жизнь порождает жестокость чувств. Здесь море диктует свои законы. В море кристальная чистота соседствует с грязью. Море дышит, движется и самоочищается. «Я не изменю себе, — решил Салех. — Здесь нас считают чужеземцами. Сегодня мы здесь, завтра отправимся в другое место или вернемся на родину. Такова наша жизнь. Но в борьбе с трудностями нужно четко определить границу между чувством и разумом, между любовью и долгом. Да, Катрин прелестная женщина, способная взволновать до безумия. И я любил ее… Женщины лучше мне знавать не довелось. Я и сейчас люблю ее. Но дальше так продолжаться не может. Катрин должна или умереть, или уехать. Третьего не дано».

Он постучал в дверь, как всегда стучал. Затем сильнее. Катрин спала, стук разбудил ее, она вздрогнула от неожиданности, хотела ответить, но вдруг накрыла голову одеялом, чтобы ничего не слышать. Сделала вид, будто ее нет дома, чтобы пришелец ушел, чтобы не встречаться с ним. Но Салех знал, что она дома, и хотел ее видеть. Этой ночью он все поставит на свои места. Если Катрин не откроет, он взломает дверь. Квартал не потерпит ее присутствия. Если бы она полюбила кого-нибудь из их квартала, если бы подружилась с одним из своих или даже стала бы достоянием многих из них, Салех мог бы еще понять ее. Конечно, ему будет больно, он будет жалеть о том, что связался с ней. «Неужели меня ей было недостаточно? — возможно, подумает он. — Разве я не угождал ей, не защищал ее? Во всем виновата ее нечистая кровь. Эта женщина не способна насытиться, не может довольствоваться одним мужчиной, не в состоянии ждать, если тот отсутствует или находится в тюрьме». Салех пытался найти оправдание Катрин, оставить ее в покое — она ведь ему не сестра, не жена. Он вообще никому никогда не навязывался: насильно мил не будешь. Если женщина не полюбила, не испытывала желания, не отдалась добровольно и ее душа пробуждается для другого, всякие отношения с ней фальшивы и бессмысленны. Однако Катрин преступила пределы дозволенного. Она отдавалась чужакам, их общим врагам, пренебрегла честью квартала, достоинством соплеменников, надругалась над чувствами заключенных. Ее поведение — предел низости. Такое нельзя простить, хоть она и пытается оправдаться, говоря, что ее запугали. Нет, грех ее простить невозможно… Да и чего ей теперь бояться? Смерти? Но ведь погибли же другие, а она своим поступком осквернила их память.

Мрак, ветер и дождь. Салех никогда не ищет защиты у темноты. Он не вор и не преступник. Ему нечего скрываться. То, что он делает, он делает ради квартала, ради его защиты и благополучия. Он отвел турецкую угрозу. Он не фанатик. Он любит рабочих, всех без исключения, любит всех и хочет жить со всеми в мире. Но другие — фанатики. Турки — фанатики. Хотят выселить всех арабов. А они не уйдут, это и их родина. Они подданные султана, и, пока это так, они тоже имеют право жить здесь и работать. Сами они нападать не думают, но, если такое случится, будут упорно сопротивляться любому нападению.

Мрак, ветер и дождь. Салех все еще на улице. Его не пугает ветер, дождь для него не помеха: ведь он сын воды, благословенной воды. И пусть льет дождь. Пусть оплакивает небо дела человеческие, пусть смоет следы чужих ног, оскорбившие в его отсутствие честь квартала, пусть он смоет грязь с души женщины, не пощадившей ни себя, ни свой род, ни свой квартал. А ветер? Он никогда не мешал Салеху распустить паруса и выйти в море. Ему ведом ветер сильный, ревущий, порывистый, жестокий, как безжалостная ярость. Моряку ли бояться штормового ветра на суше, если он не страшился его на реке или в море? Пусть ветер плачет… Он плачет по-своему. Плач ветра не пугал Салеха даже тогда, когда он был слаб и несчастен.

Катрин в доме дрожит: кто стучит? Она ни с кем не договаривалась, никого не ждала в столь поздний час. Полночь. Лампа потушена, в доме мрак, на улице хлещет дождь, от завывания ветра Катрин содрогается, вздрагивают сонные веки, отгоняя страшный сон. «Я не открою, не хочу. Сердце предсказывает беду… Это стучит несчастье, и нет никого, кто защитил бы меня». Катрин разбудила мужа, спавшего на разостланном поверх циновки покрывале рядом с ней. Тот открыл глаза, в испуге спросил:

— Что случилось?

Она сказала:

— Послушай сам.

Вновь раздался стук и снаружи донесся голос:

— Открой, это я, Салех.

Салех?! Катрин протерла глаза: это какой-то кошмар. Она встала, сердце сильно забилось: ведь Салех в тюрьме — она не знала, что он вышел. А может, кто-то решил ее надуть?

Подошла к двери.

— Кто там?

— Это я, Салех. Открой, да поскорей!

Катрин растерялась, не зная, что делать. Радоваться? Огорчаться? Успокоиться? Бояться? Она узнала его голос. Но что привело Салеха в такое время? Тоска? Страсть? Неужели он так истосковался, что не способен подождать? Или разгневан и жаждет мести? Она согрешила. Она знает, что согрешила. Ей следовало бы знать, что придет день расплаты. Почему бы ему не свести с ней счеты сегодня?

Изобразив на лице улыбку, Катрин открыла дверь. Теперь она больше не самка и между ними пропасть. Мужчина вышел из тюрьмы, безусловно, томится, несчастный. Ничего, пусть посердится. Она сумеет мобилизовать все свои женские уловки, чтобы погасить его раздражение. Она отправит мужа на улицу — пусть постоит там. Она приучила его стоять на улице, когда она «занята». Хаббаба не дан ей навечно. Его принуждают и унижают, а он будто не замечает насилия и проглатывает унижение. Он стал сводником. Это она тренировала его и наконец выдрессировала, научила подслушивать за дверью, видеть ушами, что происходит в доме. Слыша, что делается внутри, он мучился, возбуждался, постепенно потерял свою мужскую силу, затем вообще разучился говорить ей «нет». Теперь он играет в ее игру, где она и режиссер и актер. Она морила его голодом, выгоняла из дому, даже била, мучила его шесть дней подряд. На седьмой день он прижал уши, поджал хвост и — сдался, стал сводником. «Старость и время сделали меня таким», — сказал он себе и покорился судьбе.