Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Йозеф Томан

- Ты увидишь, Мигелито, - старый ребенок, в восхищении, опять переходит на "ты", - ты увидишь мое жилье в Триане - крысиную нору. Да что поделаешь! Ведь и там можно заслужить вечное спасение. Я, знаешь, живу у сестры. А вот мы и пришли, сынок. Вот мы и дома... Эй, Никодема, сестричка, накрой-ка на стол, пусть и у нас покрасивее станет - я веду дорогого гостя! - крикнул Грегорио куда-то вниз и, взяв Мигеля за руку, повел его по крутой лестнице в подвал.

Здесь сыро, со стен каплет, хотя погода сухая и теплая - нищета течет здесь потоком, и в полумраке грохочет кашель.

Мигель пожал руку сестре Грегорио - преждевременно состарившейся сорокалетней женщине.

- Солана, душа моя, зажги свечку!

Перед пламенем свечки разбежались по углам злые тени, свернулись на соломе, и в пятне света выступило нежное беленькое личико девочки лет двенадцати. Два ее младших брата ползают по полу, полунагие, бледные, как мучные черви, их тельца худы, прозрачны - кожа да кости...

Грегорио поставил на стол бутылку дешевого вина и две чарки.

- Вот тут я и живу, Мигель, и всем доволен. А эта малышка, - монах привлек к себе Солану, - самая моя большая радость. Мы вместе читаем Писание, и я объясняю ей.

- Это сеньор Мигель, которого ты учил? - спрашивает девочка.

- Как ты угадала? - удивлен Мигель.

- Дядя часто рассказывает про вас, и я вас таким и представляла...

Мигель настаивает, чтобы семья Грегорио покинула это гнусное сырое подземелье.

- Нет, нет, сеньор, - возражает Никодема. - Так живут многие... Здесь умер мой второй брат, и если тут было хорошо для него, то почему здесь нехорошо для нас? Мы, бедняки, должны довольствоваться тем, что имеем, правда?

Мигель узнал, что такое нищета, и это открытие потрясло его. Он ужасается мысли, что люди так живут. Что так живет его падре. Но Грегорио счастлив встречей.

Посидели, попили вина, и Мигель с изумлением чувствует, что сегодня ни с кем ему так не хорошо, как с этим старым монахом. Но он не может освободиться от ужаса - в каких дырах живут бедняки! Он заставил Грегорио принять деньги хотя бы на то, чтобы побелить стены и настелить пол. И ушел.

Грегорио проводил его до моста, соединяющего Триану с городом. На мосту они остановились и, опершись на перила, загляделись на коричневые воды. Не глядя на старика, Мигель тихо промолвил:

- Вы говорили мне, падре: "Какая радость была бы мне в жизни, если бы не мог я быть полезен другим? Чтобы жизнь моя чего-нибудь стоила, я должен приносить пользу людям..."

Григорио едва осмеливается дышать. Так вот о чем думает мой ученик! Мой любимый ученик!

- Да, я говорил тебе так, Мигель, - тоже тихо отвечает он, и не может отвести взгляда от губ молодого человека.

- И вы, падре, - робко продолжает тот, - вы и здесь нашли людей, которым приносите пользу?

- Да сколько! - горделиво отвечает монах. - Если во владениях твоего отца их были сотни, то здесь их - тысячи, и... И они меня... любят! А что ты, Мигель, то есть, ваша милость, вы тоже нашли?..

Мигель упорно смотрит на волны и молчит. Перед его внутренним взором мелькают образы приятелей по Осуне, которым он полезен разве что золотом, оплачивая их кутежи.

- Нет, я не нашел, - глухо произносит он.

- Мой дорогой мальчик, - мягко заговорил старик и украдкой, чтоб никто не заметил, погладил ему руку. - Не надо быть нетерпеливым. Найдешь и ты! Найдешь много таких, которым поможет не только золото твое, но и слово твое, и сердце.

- Сердце?! - сердито сорвался Мигель. - В том-то и беда. Познать истинную любовь, как вы говорили, - познать счастье...

- Ты молод, Мигелито. Ты еще дитя - и в то же время уже не дитя. Одного остерегайся - как бы кого не обидеть!

Неглубокая, широкая река вдруг проваливается в головокружительную глубину перед взором Мигеля. И тут заговорила гордость его. Что это я разболтался со стариком? Довольно! Я - господин... Он подал руку монаху:

- Приходите ко мне, падре. Буду рад вас видеть.

Смотрит вслед ему Грегорио, и сердце его сжимается от тоски.

* * *

- Соледад мертва. Соледад мертва! - твердит Мигель.

Умерла по моей вине. Как, наверное, проклинала она меня, умирая!

Он вышел, купил на рынке охапку белых цветов и вошел в дом маркиза Эспиносы.

На верхней площадке лестницы - гроб, на ступенях теснятся друзья и зеваки. Расступились, пропуская его. Кто-то шепотом назвал его имя.

Мигель приблизился к гробу и засыпал цветами покойницу. Лежит, белая, прекрасная, как дитя вилы, только у маленького рта врезалась морщинка страдания. Сбросив земное бремя, покоится в цветах прозрачное тело, светлое, как утро, белое, как свежий снег.

Мигель преклонил колено:

- Соледад, моя Соледад!

Дон Хайме двинулся к нему, но Мигель поднялся и, трусливо избегая взгляда старика, молча выбежал из дома - так убегают воры и люди злого сердца.

Он вошел к себе в комнату и остановился как вкопанный при виде женщины под покрывалом.

- Мигель!

- Ах, Мария, Мария! Подними покрывало, покажи мне лицо твое, изгладь из мыслей моих все воспоминания, я хочу знать только тебя, не хочу видеть лиц других женщин, кроме тебя!

- Иди сюда, - мягко сказала Мария, откинув с лица покрывало. - Садись здесь, а я у твоих ног, и не будет здесь ничего, кроме тишины и нас, пленников ее. Хочешь так?

- Да, да, Мария...

Мигель проводит ладонью по кудрям Марии, и долго и тихо сидят они так... Но мысль - это червь, не знающий отдыха, он заползает в мозг и точит, точит...

- Горе мне! - скрипнул зубами Мигель, зарываясь пальцами в волосы девушки. - Своим себялюбием я погубил Соледад...

А девушка поднимает к нему преданный взор:

- Нет, нет, Мигель, не ее - тебя обидели!

- Откуда ты знаешь, Мария?

- Но иначе быть не может, - уверенно отвечает она. - Все, что ты делаешь, всегда благо.

- Любовь моя, ты - сама доброта и снисхождение. Тебе бы корить меня, а ты ко мне ласкова...

Вот человек, ясный до дна. Верит и любит, как преданный пес. Сколько чистоты в ее приверженности ко мне.

- Любовь моя, - повторяет Мигель, и внезапно в нем вспыхивает желание запустить когти в эту белую душу. - А если бы я нанес обиду тебе - ты бы тоже сказала, что все, что я делаю, благо?

Она улыбнулась, как улыбается рассвет над морем:

- Да, Мигель. Даже тогда.

Злые складки прорезали его лоб:

- И ты бы не защищалась? Не воспротивилась бы?

- Тебе, мой любимый? - с глубоким недоумением молвила девушка.

Жестокость кровавым дождем залила его мозг:

- А если я покину тебя?

Улыбка исчезла с ее лица. Положив голову на его колени, она тихо ответила:

- Не было бы для меня несчастья горше. Но я бы не посмела возражать. Ты можешь делать со мною, что хочешь. Я - твоя на всю жизнь, и никогда не стану чьей-то еще. Только твоя.

- Ты так говоришь? - вскочил Мигель. - Хорошо, ты так говоришь, но это - притворство, игра в покорность, а думать ты будешь иное! Что, отвечай, что ты тогда будешь думать?

- Я буду думать... - Девушка колеблется. - Буду думать, что ты мой господин. Что я приму от тебя все...

- Но в сердце возненавидишь меня.

- Нет! Никогда. Может быть - может быть, пожалею...

- Что?! - взорвался Мигель. - Пожалеешь?! Жалеть - меня? Вам будет меня жаль?..

Мария затрепетала, гнев послышался в голосе Мигеля, когда он назвал ее "вы".

- Лицемерие и сострадание! Сострадание - ко мне! Какое оскорбление!

Мигель в ярости шагает по комнате, и со страхом следит за ним Мария.

- Не сердись на меня, любимый, богом тебя заклинаю! Я хочу быть полезной тебе. Хочу быть тем, чем ты меня сделаешь. Утешать тебя...

- Мне ничего не нужно. - Каждое слово Мигеля, как камень. - Я не нуждаюсь в ваших утешениях.

Мария задыхается от ужаса: господи, как он говорит! Какие холодные у него глаза! В какие дали смотрит он сквозь меня? Ему неприятно меня видеть? Он не хочет видеть меня?.. Боже, что это значит?..

Последняя фраза вырвалась у нее вслух.

- Это значит, - ледяным тоном ответил Мигель, - что ваше присутствие мне нежелательно.

- О! - всхлипывает девушка. - Ты меня гонишь?

Безвольной жертвой стоит перед ним на коленях Мария, утратив дар речи и не понимая, что именно покорностью своей убивает его любовь.

Мужчина молчит - скала, из которой не пробьется родник живой воды.

Женщина, не поднимая глаз, без звука встает, выходит, шатаясь, тенью крадется по коридорам, по лестнице, по двору - к воротам.

В вечернем небе выскочил серпик месяца - знамение ссор и страданий.

А перед глазами Мигеля - образ мертвой Соледад, о Марии он не думает, ее словно не было никогда. Как бы кого не обидеть, сказал тот старик, какую обиду нанес я Соледад! Видит Мигель величие смерти, слышит - грохочет гроза гнева господня. Он хочет противостоять ей, но нет, падает на колени и обнимает древо распятия, не чувствуя, как и сегодня жестоко ранил он душу, прекрасную и верную.

* * *

Под пурпурным балдахином, колышущимся багряными волнами, затаилось недовольство.