Когда боги спят - Сергей Алексеев

— Можно к вам? Здравствуйте.

Никто не ответил, хотя в доме чувствовалось присутствие людей и вроде бы доносился приглушенный, монотонный голос, то ли напевающий, то ли ворчащий. Он переступил порог и оказался в освещенной передней, где на полу сидел к нему спиной и умывался огромный рыжий кот. Деревенский половичок вел к дверному проему, прикрытому вздувающимися от сквозняка ситцевыми занавесками.

— Хозяева, пустите переночевать, — Зубатый снял кепку и раздвинул занавески.

Сначала он увидел задернутое простыней зеркало прямо перед входом, и потом, слева, у распахнутых окон, гроб на табуретках. Три старухи в шалях и зимних пальто сидели возле, одна у изголовья покойного нараспев читала молитвы из черной книжки. Все это было настолько неожиданно, что Зубатый на минуту замер, не зная, как поступить — поздороваться или тихо уйти, пока не заметили, ибо ночевать здесь нельзя. Он не хотел смотреть на покойного, однако взгляд сам отыскал его желтое лицо: это был глубокий старик с редкими седенькими волосами, возраст и смерть сделали свое дело — разгладили и вовсе убрали отличительные признаки и теперь он просто походил на мертвеца.

Вот кому делал гроб зловредный Иван Михайлович…

Он бы ушел, но секундой раньше от гроба встала одна из старух, и Зубатый узнал ту интеллигентную пожилую женщину, что ругалась вслед уезжающей «Ниве».

— Вы зачем сюда вошли?

— Извините, не знал, — он почувствовал себя виноватым и маленьким. — Искал, где переночевать…

Женщина (назвать такую старухой невозможно) пристально посмотрела ему в лицо.

— А это опять вы…Что вы тут ходите?

— Простите, у вас горе, я не вовремя, — Зубатый хотел выйти, но она остановила властным голосом:

— Постойте! Что вы ищете?

— Переночевать.

Женщина будто сдобрилась, но тон остался прежним

— Хорошо, ступайте ко мне в дом. Скажите Елене, я прислала.

— Спасибо. А где ваш дом?

— Как где? Вы же были сегодня возле него.

Он сообразил, что в темноте перепутал дома, поблагодарил и с облегчением покинул скорбный пятистенник. И только оказавшись на улице, он будто споткнулся от внезапной мысли: а что если этот покойник — его прадед, юродивый старец?!

Было желание немедленно вернуться и спросить, но Зубатый насильно развернул себя и повел к калитке — нет, такое совпадение невозможно! И вообще невозможно, чтобы его отпустили домой умирать или отдали тело, так необходимое клинике бессмертия для изучения и исследований. И все равно надо было хотя бы имя покойного спросить…

Поплутав в темных лабиринтах изгородей и заплотов, он наконец-то выбрался на центральную улицу, почти сразу нашел знакомый пятистенник и нащупал ногами колеи от «Нивы», подъезжавшей к воротам. Света в окнах не было, однако в доме топилась печь, из трубы валил дым и вылетали искры. Хороший хозяин не ляжет спать, пока не протопит печь и не закроет трубу, значит, домочадцы сумерничали. Зубатый постучал в дверь и буквально через секунду загорелся свет, вспыхнула лампочка над крыльцом.

— Мама, ты? — спросил из-за двери женский голос.

— Нет, но она прислала меня к вам, — Зубатый опасался напугать хозяйку и, кажется, напугал. — Вас зовут Елена?

— Кто там? Вы кто? — голос аж зазвенел.

— Меня прислала ваша мама, — совсем уж бестолково стал объяснять он. — Я был в доме, где покойник…

— Что вам нужно?

— Переночевать.

— Я вас не пущу! Идите отсюда. А то мужа позову!

— Ваш муж уехал еще вечером, — не задумываясь о последствиях, предположил Зубатый.

Женщина тревожно затихла, и голос, раздавшийся через минуту, был хрипловатый, надломленный, со слезами.

— Что вы хотите? Ну, что?..

— Мне некуда идти. Я приезжий.

— Но почему пришли к нам? Здесь что, гостиница?

— Я только что разговаривал с вашей матерью. Она сказала, чтобы шел сюда, к вам, и попросил Елену впустить.

— Нет, все равно не открою, — лишь через полминуты отозвалась женщина. — Кто вы такой?

— Моя фамилия Зубатый, Анатолий Алексеевич, — объяснил он, полагая, что местная фамилия сработает. — Корнями я отсюда, из Соринской Пустыни…

Она договорить не дала.

— Пожалуйста, уходите, я не впущу! Не хочу никого видеть.

— А можно на крыльце посидеть? Ваша мама придет и пустит.

Вместо ответа послышался стук двери, и все стихло. Скоро в доме выключил свет, однако лампочка над головой горела, и оттого казалось, что он стоит на освещенной сцене и держит паузу. Зубатый сел на ступеньки, натянул на голову капюшон, подобрал колени и поджал к животу руки: куртка была теплая, но пока шел — пропотел и теперь спину холодило. Одно из окон выходило на крыльцо, за стеклом просвечивалась белая шторка, и он неотрывно смотрел, не колыхнется ли, не подойдет ли кто, однако внутри дома был полный штиль. Минуло четверть часа, и он уж подумывал, не уйти ли куда-нибудь за деревню, где можно развести костер и если не поспать, то погреться, как в сенях снова хлопнула дверь. Голос был негромкий, усталый и подавленный, словно у наплакавшегося ребенка.

— Что вы сидите? Что ждете?

— Маму, — отозвался Зубатый.

— Какую маму?

— Которая сейчас возле покойного. Не знаю, как ее зовут.

— Она до утра не придет.

— Буду ждать до утра, — он почувствовал, что вместе с усталостью голос женщины подобрел. — Кстати, Елена, а как его звали?

— Кого?

— Усопшего?

— Зачем это вам? Хотите разговорить, вызвать доверие? Чтобы открыла?

— Нет, я ищу своего прадеда, — неожиданно для себя признался Зубатый. — Или хотя бы какое-то известие о нем. Сегодня увидел покойного и подумал — вдруг он?

— Это не ваш прадед, — уверенно заявила женщина. — Он безродный.

— Так не бывает.

— Почему? Илиодор был последним иноком Соринской Пустыни. И в монастырь попал еще в юности. Детей не имел…

У Зубатого от предчувствия удачи зажгло под ложечкой.

— Как его мирское имя?

— Никто не знает. Да и он сам забыл.

— Сколько ему было лет?

— Возможно, около ста…

— Жаль, он должен был знать моего прадеда…

— Не исключено…

— А где инок жил все это время?

Вдруг скажет, по миру бродил, в больницах содержался…

С той стороны ничего не сказали, но ручка замка щелкнула, и дверь отворилась. На пороге оказалась женщина лет тридцати пяти в ярком спортивном костюме, несмотря на дачный вид, с бигудями, повязанными платочком, взор такой же спокойный, открытый и пристальный, как у матери. И такая же барственная стойка.

— Входите, — обронила она и пошла вперед.

Тепло в доме он ощутил сначала лицом, а когда снял куртку, то и спиной, в передней топилась голландка, возле открытой дверцы стояла скамеечка, на полу — кофе и сигареты.

— Только тихо, — предупредила, приложив палец к губам. — Мальчик спит…

Зубатый стащил ботинки, на цыпочках прошел к печке и сел на скамейку. Елена куда-то удалилась, а он сидел перед огнем, грел лицо, колени и руки, и через несколько минут почувствовал, как наваливается сон и падает голова. И это в такой момент! Ведь и впрямь подумает, что втерся в доверие, выпросился, чтобы поспать в тепле. Надо бы расспросить хозяйку о Соринской Пустыни, о монахах, об умершем старичке, наконец, о юродивом старце; он же сидел, клевал носом и ничего не мог поделать с собой, ощущая бездумное умиротворение. Даже мысль о дочери, о напророченной опасности не бодрила. Сквозь дрему он будто слышал детский голос и топот босых ножек по деревянному полу, несколько раз ясно прозвучала фраза «Мама, я не хочу спать», или сам выговаривал эти слова, пытаясь отогнать сон? Еще отметилось в сознании, как чьи-то руки раскидывают постель на полу — тут же, в передней, возле печки, все остальное пропало, едва он положил голову на подушку.

Проснулся он от холода и обнаружил, что спит одетым на матраце, без одеяла, за окном уже светлеет, а Елена закладывает дрова в печь.

— Наверное, замерзли? Дом у нас ужасно холодный, — сказала она, заметив, что ночной гость проснулся. — Низ весь прогнил, из подпола дует…

— А снаружи такой красивый, — проговорил он хрипловато.

— Всего лишь фасад… Как зиму перезимуем?

— Я подумал, это у вас летняя дача, — Зубатый сел и отер лицо.

— Это и есть дача…

Он сразу вспомнил вчерашний конфликт возле дома и замолчал. Кажется, на эту семью обрушилось сразу все — полный разлад, смерть последнего инока, должно быть, близкого человека, участь зимовать в холодном доме, а тут еще гость с неба свалился…

В это время из комнаты выбежал мальчик лет четырех, с разбега бросился к матери и вдруг увидел чужого.

— Мама, это кто? — зашептал, прижимаясь лицом к лицу.

В огромных карих глазах было лишь любопытство. Елена обняла сына и погладила белесую головенку.