Я (почти) в порядке - Лиса Кросс-Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А весной и летом у меня в саду цветут пионы и рудбекии, подсолнухи и хосты, сальвии и гиацинты. За домом парочка кустов бледно-голубой гортензии размером с небольшие хетчбэки… вокруг купальни для птиц обалденные розы ярко-розового цвета… Да! И я обожаю смотреть в окно, наблюдая, как едят белочки. Иногда я при этом тоже ем и тогда с радостью думаю: только посмотрите на нас! Невеликие создания, делящие трапезу! – сказала Талли, припомнив, когда это было в последний раз. Какой милый лучик чистой радости.
Эмметт был к ней спиной, так как загружал столовые приборы в предназначенные для них узкие ячейки в корзинке посудомойки.
– Это чертовски мило. Я тоже полюбил этот дом, – сказал он, и ему вторило эхо, вылетая из широко распахнутого предмета бытовой техники.
– Так… что бы ты положил обратно на стол?
– Мир.
– Когда, в какой период жизни у тебя был мир?
Он повернулся к ней и скрестил руки на груди, заложив обе ладони под мышки, а большие пальцы выставив наружу. Талли бросились в глаза бицепсы, которых она раньше то ли не видела, то ли нарочно не замечала.
– Наверное, до того, как женился, – не сводя глаз с Талли, сказал он.
– Надо же! Тяжело это слышать.
– Жена была очень красивая, и я ее очень сильно любил… каждую ее частицу. У нее к тому же было доброе сердце, но миролюбивым человеком она не была, и миролюбивого союза у нас не было. Иногда с ней было опасно… трудно… беспокойно. В детстве она много пережила. Наши отношения были трудными, чтобы не сказать больше, но я по ней с ума сходил. Это было чистое безумие. И ее я никогда не забуду. Она лучшее, что было в моей жизни… в ней была вся моя жизнь. Была и есть до сих пор, – сказал он с неспокойной энергией, которая прокатилась в воздухе с такой силой, что показалось, будто шевельнулись кухонные занавески. Талли, прежде чем заговорить, подождала, пока все успокоится.
– Ты весь лучишься, когда о ней говоришь. Сквозь твою боль и переживания… я вижу, как ты светишься.
Уголок рта Эмметта приподнялся. Он провел рукой по волосам. Его лицо походило на ливень среди яркого солнца.
– Но вы часто ссорились? – спросила она.
– Да.
– Понятно. Ведь вы были так молоды. Сильно ссорились?
– Иногда мне приходилось держать ее, пока не успокоится, и оно срабатывало, но она этого терпеть не могла.
– Как держать? Покажи, – попросила она.
Талли встала к нему лицом, ее руки были опущены. Эмметт поднял ей руки и положил каждую на противоположное плечо. Потом крепко обхватил ее. Она попыталась шевельнуться, но не смогла. Она рванулась сильнее, но все зря. Испугавшись по-настоящему, она сказала себе: «Это происходит. Я позволяю ему это делать. Я позволяю ему это делать».
– Какой ты сильный, – подергавшись еще и сдавшись, сказала она ему в рубашку. Он ее отпустил. К ее лицу прилила кровь – какое облегчение.
– Не хотел сделать тебе больно, – сказал он.
– Ты не сделал мне больно, – заверила его Талли. Тяжело дыша, она смахнула с лица волосы и сделала шаг назад. – Мм, ты поддерживаешь хоть какие-нибудь отношения с семьей Кристины?
– Никак не поддерживаю.
– А отношения с семьями твоих предыдущих девушек? Какими они были? Тяжелые разрывы вполне могут все разрушить, я знаю, – сказала она, оставляя ему широкую возможность упомянуть Бренну или поговорить о ком-нибудь еще.
– Отношения, думаю, были нормальные. Пока не заканчивались.
– Я то и дело заставляю тебя обо всем этом говорить, потому что хочу помочь, если получится. Понимаю, последние дни тебе тяжело дались, к тому же ты до сих пор горюешь. У некоторых это так и не проходит. Люди любят утверждать, что со временем становится легче, но так бывает лишь у некоторых. Я это вот к чему: Эмметт, я ценю, что ты позволяешь мне приглядывать за тобой в эти выходные, – заключила она.
– Ты всегда сосредоточена на том, как обстоят дела у окружающих, так что, возможно, я тоже за тобой приглядываю.
От его слов – так точно подобранных – у нее закружилась голова. После развода она стала относиться к себе как к экспонату художественной галереи: с ней нужно было обращаться определенным образом и в правильной среде, иначе погубишь. До сих пор она была не в состоянии никому об этом сказать, но сейчас Эмметт будто бы прислушался ко всему тому, что она не могла произнести вслух, и как-то понял. Она обняла его, успокаиваясь теплом, исходящим от него и его белой рубашки, этими мускулами, которыми только что любовалась, его сильными руками, теперь крепко обнимавшими ее за шею. Я позволяю ему это делать. И, представляя, как он держит ее, обнимает, и сжимает, и не перестает этого делать, она расслабилась и прижалась к нему еще крепче.
– Теперь ты мой друг, понимаешь? Ты мне нравишься. Мы разделили энергию сердца, так что теперь мы никогда не будем совсем чужими, – сказала она возле его уха.
– Хорошо. Рад слышать. И ты мне тоже нравишься, – возле ее уха сказал он.
* * *
Талли приняла душ и надела джинсы и свободный и удобный черный свитер с высоким воротником. Она провела свою трехминутную процедуру макияжа, заколола часть волос в как бы небрежный пучок, а остальные распустила, так чтобы кудрявились и скручивались на влажном осеннем воздухе. Выйдя из ванной, она увидела, что Эмметт, погрузившись в мобильник, сидит на диване, кошки урчат рядом.
– Когда ты завтра уйдешь, они будут по тебе скучать, – сказала она.
Он убрал телефон в карман и встал.
– Они мои товарищи, – наклонившись и еще раз погладив их, сказал он.
Талли принялась излагать свои знания о лечебных домашних питомцах. Она подошла и встала возле кошек, потом опустилась на колени, гладила их по головам, почесывала основания хвостов.
– Может, стоит задуматься. Существует очень много научных исследований по теме лечебных животных, если захочешь вдруг почитать об этом. Теперь собак стали использовать в залах судебных заседаний, чтобы успокоить тревожное чувство у выступающих перед судом людей. У тебя в детстве были домашние питомцы? – спросила она.
– Рыжая кошка по имени Джинни – в честь бабушки. И огромная добрая дворняга по имени Мо.
Она предложила прогуляться по Фокс-Коммонс до одного из ресторанов, там пообедать, а потом собираться на празднование Хеллоуина. Талли надела дождевик и резиновые сапожки. Эмметт взял с дивана свою байковую рубашку, и пока он продевал руки в рукава, она размышляла, не слишком ли долго тянулось их кухонное объятие.
* * *
Талли указала рукой на едущую по улице машинку для гольфа.
– У меня тоже есть. А, да, ты же ее видел в гараже. Когда я сюда переехала, Лионел мне ее купил, хотя я по большей части предпочитаю почти везде ходить пешком, – сказала она.
Она тогда старалась отговорить Лионела, обещая приобрести такую машинку потом, но он настоял, заверив ее, что по элитному району нужно передвигаться именно так. Ее машинка была темно-зеленая с кремовой обивкой на сиденьях и навесом. Ей нравилось ее водить, и иногда она отправлялась в ней на фермерский базар или в кондитерскую. Или в кофейню, чтобы почитать и покопаться в Сети на ноутбуке, полистать бьюти-блоги и сделать на досках в Pinterest пины рецептов, идей по моде и отделке дома. Летом они с Айшей ездили за джелато и на арену наблюдать закат над озером или бесплатно послушать по средам живую музыку. На боковой части по заказу Лионела белым курсивом было написано ТЛК. Ей нравилось ехать на машинке и ощущать ветер на лице и развевающиеся за спиной волосы. Но иногда Талли в ней становилось одиноко – ведь у нее не было теперь ни мужа, ни бойфренда, ни ребенка, и пассажирское сиденье пустовало. Ей было досадно, что позитивные статьи на тему «сестры делают это для себя»[54] и гимны «девичья сила», которые ей приходилось часто читать и слушать, не проникали вглубь и не касались каждого из потаенных и тернистых уголков ее тревожности и незащищенности.
– Знаешь что… в четверг я не представлял себя прохаживающимся по этому
