Улицы гнева - Александр Былинов

Взгляд Гейнемана казался влажным, тяжелым. Синие с поволокой глаза смотрели ожидающе и нагловато. Может, он, как и все мужики, не прочь поволочиться за ней, на том и закончить визит?

Они уже побывали в подразделениях. «Хайль Гитлер!» Гейнеман засматривал в лица, словно выискивал признаки измены. Видимо, так и не найдя ничего, он смягчился, но Марта уже была неспокойна.

— За вами следят, Марта, — сказал Гейнеман за обедом. — Берегитесь.

Уж не ослышалась ли она?

— Что вы сказали?

— Я предупредил вас.

Она почувствовала, что покраснела. Ладони ее вспотели.

— Я не совсем понимаю... — проговорила Марта. — В чем меня могут заподозрить? В том, что я спала с русским? Так я ведь этого и не скрываю...

Она заметила, как дернулись у Гейнемана уголки глаз и весь он напрягся. Марта знала слабую струнку шефа.

— Я пошутил, Марта.

— А ведь я могла остаться заикой на всю жизнь, — сказала Марта. — Мне надоели подобные шутки. Я на прицеле у тысяч павлопольцев, а тут еще вы... — Глаза ее налились слезами.

— Успокойтесь, Марта. Я не собирался вас обижать. У меня нет оснований... Я хотел только предупредить вас об этом.

Гейнеман вытащил из кармана бумажный треугольник.

— Письмо?

Он поднял стакан с бурой жидкостью.

— Сначала выпьем.

— Идет.

Марта храбро глотала самогон. Осушил стакан и Гейнеман.

— Все это болтовня, — проговорила Марта, плохо слыша себя. — Болтовня... и грязь. Они все завидуют мне, трусы... Я одинокая женщина...

Черт дернул ее выпить столько!

У нее кружится голова, и она уже говорит сама не знает что. Вот уж в самом деле: самогон так самогон. А еще предстоит работенка, надо заготовить новые аусвайсы — просил Петро Захарович. Штампы у гаулейтера в чемодане. Если он уедет...

Она не стала упрашивать Гейнемана — он сам вытащил письмо.

— Марта, у меня в Кривом Роге плохой переводчик, — сказал он, целуя ей руку выше локтя. — Учитель, из местных. Но то, что он перевел, встревожило меня, и вот я здесь. Честное слово! У вас в батальоне, оказывается, немало подлецов, которым место на собачьей свалке, моя дорогая.

Буквы прыгали перед ней, как пьяные. Синие кляксы то там, то тут слепили и бухали, как бичи. Подписи не скрывались: братья Одудько из Чертков.

Она знала их, черночубых, надменных. В двадцать девятом раскулачили их отца, а теперь вся родня служила у гитлеровцев. Их дядька, горбатый Игнат Одудько — следователь полиции. Плечи его перекошены, отчего одна рука казалась длиннее. Племянники вызывали отвращение, смешанное со страхом: она побаивалась их больше, чем кого бы то ни было.

Марта привезла как-то в Чертки на должность командира отделения одного вояку, присланного Петром. В Марту врезался взгляд младшего Одудько, чубатого Илюшки. «Марта Карловна, а я надеялся... Что же, у нас из своих некого назначить? — сказал Илюшка. — А вы все присылаете. Коммунистов присылаете?» — «Я тебе не Марта Карловна, хам! — ответила Марта сгоряча. — Это — одно. А завтра приедешь в Павлополь за расчетом. Мне такие не нужны».

Она уволила Илюшку Одудько. А ныне в письме гаулейтеру Украины Эриху Коху братья жаловались на Марту. Написали они, в общем, истинную правду, в которую трудно было поверить. И Гейнеман не поверил. Они обвиняли ее в связях с подпольщиками, в том, что она разгоняет людей, преданных Германии, а набирает красных коммунистов.

Хмель медленно оставлял ее.

— Так что же, Франц?.. Повесите или расстреляете меня?

— Полноте, Марта.

— Но вы прибыли как настоящая гончая! — Марта обозлилась. — Вам все известно. Лехлер никогда... никогда не разрешил бы себе такого... У меня трое детей...

Она заплакала.

Пьяные слезы не входили в расчет Гейнемана.

— Я прибыл, Марта, не по своей воле. К вам присматривается гестапо. Это письмо проделало немалый путь. Оно поступило ко мне знаете каким путем? — Гейнеман прищелкнул пальцами и хитро подмигнул Марте.

Но она уже владела собой. Значит, следователь полиции, кривой Одудько, объявил ей войну? Что ж, пусть только не просчитается. Надо быть осторожнее. Не слишком ли щедр ее Петро? Она уже не одного из его людей поставила под ружье... Последним пришел сержант Фурсов, каменщик из Подмосковья. Все-то он окает да окает, давно такого москвича не встречала. Трое у него детей. «Неужто трое? И у меня трое... Надо же...» Назначила командиром отделения. И Гришу Вронского, лейтенанта связи, прислал Петро. Молоденький, пушок на верхней губе, только что из училища. Не успел стрельнуть — попал в окружение. Гетьманчуку из Западной Украины не очень доверяла. Вымахало чудище не менее двух метров, косая сажень в плечах, краснорожий, стриженный наголо, Малюта Скуратов — ни дать ни взять. Рассказывал, что у его отца шестнадцать быков, но землицы маловато. Потому пошел Гетьманчук за немцев: авось отломят бате краюху, получит после войны земельный пай.

Она перебирала в памяти людей, пополнявших отряды: осторожнее, Марта, как бы не накренился ковчег твой, воды не зачерпнул...

— Что же теперь будете делать, Гейнеман? Как поступите с партизанским агентом?

— Я думаю, что придется... только так...

Он привлек ее к себе, обдал запахом дешевого одеколона и самогона. Похотливый владыка профилировок, видимо, привык к легким победам.

— Франц!.. — Марта вывернулась.

— Я давно хочу тебя, Цирцея!

— Торопишься, пока не остыла на виселице? Ведь ты меня готов послать туда... Правда ведь, готов? Говори, говори же...

— Будь ты проклята... будь они все прокляты! На вот! Гейнеман снова вытащил измятое письмо и порвал его в клочки.

— Получай, Марта!

Он налил стакан и с отвращением выпил.

— Вы джентльмен, Франц!

— Что такое «джентльмен»? Джентльмены водятся на берегах Темзы. Они очень гордые, но скоро будут целовать зад фюреру...

— Вы уезжаете сегодня?

— Нет, еще поживу. Проверю твою деятельность. Присмотрюсь. Тупица Лехлер! Этот Зигфрид ничего в тебе не понял, Цирцея. Слизняк, медуза!..

Прав был Шпеер: когда Гейнеман напивался, он становился невыносимым.

2

Он, кажется, позабыл о Марте. Она ему не далась, и бог с ней. Всю неделю он прожил в свое удовольствие на квартире прелестной павлопольской фрау, которая готовила ему прекрасные «варьеники», чистила сапоги и без сопротивления укладывалась в постель. Кто она, Гейнеман не знал.

Он не стал домогаться Марты еще и потому, что, говорят, у нее для услады есть некто из ее подчиненных, который постоянно при ней. Что же, каждому свое.

Гейнеман побывал на фронте и теперь, после ранения, вкушал прелести тыловой жизни в Кривом Роге, где размещалось окружное управление дорожной жандармерии.

Огромные просторы доверены Гейнеману фюрером! Кривой Рог... Неоценимое богатство для индустрии: рудники, отвалы красноватой руды, эшелонами уходящей в Германию. Но он к подземным сокровищам не имеет отношения, его задача — наземные дороги, что простираются от края и до края.

Вместе с Мартой он посещал отряды, проводил строевым смотры, инспектировал дороги. Хлопот на них было немало, они нуждались в ежедневном ремонте: чуть упустить — «полез» грунт, захлюпал и омертвел транспорт. Жандармы круглосуточно охраняли профилировку, сгоняли население окрестных сел на работы, требовали от старост лошадей и материалов. Шеф был доволен, черт возьми! Рассказать кому-нибудь — не поверят. Такого порядка, как у фрау Трауш, не найдешь, пожалуй, ни у кого другого. А ведь ей труднее. Она здесь «своя», доморощенная... Неудивительно, что некая мразь осмелилась оклеветать ее.

После очередного волнения Гейнеман сказал:

— Вы, Марта, берегите себя. Берегитесь партизанской пули. Судьба ваша необыкновенная. Будь я писателем, я бы сочинил про вас роман.

«Если бы ты знал еще кое-что, наверняка взялся бы за перо», — подумала Марта.

Теперь она чувствовала себя прочно. Вчера при помощи Гейнемана она вышибла из отряда последнего Одудько. Он униженно бормотал извинения. Подвыпивший Гейнеман грозился расстрелять грязную свинью. Пусть знает, что любую попытку обесславить эту даму или при чинить ей зло он пресечет смертью. Вонючим крокодилам здесь не место. Эти слова переводила сама Марта, слегка смягчая непристойные выражения криворожского гаулейтера. Сотня ее подчиненных слушала его. Он любил произносить речи перед строем.

На прощание Гейнеман посоветовал Марте усилить патрулирование в конце Александровской улицы, ведущей на хутора. Он с недоверием относился к хуторам на окраинах Павлополя. Там, по его мнению, водятся партизаны, там они фабрикуют свои дурацкие листовки, прячут оружие. И он не ошибался, рыжий козел. Ей нечего было радоваться его прозорливости.

— Всех задерживать после восьми часов! — сказал Гейнеман. — Всех! Будь то цивильный, будь то военный, даже сам генерал. Порядок есть порядок.