Оптинские старцы - Наталья Горбачева

Но Толстого уже обнаружили родственники, за ним приехала в Шамордино дочь и 31-го рано утром, несмотря на плохую погоду, увезла его из обители. Монахине Марии сказали, что едут к духоборам. «Левочка, зачем ты это делаешь?» — спросила она. Он посмотрел на нее глазами, полными слез…

У Толстого началось лихорадочное состояние, а потому было решено оставить поезд на первой большой станции — Астапово.

Больной был уже очень слаб, но все же сделал несколько распоряжений, в том числе прося отправить телеграмму в Оптину и вызвать старца Иосифа. Этот поступок окружение Толстого долго скрывало, как и предсказывал святой Иоанн Кронштадтский.

«Спустя немного времени по отъезде графа из Шамордина, — свидетельствовал оптинский иеромонах о. Иннокентий, — в Оптиной была получена телеграмма со станции Астапово с просьбой немедленно прислать к больному графу старца Иосифа. По получении телеграммы был собран совет старшей братии монастыря… На этом совете решено было вместо старца Иосифа, который в это время по слабости сил не мог выходить из кельи, командировать старца игумена Варсонофия в сопровождении иеромонаха Пантелеймона…»

В Астапове о. Варсонофия не допустили к умирающему. Тогда он письменно обратился к дочери Толстого, Александре Львовне: «Почтительно благодарю Ваше Сиятельство за письмо Ваше, в котором Вы пишете, что воля родителя Вашего и для всей семьи Вашей поставляется на первом плане. Но Вам, графиня, известно, что граф выражал сестре своей, а Вашей тетушке, монахине матери Марии, желание видеть нас и беседовать с нами». Нужна была именно беседа, ибо по канонам Православной Церкви в случае Толстого недостаточно было одного слова «каюсь», он должен был «предать анафеме лжеучение, которое он доселе содержал во вражде к Богу, в хуле на Святого Духа, в общении с сатаной».

Взгляды о. Варсонофия на условия покаяния Толстого были выражены еще за полтора года в частной беседе: «Что будет с ним — один Господь ведает. Покойный великий старец Амвросий говорил той же монахине Марии Николаевне на ее скорбь о брате: «У Бога милостей много. Он, может быть, и твоего брата простит. Но для этого ему нужно покаяться и покаяние свое принести перед целым светом. Как грешил на целый свет, так и каяться перед ним должен. Но когда говорят о милости Божией люди, то о правосудии Его забывают, а между тем Бог не только милостлив, но и правосуден. Подумайте только: Сына Своего Единородного, возлюбленного Сына Своего, на крестную смерть от руки твари во исполнение правосудия отдал!..»

Старец Варсонофий тяжело переживал случившееся, ему «всегда было трудно рассказывать об этом, он очень волновался», вспоминал его ученик о. Василий (Шустин).

«Ездил я в Астапово, — рассказывал о. Варсо-нофий, — не допустили к Толстому. Молил врачей, родных, ничего не помогло. Железное кольцо сковало покойного Толстого. Хоть и Лев был, но ни разорвать кольца, ни выйти из него не мог… Приезду его в Оптину мы, признаться, удивились. Гостинник пришел ко мне и говорит, что приехал Лев Николаевич Толстой и хочет повидаться со старцами. «Кто тебе сказал?» — спрашиваю. «Сам сказал». Что ж, если так, примем его с почтением и радостью. Иначе нельзя. Хоть Толстой и был отлучен, но раз пришел в скит, иначе нельзя. У калитки стоял, а повидаться так и не пришлось. Спешно уехал… А жалко… Как я понимаю, Толстой искал выхода. Мучился, чувствовал, что перед ним вырастает стена… А что из Петербурга меня посылали в Астапово, это неверно. Хотел напутствовать Толстого: ведь сам он приезжал в Оптину, никто его не тянул…»

Сведения о последних днях Толстого очень скупы: сквозь «железное кольцо» изоляции проскользнуло лишь несколько фраз, дошедших через окружавших писателя на смертном одре толстовцев. Религия Толстого, поставленная перед лицом смерти, не дала ему успокоения. «Ну, теперь шабаш, все кончено!.. Не понимаю, что мне делать? — были последние трагические фразы Толстого. — Вот и конец, и нечего!»

«Ужасное впечатление произвело на меня, когда он сказал громким и убежденным голосом: «Надо бежать», — вспоминал сын писателя Сергей. Ночью Толстой стал стонать, метаться на постели, вскакивать, рано утром скончался — без примирения с Церковью, без исповеди и напутствия Святыми Дарами — причастием. Еще за тридцать лет до смерти Толстой писал: «От чего и куда я убегаю? Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать. Я вышел в коридор, думая уйти от того, что мучило меня, но оно вышло за мной и омрачило все… «Да что за глупости, — сказал я себе, — чего я тоскую, чего боюсь?» — «Меня! — неслышно отвечает голос смерти. — Я тут!» Мороз подрал меня по коже. Да, смерть! Она придет! Она, вот она! А ее не должно быть. Я лег было, но только улегся, вдруг вскочил от ужаса. Жутко, страшно! Все тот же ужас, красный, белый, квадратный». Писатель гениально изобразил боязнь смерти нераскаянного…

Другая смерть у праведника, который жаждет соединения со Христом на Небесах. Через три года после Толстого отошел в вечность преподобный Вар-сонофий. Перед смертью ему пришлось пережить тяжелое испытание. В самой Оптиной намечался бунт против старчества с требованием закрытия скита. Бунтовали новые, пришедшие из предреволюционного мира монахи, желавшие захватить в свои руки начальственные должности. К ним примкнули и некоторые недальновидные миряне. О. Варсонофий умиротворил 300-головую братию и настоял на удалении из обители зачинщиков бунта. Их жалоба и донос нашли в Синоде благоприятную почву. Была назначена ревизия, следствие вел епископ Серафим, будущий святитель, новомученик Российский, который обелил о. Варсонофия. Однако дело отзыва его из Оптиной где-то уже было решено.

В 1912 году Святейший Синод принял решение перевести 67-летнего старца настоятелем в Старо-Голутвин монастырь с возведением в сан архимандрита. Со слезами, коленопреклоненно прощалась Оптина со своим старцем. Он же мужественно переносил скорбь разлуки, благоустраивал крайне запущенный новый для него монастырь, куда вскоре, как в Оптину, стал стекаться за старческим советом народ. Здесь о. Варсонофий исцелил глухонемого юношу.

День за днем в трудах выше человеческих сил, изнемогающий от многочисленных мучительных недугов, преподобный проводил последний год жизни. «Вот здесь место моего упокоения, мне недолго осталось жить, — говорил он. — Исполняется последняя заповедь блаженства: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня».

Кончался март 1913 года, и истекал счет 365 дням выезда из Оптиной, с которым должна была совпасть и кончина о. Варсонофия, по прискорбному пророчеству 120-летней блаженной Паши Саровской из Дивеевского монастыря. Любимые ученики старца, окружавшие смертный его одр, жадно ловили каждое его слово. «Не угашайте духа, но паче (больше) возгревайте его терпеливой молитвой и прилежным чтением святоотеческих и Священных Писаний, очищая сердце от страстей, — завещал умирающий старец. — Лучше соглашайтесь подъять тысячу смертей, чем уклониться от Божественных заповедей Евангельских и дивных установлений иноческих. Мужайтесь в подвиге, не отступайте от него, хотя бы весь ад восстал на вас и весь мир кипел на вас злобой и веруйте: Близ Господь всем призывающим Его во истине».