Исчезновение (Портреты для романа) - Анатолий Бузулукский

Лицо Куракина от прекрасного коньяка тоже налилось здоровой красной краской. Кажется, даже его темно-русая борода сначала порыжела, а к концу разговора и вовсе запунцовела и выглядела издалека эдаким элементом перформенса. Куракин искренне радовался тому, что молодой Болотин на поверку оказался не только неопытным и непроницательным человеком, но еще и плохо осведомленным и весьма неумным.

"И это новые управленцы Питера!" - чуть не подавился ликующий Куракин и поспешно сглотнул нежно обжигающую влагу.

- Вы, я смотрю, Михал Михалыч, вы любитель ценных пород дерева и все больше темных, красных оттенков. А у нас, как вам известно, предпочитают все больше светлые тона - дуб, карельскую березу.

- Вы же понимаете, Петр Петрович, - снисходительно развел полнеющими руками молодой Болотин. - Светлое, темное - это лишь вопрос времени.

- Не могу не спросить, Михал Михалыч, вы уж извините, в шкафу у вас настоящие книги или муляжи? Больно уж корешки подобраны один к одному.

Молодой Болотин брезгливо пожал плечами в красивом, добротном пиджаке (полосочки пиджака наползли друг на друга): мол, как вы можете сомневаться, что здесь все более чем подлинное.

Прощаясь, Куракин не мог удержаться, чтобы не заметить:

- А бородка-то вам очень к лицу, Михал Михалыч. Опять же преемственность.

Куракин дружелюбно засмеялся, и стеснительно ему в ответ улыбнулся молодой Болотин. Куракина веселило, что молодой Болотин, человек далеко не стеснительный, вдруг стеснялся замечаний о собственной внешности.

Покинув особняк молодого Болотина, Куракин столкнулся со старым Болотиным. Тот, в отличие от своего сына, заключил Куракина в радушные объятия, благодаря чему Петр Петрович мгновенно пропах серным запахом недорогого одеколона и энергичной старости.

- Рад, рад вас видеть здесь, Петр Петрович. Это вы правильно сделали, что приехали поделиться опытом с молодежью. Мишка вас очень уважает, громко по своей привычке разговаривал патриарх Болотин. - Ему нужна ваша поддержка.

- Знаем, знаем, - смеялся Куракин, радующийся душевности старого Болотина. - Может быть, пообедаем, Михал Аркадьич?

- Да мне ведь нельзя. Я ведь опять на диете второй день. Мои за этим следят. Как-нибудь в другой раз, Петр Петрович... Да, Петр Петрович, Гайдебуров-то так ведь мне ничего и не отдал. Вы бы его пожурили по-родственному.

- Мерзавец Ленька! - праведно воскликнул Куракин. - Если бы я знал, где он прячется.

- Не в деньгах дело - в приличиях. Пожурили бы по-родственному зайчика.

Куракин развел руками, копируя это вальяжное движение с молодого Болотина. Петр Петрович подумал: "Нет, пошли на фиг. У нас двоюродный брат не отвечает за двоюродного брата".

- Слышал, вы теперь в Москву, Петр Петрович? - спросил старик Болотин, которого молодило то, что он был простоволосый, седой, без головного убора.

- Поступают различные предложения, - с уклончивой важностью ответил Куракин. - Рассматриваем.

- Ну, до скорого свидания, Петр Петрович, - прощался торопливый старик Болотин, проходя мимо двери, придерживаемой охранником.

- Вы там смотрите с Иветтой не столкнитесь, Михал Аркадьич! До свидания! Целую в зад!

Перед тем как побывать на торжестве с участием президента, Петр Петрович Куракин решил все-таки по-человечески перекусить. Он заехал в ресторан с двумя претенциозно петербургскими львами у портала и наконец заказал на полную катушку: триста граммов клюквенной водки "Финляндия", боржоми, кровяной суп из свинины, ростбиф, жаренный в печи, с разварным картофелем, с солеными огурцами, и блинчиков пшеничных с икоркой. Блюда подавали большие, для взрослого мужчины.

Куракин ел ожесточенно и думал о том, что человек его типа отличается от молодых болотиных тем, что знает наверняка, без иллюзий, что будет с Россией, какие люди и как будут жить в России в ближайшее время и кто будет руководить ими и страной. Выпивая последнюю стопку сугубо прочувственно, Петр Петрович невзначай вспомнил Гайдебурова: "Подводит меня Ленька, подлец, подводит родственничек!" Воспоминание о Гайдебурове слилось в Петре Петровиче с грандиозными, веселыми мыслями, хлещущими через край.

...Домой Куракин вернулся неожиданно рано, в полночь. От такой скоропалительной неожиданности Светлана Ивановна Куракина уронила чашку с чаем, и та разбилась у ног Петра Петровича.

- На счастье, на счастье! - пропел искрящимся тенором Петр Петрович Куракин и принялся обнимать и целовать супругу, как чужую, - в щечки и в ручки.

Та догадалась, что назначение ее мужа Петеньки в Москву можно было считать делом решенным. Она пошла набирать ему ванну и греть полотенца утюгом. Она таинственно улыбалась тому, что сегодняшняя их близость будет особенно тесной и особенно желанной. Она знала, что Петр Петрович теперь в ванной комнате сбреет свою волшебную толстую бороду и предстанет новым, неизвестным и ранимым...

Петр Петрович Куракин, разморенный, розовый, повсеместно гладкий, в махровом халате и с полотенцем на голове, наконец-то плюхнулся в родную огромную кровать, как огромный младенец. Светлана Ивановна с плотским нетерпением ожидала, что он ей теперь расскажет.

Петр Петрович отдышался и начал разговор с того, что, по его сведениям, президент, кажется, втайне недолюбливает бородатых. Светлана Ивановна в знак одобрения поласкала мужа по чистой щеке и поцеловала в новую, пустую губу.

Петр Петрович рассказывал супруге, что видел сегодня президента вблизи, "как тебя", что тот даже поздоровался с ним за руку и даже назвал по имени-отчеству, не забыл, что зовут его Петром Петровичем, а не каким-нибудь Михал Михалычем или Германом Оскаровичем. Светлана Ивановна понятливо кивала, потому что находила структурное родство между президентским именем-отчеством и мужниным.

Куракин рассказывал, как доверительно переговорил с одним из ближайших помощников президента, потолковали о государственных делах, о назревшем кадровом вопросе, о свежей крови или ключевой воде.

- Ну, ты же понимаешь, - сказал как можно менее важно Петр Петрович.

- Да, да. Скажи, Петенька, а как выглядит президент вблизи? поинтересовалась супруга, ластясь.

- Отлично выглядит, - ответил Куракин.

Он вспомнил, как выглядит президент вблизи: абсолютно недоступным, несмотря на свою терпеливую застенчивость. В его улыбчивом лице Куракин разглядел какую-то недоговоренность строгого монаха и вместе с тем какой-то извилистый натиск иллюзиониста.

Куракин рассказал жене, что в тот момент, когда заиграл гимн России, президент вдруг обернулся на него, на Куракина, и улыбнулся ему сердечно.

- В этот миг, - расчувствовался Петр Петрович, - не поверишь, Светик, я готов был, если бы, не дай бог, что случилось, броситься и закрыть президента собственной грудью...

Светлане Ивановне так понравился рассказ супруга, что ее закипевшая ручка сама собой потянулась к его паху.

- Ого-го, Петенька! - зашептала Светлана Ивановна. - Да тут у тебя настоящий Кремль, Спасская башня!

- А ты что думала?! - зашептал ответным пламенем Петр Петрович супруге, наваливаясь на нее. - В Москву! В Москву! В Москву!

16. КОЛЬКИНА СМЕРТЬ

Колька Ермолаев вечером по телевизору увидел Куракина безбородым, а наутро решил последовать его примеру и лишиться собственной бороды. Бороды у братьев, конечно, были разные - не по сути, а по густоте и красоте, - но освобождение от них должно было получиться одинаковым - очистительным.

Распарившись под душем, Колька сбривал свою растительность без жалости к прожитым с нею годам. Он знал, что теперь никакой ностальгии не будет. Осталось сделать последний скребок, чтобы стереть себя с лица земли окончательно.

Увидев свою физиономию голой, вдруг ставшей плаксивой и несчастной, Колька засмеялся грубым баском, с першинкой в горле.

Отвесная часть его подбородка на поверку вышла маленькой, слабовольной и капризной, как у Марии. Щеки болезненно розовели от раздражения. Рядом с ухом из пореза текла темная, нестрашная кровь. Колька налил целую пригоршню еще отцовского "Тройного" одеколона и, зажмурившись от ожидания приятного ожога и давнего, молодого воспоминания, плеснул на лицо пахучей старой жидкостью и начал яростно и громко шлепать себя по щекам увесистыми ладонями. Он густо смазал пылающее лицо материнским кремом, запах которого навеял ему семейную теплоту. Кровь из ранки продолжала-таки сочиться. Колька в шкафчике над умывальником отыскал катушку лейкопластыря, оторвал от нее как попало большой кусок и приклеил его как попало чуть ли не на половину щеки. Кровь, слегка растекшись, остановилась.

Колька надел чистую, неглаженую, давнишнюю рубашку в синюю красивую полоску, надел отцовский синий галстук на резинке с крохотным, ненастоящим узлом, джинсы и свой нестираный, со стертым орнаментом свитер, из-под которого галстук так и так не был виден. Неприятно было Кольке смотреть на свою пустую, красноватую, мягкую шею.