Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - Яков Рахманов

— На сегодня хватит, — жизнерадостно произнес Костя и, попыхивая трубочкой, удалился. Аппараты забиты, и пора идти под воду. Мы подошли к борту. Прожектор выхватывал в прозрачной воде неясные движущиеся тени.

— По–моему, это акулы, — сделал я осторожное предположение.

— Мы не в английском военном флоте, где появление акул не является уважительной причиной для прекращения водолазных работ, — продолжил капитулянтскую линию Шурик.

Но тут появился шеф, облаченный в водолазные доспехи, и мы поняли, что мосты сожжены. Он бодро спустился по трапу и сунул голову с надетой маской в воду, пытаясь разглядеть близорукими глазами интригующие тени. На наши советы — не засовывать глубоко в воду наиболее мясистые части тела шеф не реагировал. Наконец он вылез и преувеличенно спокойным тоном сказал: — Это окуни.

С тяжелыми вздохами Саша Мурейко и Яша Рахманов с видом приговоренных начали надевать водолазные одежды смертников. Они ушли под воду с фонарями и фотоаппаратом. Ночную синеву моря стали пронизывать яркие сполохи — это у них исправно работала фотовспышка. Вылезли они полные восторгов. Саша, захлебываясь, рассказывал, как там хорошо, красиво и интересно. Мы же отнесли это возбуждение на счет лишних выделений адреналина в крови. Теперь уже надевать водолазные саваны пришла очередь мне, Сереже Кухаренко (в обиходе Кухарю) и Коле. Воодушевленные живым примером первой тройки, мы попрыгали в воду. Мягкий рассеянный свет от судового прожектора подсвечивал воду. Казалось, что она чуть–чуть светится изнутри и на фоне этого бледного мерцания черно–синими контурами проступают фантастические контуры кораллов. На банках коралловые постройки часто имеют формы замков, бастионов, изломанных ветвистых линий. Поэтому сейчас, в ночи, возникало ощущение полета над хаотичным нагромождением загадочного города, разрушенного неведомой силой. Включаю фонарь, и эти «мертвые обломки цивилизации» вспыхивают живыми красками: кораллы, опушенные миллионами шевелящихся щупальцев, и спящие в убежищах цветастые рыбки. Под плитой известняка свернулась кольцом морская змея и лишь лениво пошевелила головой, освещенная лучом фонаря. Ночью все кажется преувеличенно ярким, выпуклым, броским и совсем непохожим на дневную подводную жизнь. Фотоаппараты в наших руках то и дело блистают вспышками. Пленки отсняты. Пора выходить. Я отдаю Кухарю фонарь и начинаю сматывать трансекту, которую проложила по дну первая тройка водолазов. Бодро кручу катушку. Сейчас мы должны выйти к гире, висящей с борта почти до самого дна. Но что это — в руках разлохмаченный обрывок трансекты. Гири нет. Кругом мрак. В нескольких сотнях миль от ближайшего берега на глубине пятнадцать метров трое молодых людей тупо рассматривают конец веревки. Стало ясно, что капроновый фал перетерся о кораллы, судно повернуло на якоре, у нас уже мало воздуха и сейчас время ужина у крупных морских хищников. Мы распустили вверх веером лучи наших фонарей и с большим удовольствием увидели выступающее из темноты сыто выпученное брюхо нашего судна. На борту мы оказались очень быстро и так же взахлеб рассказывали, какая там красота и что такого уже нигде не увидишь».

Не менее впечатляющей была первая встреча с акулой. Мы с Костей Таракановым первыми спустились на тридцатиметровую глубину, остальные водолазы спустили на веревках фотооборудование и рамки для подсчета кораллов. Они через десять–пятнадцать минут должны были последовать за нами. Мы огляделись. К нам, кружась, приближались две акулы довольно приличных размеров, уже стали различимыми их рыскающие глаза. Круги, совершаемые хищницами, заметно сокращались, насколько нам было известно из литературы — это первый признак атаки. Объясняться под водой возможно только жестами. Встав спиной к спине, мы начали оборонительно–наступательные действия: я бряцал, что есть силы, своим и Костиным металлическими ломиками, он пыхал самой мощной лампой–вспышкой. Мы пришли в себя, только тогда, когда заметили вокруг себя пять водолазов, лежащих на песке и держащихся за животы. Они, насколько это возможно под водой, покатывались от хохота. Представьте себе картину — вы опускаетесь на почти пустынное дно, на котором стоят два здоровенных мужика–водолаза и производят совершенно загадочные действия. Акулы уплыли, вероятно, от самых первых наших действий, а мы продолжали бренчать и пыхать еще неизвестно сколько времени.

После рейса настало время моего отпуска, я позвонил Саре и предложил ей встретиться в Гаграх. В последние студенческие и аспирантские годы мы проводили сентябрь и начало октября на черноморском побережье, снимая приемлемое жилье. В этот раз нам удалось снять очень хорошую комнату с завтраком и ужином у необыкновенно гостеприимной абхазской семьи. Мы с утра пропадали на пляже, после обеда посещали все достопримечательности черноморского побережья, часто ездили в Пицунду и на красивейшее озеро Рица, вечера, как правило, посвящались эстрадным концертам. Все эстрадные знаменитости Советского Союза проводили бархатный сезон в Сочи. Вероятно, чувствуя близость окончательной разлуки, мы усердно норовили угодить друг другу, наши южные ночи были неотличимы от горячих северных якутских ночей. Даже днем мы настолько были близки и тесны друг с другом, что иногда привлекали внимание местного населения, у которого не приняты и даже осуждаются открытые отношения между мужчиной и женщиной. Наш любовный курортный роман прервала телеграмма из Владивостока, в ней меня отзывали из отпуска в виду неотложно возникшей проблемы. Мы полетели через Новосибирск с намерением наконец–то решить вопрос о переезде Сары во Владивосток. В самолете началось «нытьё»: дескать, она почти на пять лет старше меня и ее глаза, которые так мне нравятся, скоро перестанут сверкать; что она там никого не знает, а я часто бываю в длительных заграничных и отечественных экспедициях, и что сын учится в физмат школе и т.д. и т.п. Я понял, что мою подругу не прельщает и не греет перспектива жить в неблагоустроенной квартире, ждать мужика из экспедиций, и вообще ей не хочется менять новосибирский устоявшийся уют на неизвестно что в далеком Владивостоке. Ее страсть и привязанность остыли, мои к этому времени, можно сказать, уже тоже не были так сильны. Я не посчитал нужным объяснять, что длительные и короткие экспедиции из–за того, что я один; что в морские экспедиции, так же как и в поле, можно отправляться вдвоем, тем более что животные, которых она изучала, живут под каждым кораллом; что через полгода я как кандидат наук получу квартиру. В аэропорту Новосибирска я купил себе билет во Владивосток, молча, с комком у горла, крепко обнял и поцеловал Сарумовну на прощанье. Она не холодно, но как–то дежурно, как, вероятно, своему мужу, так же молча ответила… Комок пропал как–то незаметно. Первые полпути я мысленно был в Якутии, Новосибирске и Гаграх, вторые — во Владивостоке.

Много лет назад в Якутии у меня не появлялось никаких мыслей о наших отношениях. Они просто были, сначала одни — дружеские и профессиональные, потом другие — страстные любовные. Позже, когда стали намечаться еще пока смутные признаки предстоящего разрыва, я стал задумываться, что с нами происходило. Сара, жившая с мужем больше десяти лет и родившая ребенка, по сути, не знала настоящего наслаждения от близости с мужчиной. К тому же она, вероятно, как верная жена не реагировала на меня, — студента, как на мужчину, хотя нас в течение почти двух месяцев разделяла лишь марлевая ткань полога от комаров и в жару мы часто оставались в одном белье. Я, в общем–то никогда особо не чурался женщин, но у меня была Милана, и меня совершено не тянуло к Саре, хотя я точно знал, что в спальнике она спала абсолютно нагой и ночью иногда в беспокойстве распластывалась из него во всем великолепии. Я отлично помню, что массаж ей делал как массажист безо всяких эмоций. Возбудило ли меня поглаживание ее ног или оно стало возбуждать Сару? Не на эту ли, едва заметную ее реакцию, отреагировал, в общем сильный и темпераментный мужик, какого она ранее не ведала, а почувствовав, не могла не отозваться страстно на неизвестные до этого ощущения? Узнав и ощутив новое наслаждение, ей захотелось получать его вновь и вновь. Я же почувствовав женщину, по сути, только теперь ставшую ею, тоже хотел доставить все больше новых удовольствий. Все наши отношения возникли и сложились лишь на почве совместной работы и сексе? Да, скорее всего, глубоких обоюдных чувств не было. Наверное, поэтому я не был достаточно настойчив в своих предложениях о переезде Сары во Владивосток, а она с плохо скрываемой радостью принимала их отсрочку. Промежутки между периодами страстной и пылкой близостью становились длиннее и длиннее и мы теперь, ничем не объединенные (совместной работы не было), в принципе, легко расстались. Оказывается, рабочих и даже пылких плотских связей недостаточно, чтобы они могли перерасти в платонические отношения.