Время Вызова. Нужны князья, а не тати - Роман Злотников

Виктор встал, прошел в комнату Соньки, посмотрел на нее. Сонька спала, засунув кулачок под щеку и чуть приоткрыв рот. Одеяло сбилось в ноги. Виктор осторожно укрыл дочь, вышел из комнаты и, поудобнее устроившись в кресле, открыл учебник. Полтора месяца назад, поняв, что ему катастрофически не хватает информации, причем в первую очередь нормально систематизированной, он поступил на заочку в Плехановку. Так что мечты об отдыхе пока оставались только мечтами. Ибо и на работе все пребывало в перманентном цейтноте. И деваться некуда. Только-только начавший образовываться достаток был еще настолько зыбким и призрачным, что любой день для него мог оказаться последним. Завтра в офисе могли нарисоваться ОБЭП, налоговая полиция или очередные братки — и все. Весь бизнес пошел бы псу под хвост. И пришлось бы вновь начинать с единственного прицепа. Причем совершенно неважно, имел ли подобный наезд какие-то реальные основания. Худосочный ребенок, каковым на настоящий момент являлся его бизнес, умер бы в любом случае…

Виктор не заметил, как задремал.

Проснулся он, когда за окном уже серело. Все тело ломило от неудобной позы. Во рту пересохло. Вот что значит проспать ночь в скрюченном состоянии. Виктор встал, прошел на кухню и выпил воды, затем посмотрел на часы. В принципе можно было еще подремать где-то с полчасика, но ради получаса разбирать постель… Он вздохнул. Надежда Степановна должна была подойти через полтора часа. У них с Сонькой сегодня были занятия в районном Центре дошкольного воспитания, куда дочка ходила четыре раза в неделю — с понедельника по четверг. Виктор, как только смог себе позволить няню, тут же забрал ребенка из детского сада. Все равно, учитывая бесконечные простуды и карантины, ходить туда получалось не более недели в месяц. В саду постоянно случались то эпидемии, то еще что-то. Здание было старое, постройки еще начала семидесятых годов, давно не ремонтировалось, сквозняки по нему гуляли зверские. Так что няня была лучшим выходом. А общение со сверстниками обеспечивалось прогулками во дворе и занятиями в том самом Центре.

Виктор побрился, заварил себе крепкий кофе. Дожидаться Надежду Степановну особого смысла не было. У нее был свой ключ. А вот появиться на работе пораньше смысл как раз был. Со вчера остались хвосты, которые можно было бы подбить.

На «Киевской» он оказался в самый час пик. Толпы народа с остервенением штурмовали эскалаторы. Виктор привычно отключился от происходящего, приготовившись в очередной раз вычеркнуть из жизни сорок восемь минут пребывания в метро и пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь хоть сколько-нибудь полезном или, если получится, приятном.

Он поднялся до перехода с кольцевой на Арбатско-Покровскую ветку, как вдруг молодой парень, стоявший впереди него на ступени эскалатора, внезапно удивленно вскрикнул и пробормотал:

— Вот чумной!

Виктор удивленно покосился на него, но в следующее мгновение эскалатор перевалил высшую точку, превратившись из лестницы в движущуюся дорожку, и Виктор увидел то, что так удивило парня.

Прямо посреди площадки, на которую вываливались потоки людей с кольцевой и радиальной линий, на полу (!) сидел мужик. Он был совершенно не похож ни на бомжа, ни на популярных в определенных кругах «продвинутых» художников и актеров, приверженцев перформанса, по большей части маскирующих экстравагантностью банальное отсутствие каких бы то ни было талантов. Нет, на этом мужике был хороший (Виктор даже сказал бы очень хороший) костюм, сияющая белизной сорочка и стильный галстук. Из нагрудного кармана пиджака выглядывал краешек туго накрахмаленного платка, подобранного в тон галстука. На ногах сияли лаком классические остроносые туфли, а на запястье блестели механические часы скелетон. Подобный тип никак не мог оказаться на полу в переходе метро! Но он там был! Причем не просто сидел и пялился на прохожих (в подобном случае происходящее можно было бы попытаться объяснить внезапным помутнением рассудка), он… работал. Прямо перед мужиком, на полу, стоял гончарный круг. И мужик, поддернув рукава пиджака и сорочки и закрепив их у плеч изящными защипами, украшенными чем-то вроде мелких фианитов, сосредоточенно… ваял кувшин. Или скорее вазу. Во всяком случае, что-то этакое. Вокруг него клубился народ, его толкали, на него ругались, какая-то бабка с клюкой и огромной сумкой на колесиках, распалившись, попыталась шмякнуть клюкой по рождающейся вазе, но мужик, на мгновение отвлекшись, ловко поймал опускающуюся палку и с мягкой извиняющейся улыбкой что-то сказал бабке. Бабка оторопело уставилась на него, потом торопливо перекрестилась и рванула с места так, что у сумки взвизгнули колесики. Сквозь толпу к мужику пробился наряд милиции. Мужик, не отвлекаясь, засунул руку во внутренний карман и, достав портмоне, сунул его сержанту. Тот долго ковырялся в нем, извлекая паспорт и еще какие-то бумаги, потом с сомнением покачал головой, сложил все обратно, отдал мужику и, козырнув, отошел.

— Мужчина, ну что вы застыли столбом? — раздалось сзади. Виктор вздрогнул и, посторонившись, пробормотал:

— Извините.

— Извините-извините, — сердито проворчала толстая женщина с клетчатой сумкой, на ходу жующая сосиску в тесте, — а людям прохода нет… А это еще что за чучело?! — Она обнаружила мужика на полу. Окинув его орлиным взором, женщина откусила изрядный кусок своей сосиски и, жуя, принялась деятельно наводить порядок:

— Мужчина, вы что здесь расселись? Здесь вам не мастерская народного творчества! Людям же пройти надо. Немедленно освободите проход.

Мужик, никак не реагируя на ее вопль, сделал последнее движение рукой, внезапно поднял голову и в упор посмотрел на Виктора:

— Ну как, похоже?

— На… что? — оторопело спросил тот.

— Мужчина! Я к вам обращаюсь! — Голос женщины поднялся до визга. — Как не стыдно, а еще в костюме…

— На твое дело, — серьезно ответил мужик, не обращая никакого внимания на скандалящую женщину. — Разве ты не творишь его так же, как и я, в окружении непонимания, раздражения, зависти… иногда даже ненависти.

Виктор непонимающе уставился на странного человека. Он был совершенно не готов рассуждать на философские темы здесь, в подземном переходе метро, в утренний час пик.

— Разве этим определяется место и время? А не готовностью человека к тому, чтобы задуматься над собственной жизнью? — усмехнулся тот, каким-то образом угадав его мысли. — Один мой знакомый вообще жил в бочке. И это нисколько ему не мешало заниматься подобными размышлениями. Потому что, когда ты действительно к этому готов, совершенно все равно, где этим заниматься.

— Какая наглость! — снова взвился голос. Но теперь и Виктор не обращал на него внимания. Он вообще выключился из всего окружающего, уставив взгляд на вазу, стоящую на гончарном круге, и напряженно размышляя над всем, что ему сказал этот странный мужик. А тот внезапно вскочил на ноги и, сняв готовую вазу с круга, кивнул Виктору и двинулся вверх по лестнице эскалатора. А Виктор вдруг жгуче почувствовал, что ему непременно надо продолжить этот разговор. Он уже давно сам размышлял над чем-то таким, пытался разобраться, действительно ли торговля колбасой — это именно то, чем он хочет заниматься в жизни. Или надо бросить все и заняться чем-нибудь еще. Либо, может быть, всем этим надо заниматься как-то по-другому…

Мужик уезжал наверх, и Виктор рванулся было следом, но внезапно ему в рукав вцепились пухлые женские пальцы.

— Мужчина, будете свидетелем… так вот, товарищ сержант, прямо здесь и сидел. Проходу мешал. Хулиганил, в общем!..

Мужика Виктор догнал только на платформе Филевской линии. Тот стоял у края и рассматривал вазу, которая за то время, пока Виктор отбрыкивался от тетки и бежал вверх по эскалатору, из блестяще-коричневой, цвета мокрой глины, превратилась в ноздревато-бежевую, как будто мужик успел ее обжечь. Когда Виктор, запыхавшись, подлетел к нему, мужик обернулся и внезапно спросил:

— Ты знаешь, что на самом деле означает слово «профессия»?

Виктор сглотнул от неожиданности. Это-то к чему? Мужик улыбнулся и, понимающе качнув головой, заговорил:

— Впервые определение того, что такое профессия, дали иезуиты. Среди них, знаешь ли, было много умнейших людей. И они действительно свято веровали. Но у них была проблема. С одной стороны, они были монахами, а с другой — им приходилось совершать поступки, которые шли вразрез с общепринятыми монашескими канонами, а иногда даже напрямую противоречили им. Например, пропускать время молитвы или даже жениться. И это часто ломало их гораздо сильнее, чем все иные невзгоды. И тогда они совершили такое действие — они привнесли в идею абсолютного служения Господу нашему возможность делать это нерелигиозным, неканоническим путем. И именно это они определили как professio. — Мужчина улыбнулся и, внезапно заглянув в глаза Виктору, спросил: