В поисках истины - Матвей Медведев

— Неправда! — крикнула со скамьи подсудимых Галя. — Алка тут ни при чем. Нечего на нее все валить!

Мать Аллы — Анна Никандровна — пояснила:

— Сама я человек, конечно, далеко не положительный. Но дочь свою пить и курить не учила.

— Насколько нам известно, вы были судимы. Скажите, сколько вам тогда было лет? — спросил судья.

— Тридцать девять.

— А дочь ваша оказалась на скамье подсудимых — в восемнадцать. Не говорит ли это кое о чем?

Некоторые из выступавших на суде заявляли, что не только одна Алла виновата. Галя тоже хороша. Она никогда по-настоящему не работала. Ей бы на заводе трудиться, в здоровом рабочем коллективе, а вместо этого мать устроила ее куда полегче — к себе в учреждение.

Однако не все были столь строги к девчонкам, сидевшим на скамье подсудимых. Были зачитаны характеристики. Про Аллу, например, в полученном из школы документе говорилось:

«Внешне грубоватая, она бывает внимательной к товарищам... С удовольствием ходит в турпоходы».

Вспоминали, что когда-то у нее были большие успехи в велосипедном и конькобежном спорте, она выступала на соревнованиях.

В своем последнем слове Алла сказала:

— Обещаю всем сидящим в зале, что никогда больше не окажусь на скамье подсудимых. Не лишайте меня свободы.

Галя заявила:

— Я тоже прошу прощения. Не наказывайте слишком строго меня и мою подругу.

Суд тем не менее счел необходимым изолировать их от общества. В приговоре говорилось: «...для исправления и перевоспитания». Алла была приговорена к трем, Галя — к двум годам лишения свободы.

Пути-дороги Гали и Аллы разошлись. Встретились они снова не скоро, но уже не было между ними того, что когда-то их объединяло. Может быть, потому, что обе девчонки повзрослели, многое поняли...

А пока в жизнь Аллы Гусаровой надолго вошел другой человек — Мария Федоровна Воробьева.

По должности она — начальник отряда в исправительно-трудовой колонии. По существу же — и воспитатель, и учитель, и инструктор по труду, и психолог. А иногда и мать или старшая сестра для тех, с кем ей приходится повседневно иметь дело по роду службы. А имеет она дело с очень сложным, своеобразным и тяжелым народом.

Представьте себе женщин и девушек, попавших в тюрьму. Среди них бывают мошенницы, воровки, расхитительницы социалистической собственности и даже убийцы. А бывают и такие, как Алла с Галей, — начинающие нарушительницы общественного порядка.

Одни из них оступились на жизненном пути случайно, другие потому, что, покатившись вниз, уже не имели ни силы воли, ни особенного желания подняться. Безвольные и, наоборот, обладающие характером твердым, упрямые и покладистые, спокойные и нервные, легко впадающие в истерику, — таковы эти женщины, отбывающие наказание за те или иные преступления. И к каждой из них необходимо подобрать ключик. Это совсем не просто!

— Наша с вами работа творческая, созидательная, — нередко говорит своим помощницам заместитель начальника колонии Валентина Николаевна Серебрякова. — Мы созидаем людей. Превращаем нарушителя в честного, сознательного члена общества.

С Аллой оказалось нелегко. Она и в колонии повела себя на первых порах так, словно нарочно хотела, чтобы о ней говорили: «Какая трудная!» Подружилась с теми, кого работники колонии называют «неустойчивыми», имела взыскания. Нередко прикидывалась больной, чтобы только не пойти на работу, а остаться лежать на койке в бараке.

— У тебя просто тяга какая-то ко всему плохому, — сказала как-то Мария Федоровна, огорченная поведением своей непослушной воспитанницы. — Можно подумать, что ты никогда в жизни не видела ничего хорошего.

Алла на это ничего не ответила. В тот день Мария Федоровна пожаловалась Серебряковой:

— Не знаю, что и делать с Аллой. Ведь ясно, что девчонке просто хочется показать характер, вот она и «выламывается». Неужели не удастся ее перевоспитать?

— Удастся! — убежденно ответила Серебрякова. — Я верю, что ту или иную девчонку можно исправить. Ведь они в этом возрасте точно воск. Нужно только, чтобы воск этот попал в искусные руки. У вас именно такие руки, Мария Федоровна. Я ведь знаю вас не первый год. Подождите еще немного, и, ручаюсь, ваша Алла станет, такой же, как, скажем, Света. Помните Свету? Вот уж кто, казалось, никогда не станет на правильный путь. Но и Свету удалось перевоспитать. Зато какая она теперь!

Достав из письменного стола фотокарточку, Валентина Николаевна с любовью посмотрела на нее. Видно было, что она нередко смотрит на эту фотографию. На ней была изображена очень красивая молодая женщина, склонившаяся над младенцем.

— Мадонна! Ну, просто мадонна! — воскликнула, улыбаясь, Валентина Николаевна. — Ну кто бы мог подумать, глядя на эту красавицу с ребенком, что у нее темное прошлое. Но все это уже позади. Глядишь на тебя, Светка, и душа радуется!

И Серебрякова еще раз внимательно посмотрела на изображение своей бывшей подопечной. Так художник любуется своим творением. Нынешняя Света и была творением Валентины Николаевны Серебряковой, Марии Федоровны Воробьевой, Людмилы Петровны Олейниковой и всех других начальников отрядов, — творением, которым можно было по-настоящему гордиться.

Однажды в колонии устроили общее собрание. Одна за другой выходили на небольшую дощатую сцену в помещении клуба осужденные и рассказывали о себе, о том, как встают на путь исправления, говорили искренне, взволнованно. Чувствовалось, что они многое пережили, многое поняли и теперь желают только одного — заслужить доверие, чтобы можно было прямо, открыто смотреть людям в глаза.

Девушка по имени Светлана бросила такую фразу:

— Невозможно жить с неспокойной совестью — я это знаю по себе.

Другая осужденная — уже немолодая женщина, отбывающая наказание за мошенничество, — говорила:

— Я вспоминаю свое прошлое и думаю о нем, как о каком-то тяжелом, кошмарном сне. Жить приходилось в постоянном напряжении. Ночью чувствовала себя более или менее сносно. Но вот наступало утро, и опять начиналось беспокойство. День пугал меня — ведь в любой момент за мной могли прийти и арестовать. Я осуждена на длительный срок, но знаю, что могу сократить свое пребывание в заключении. Для этого надо лишь честно трудиться, и я тружусь. То же может сделать и каждая из вас. Давайте же, девчата, милые, приближайте час своего освобождения.

Аудитория внимательно слушала выступавших, чутко реагируя на каждое слово.

На сцену вышел очередной оратор — высокая миловидная девушка. Очертания ее стройной, изящной фигуры не мог испортить даже серый бесформенный ватник. Девушка сказала:

— Когда я встала на преступный путь, то, понятно, не задумывалась о том, какое горе причинит такое мое поведение близким. У меня брат служит в армии. Как-то раз у одного солдата пропала вещь. Заподозрили моего брата. «У тебя сестра отбывает наказание за воровство», — сказали ему. Брат был не виноват, но ему пришлось испытать немало неприятных минут, и все из-за меня. Это я бросила на него тень подозрения. Недавно меня навестили в колонии мать и отец. Я поглядела на них и ужаснулась: до чего же они постарели! И я невольно подумала: «Сколько они пережили из-за меня! Своим поведением, сама того не сознавая, я укоротила им жизнь».

Эти речи, и в особенности последняя, подействовали на Аллу. Ей тоже вдруг захотелось выйти на сцену и рассказать о себе, о том, почему она оказалась в колонии, что послужило причиной. Но она не умела говорить хорошо, убедительно, да и стеснялась.

В заключение собрания молодая кудрявая девушка Елена С. читала по памяти свои стихи.

В эту ночь Алла долго не могла уснуть. С ней это было впервые. Она лежала на койке с открытыми глазами и, прислушиваясь к шуму ветра за стенами барака, повторяла про себя запомнившиеся строчки: «Я поведаю тебе тайну, что на сердце».

На следующий день, выбрав момент, когда Мария Федоровна была одна в своем небольшом кабинетике, на стене которого висел столь необычный, казалось бы, для этих мест портрет Сергея Есенина с трубкой в зубах, Алла заглянула в приоткрытую дверь, спросила:

— Можно к вам, — и добавила в соответствии с формой обращения в местах заключения, — гражданка начальница?

— Заходи, заходи, — ответила Мария Федоровна.

Она сидела за столом, заваленным газетами и книгами, и что-то писала.

— Ну, что скажешь? Опять заболела и просишь освободить тебя от работы? Тогда ступай в амбулаторию..

— Нет, я здорова! — ответила Алла. — Просить освобождение от работы не намерена. Да вы не думайте, что я такая уж трудная. Это я больше прикидываюсь.

— Спасибо за откровенность, рада слышать. Но только ты, кажется, хочешь еще что-то сказать? По глазам вижу. Давай говори.

— Сейчас... Вот вы, гражданка начальница, как-то сказали мне: «Можно подумать, что ты никогда не видела в жизни ничего хорошего».