Афорист - Валерий Митрохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Это я иду, аки тать! Блажен бодрствующий и тот, кто держит наготове одежду, чтобы не бежать ему нагим от меня, чтоб не увидели срамоты его!»
(Так вопил нечистый)
Собрал он сторонников своих в месте, которое по–еврейски называется Армагеддон.
Седьмой Ангел выпорожнил чашу свою на воздух. И раздался из храма небесного от престола голос. Он сказал: «Свершилось!» И возникли молнии, громы и голоса.
И такое разразилось землетрясение, какого не бывало с тех пор, как живут люди на земле.
На три части распался город великий. Пали и города языческие. Так вот Бог вспомнил о Вавилоне и наказал его, дав ему испить горькую чашу гнева Своего.
И всякий остров убежал. И гор не стало.
И град величиною в талант (весом в пятьдесят килограммов) пал на голову нечестивых. И прокляли они имя Божье. Ибо казнь сия была ужасна.
Один же из семи Ангелов подошёл ко мне и сказал: «Пошли, я покажу тебе суд над великой блудницей, сидящей над водами многими. С нею блудодействовали цари земные и вином разврата её упивались до безумия».
Параскева и Сачиника:
Шоколадно–фиолетовая под руку с голубоглазым и жестоким шла она тяжело. И это её не смущало. Беременная, оттого казалась рядом с ним — миниатюрным — большой и томной. Несомненно, что он её любит, но из–за цвета её кожи комплексует. Пути любви неисповедимы.
Америку создали гонимые. А мы создадим Аборигению, ибо и мы были изгоями. Хакхан.
Подслушанные фразы:
Если он и она ведут себя нелепо, то наверняка это влюблённые.
…поскольку тщеславен в мошонке.
Автор в пику назойливому герою:
Напрасно ты думаешь, что всякий твой «ик» может стать предметом литературы.
И снова чёрный в крапинку вечер. И снова двери «Афродизиака» настежь. И снова сладкоголосый Ерик поёт в розовой глубине:
Эй, дружок гитара, что звенишь несмело?
Ещё не время плакать обо мне!
— Объясняю по Фрейду. Они на нас ополчились не потому, что мы тут живём, а им не позволяли. Они всё равно бы набросились на нас, даже, если бы их и не выселяли. Из комплекса неполноценности они нас ненавидят и теперь бьют.
— Нехорошо быть расистом, папочка! — упрекнула Хагенбрудера Ирэн.
— Выслушайте до конца. Это же ритуальная война. Это отцеубийство. Старший в семье должен быть умерщвлён, потому что подросли младшие. Им хочется занять его место. Эдип. Гамлет. Братья Карамазовы… Вспоминайте.
— Эй, автор! — вскричал Пиза, — Сочини роман про то, как более молодой народ затевает ссору, чтобы прикончить старшего брата, а при этом погибает сам!
— Они начали мобилизацию.
— Плевать!
— Конечно. А, знаешь, как называются их боевики?
— Львы.
— Забавно.
— Начхать! Пускай только рыпнутся, узнают что почём.
— Ещё раз?
— Что ещё раз?
— Высланы будут.
— И теперь уже навсегда.
— А я полагаю, кому–то очень выгодно провоцировать их, чтобы избавиться от них окончательно и бесповоротно
Параскева:
— Оки обречены. Они пришли к своему концу.
— Кто такие оки?
— Оккупанты.
— Все?
— К сожалению, не все.
Из хаоса:
— Аборигены, перед тем как пойти на дело, обнимаются, целуются, как педики. У них даже глаза мокреют при этом, — говоривший рассмеялся, продолжил другим тоном: — Трогательные мужички, эти аборигены.
— Да уж! И весьма. Особенно, когда они целуются друг с другом. А наёмники — с пулями.
Нет ничего слаще, чем горькая пыль на дорогах отчизны. Хакхан.
Мы все изменимся! — говорит апостол.
Из хаоса улицы:
— Если ты думаешь, что я намерен тебя опекать тысячу лет, то глубоко, основательно, капитально заблуждаешься, сынок! Я не собираюсь так долго жить.
Перед нами лежала кровать, как раскрытая книга.
Теря:
— Самородины в этом годе много.
Быть изгнанным правды ради — не только величайшее испытание, но и своего рода счастье. Хакхан.
В президенты Цикадии баллотировались: Муст, Яков — Лев и Пур — Шпагатов. Последний сошёл на первом туре. Говорили, что боевики Муста пригрозили Ною смертью, а Яков — Лев заплатил.
Когда же ни первый, ни второй так и не смогли получить поддержку большинства населения, между ними возникла свара, постепенно переросшая в гражданскую войну.
Пур — Шпагатов — Пиза:
— Уверяю вас, куцапы — карикатурная нация. Я давно её исследую. Одни фамилии чего стоят. Вот несколько образчиков: Шитокрытов, Пристебай — Покровский, Завалисарай, Кабывздохов, Пишипропащий, Гол — Катавасьев, Пропадай–телега, Винозакускин…
— А у холопцев твоих — разве лучше: Задавысвичка, Затуливитер, Нетудыхата, Тяжкороб, Лоськучерявый, Перебыйнис…
— Обыкновенные казацкие клички.
— А я тебе не про то же?!
Во власти духа перенесён был я в пустыню, где увидел женщину, сидящую на звере багряном, испещрённом именами богохульными. Был он о семи головах и десяти рогах. Облачённая в порфиру и багряницу, изукрашенная золотом, драгоценными каменьями и жемчугом держала эта женщина золотую чашу, наполненную мерзостями и нечистотами блудодейства её. На лбу у ней была начертана формула: «Вавилон великий — мать блудниц и всяческой мерзости».
Было видно, что она пьяна от крови святых и тех, кто умер во имя Иисуса. И поразился я увиденным.
«Что ты дивишься? — сказал Ангел. — Я открою тебе тайну этой дамы и зверя, на котором она восседает.
Зверь этот, что о семи головах и десяти рогах, он был, но нет его больше. Хотя он ещё восстанет из бездны, чтобы отправиться на погибель. Чему удивятся земляне, ведь они знают, что зверь этот был убит, но явился вновь.
Мудрость нужна, чтобы правильно понять всё это.
Семь голов зверя — это семь холмов, на которых сидит женщина. Они же — семь царей, из коих пять пали уже, один есть, а другой ещё не пришёл. Он явится, но ненадолго. Зверь, который был живой, а сейчас мёртвый, — это восьмой царь. Сейчас и он идёт к погибели своей окончательной. А десять рогов — это ещё десять царей, которые ещё не получили царства, но приимут власть одновременно со зверем. Но будут править всеми лишь по одному часу. У всех у них — одна цель. Они отдадут власть зверю. И начнут войну с Агнцем. И Агнец победит их, ибо Он есть Господь, господствующий и царствующий вместе со своими зваными, избранными, верными.
А воды, на которых сидит блудница — то разные нации и наречия, покорённые ею. Но десять рогов, что на звере, исполнены ненависти к ней. Это они отнимут у неё всё, чем владеет она, оставят её нагой. Они станут жечь её огнём и пожирать её тело. Ибо так повелел им Бог. Ещё повелением сим отдана будет власть зверю до тех пор, пока не исполнится слово Божие.
Женщина же эта есть великий город Вавилон, царствующий над земными царями».
Счастье — это момент осознания себя в этом мире. Гений.
А ведь тебя никто не пожалеет, кроме тебя. Гоша Ломтю.
Как только брачными узами соединяются импотент и нимфоманка, возникает ещё одна пара нудистов. Пур — Шпагатов.
И тот, и другой — воры. Только публицист берёт то, что плохо лежит, а беллетрист добывает хорошо спрятанное. Автор.
Искусства — это разные народы и нации и даже расы одной великой цивилизации по имени Культура. Меж ними — разноязыкими и разноцветными — нет вражды.
Разве может музыке не нравиться живопись, а поэзия не любить прозу?!
Люди, творя искусства, учатся у своих произведений. Учатся и не могут никак научиться.
Дискуссия на симпозиуме филологов:
— Язык будет развиваться от сложных построений, от прихотливой фразы до односложной простоты, понятной во всех концах земли. Так мы идём к полному отсутствию речи, то есть к телепатии.
— В английском языке так много лишних букв.
— Со временем человечество вернётся к латыни. А почему бы нет?! Звучный с достаточно разумной грамматикой язык! Возникнет общечеловеческая империя. И чтобы никому не было обидно, языком, во всяком случае официального общения, станет латынь.
Мой роман с исторической прозой — этой довольно «трудоёмкой» дамой — был кратковременным и закончился (как это бывает у простаков с умными женщинами) дружбой. Эти отношения, ставшие для меня весьма плодотворными, продолжаются до сих пор. А успевшее родиться дитя, которое я с чувством назвал Мистико — Фантастика, радует моё неугомонное сердце всё новыми, с каждым разом — как мне кажется — всё более прелестными откровениями.
У Достоевского страдают, у Солженицына страдают, но как по–разному! Первый видел и предсказал страдания, которые пережил и описал второй. Но в этом ли причина разницы?
