Пять капель смерти - Антон Чиж

Рядом с полусумасшедшим профессором оказались агенты охранки и Особого отдела. Одна — хладнокровная убийца. Во всяком случае, Макаров в этом уверен. Другая чем-то крепко насолила Герасимову. Неудивительно, что они так легко ушли от слежки. С такими мастерами филерам тягаться сложно. Каждая из них могло подстроить отравление Наливайного и Толоконкиной. Только зачем?

Ванзаров признался мне, что у него остался один аргумент. Обе барышни — молодые, красивые женщины, странно похожие друг на друга. Что толкнуло их на предательство и преступление? Они узнали нечто важное от профессора. Это «нечто» могло быть жидкостью, которую Лебедев упорно называл сомой. Вопрос: что, если это действительно эликсир жизни? Или страшный, бесследный яд? Или древний демон, которого разбудил любознательный Фауст? Ответы могли быть разные. Странно другое: почему этим составом так интересуется политическая полиция?

В любом случае дело принимало скверный оборот. Барышни слишком серьезные.

Следовало принять кое-какие меры предосторожности. Ни детям, ни сестре нельзя выходить из дому до конца расследования. Чтобы не напугать Софью Петровну до смерти, Ванзаров решил все свалить на революционные настроения и забастовки рабочих. Ничего другого ему не оставалось.

Скажу вам, Николай, как товарищу по службе: в предчувствия я не верю. Не привыкли мы в кавалерии предчувствиям доверять. Надо в седле крепко держаться, шашкой рубить и от эскадрона не отставать, какие тут предчувствия. Но когда Курочкин телефонировал и сообщил, что одну из барышень можно взять, что называется, тепленькой, у меня в душе шевельнулось: не может быть такой легкой удачи. Чтобы хитрая бестия вот так взяла и сама пришла в руки полиции? Но Курочкину тоже нельзя не доверять. Такой радостный, говорит: буду вас на месте поджидать.

На всякий случай Ванзарову докладывать не стал. Собрал агентов самых крепких и ростом отменных, погрузились в пролетку, приехали на Невский к «Сан-Ремо». Курочкин уже тут как тут, подбегает довольный, сияет. Спрашиваю:

— Чего такой счастливый?

Он мне:

— Теперь официальный жених. Предложение сделал со всеми романтическими финтифлюшками, кольцо преподнес и все такое. И сюда раньше вас успел.

Я еще подумал: как это он все успел? Весь Невский обежать и женихом стать? Чудеса. Истинный талант. На улице стоять незачем, заходим внутрь.

Портье, мальчишка совсем молоденький, как нас увидел, только бровью недовольно повел. Стоило Курочкину вперед выбежать, как он навстречу бросился, кланяется, «чего изволите», спрашивает. И как Курочкин на этот народ впечатление производит?

Спрашиваю:

— Где чемоданы?

Портье безумными глазами на меня смотрит, потом на Курочкина и на меня снова. И руки у него натурально осиновым листом дрожат. Курочкин его за локоть поддержал:

— Хватит дрожать, ничего тебе не сделаем. Неси чемоданы.

Глаза у мальчишки чуть из орбит не вылезли, лепечет:

— Так ведь нету их…

— Как так нету? — спрашиваю.

— Так это… В полицию забрали-с.

— Что значит: «в полицию»? В какую полицию? Мы и есть полиция…

— Вот как господин этот ушли-с, — портье на Курочкина кивает, — минут через пять приходит дама и спрашивает: «Сыскная полиция была?» Я говорю: «Вот как, разминулись». Они-с и говорят: «У меня срочный приказ доставить чемоданы начальнику сыскной полиции». Я, конечно, удивился, порядок понимаю, говорю: «А нельзя ли какой документик?» Она говорит: «Можно» — и вытаскивает гербовую бумагу. Ну, я, признаться, читать не стал, вижу — все официально-с, правильно. Да и дама вызывает уважение-с…

— Продолжайте, — говорю ему.

— Пошел за чемоданами, принес и говорю: «Можно ли какую расписочку?» Дама говорит: «Конечно» — и тут же пишет… Вы позволите?

Заходит за конторку и протягивает бумагу в пол-листа. Читаю. Вот вам слово, Николай: если бы записка не являлась важнейшей уликой, разорвал бы ее в мелкие клочки. Но ничего, с характером справился, бумажку сложил аккуратно, спрятал в нагрудный карман и одарил Курочкина таким взглядом, что будь он лошадью — пал бы от тоски. А вот портье улыбнулся:

— Что дальше, любезный?

— А ничего-с… Отнес даме чемоданы, посадил на пролетку. Она мне червонец дала, сказала: «Благодарность за труды от сыскной полиции». Если дама с таким документом от полиции приходит, разве могу отказать?

— Как выглядела дама, сможешь описать?

— Высокая, пелерина серая, голос приятный.

— А лицо какое?

— Не могу знать-с. Они-с черной вуалью прикрывали.

Вот так, Николай, с моим участием сыскной полиции поставили мат. Нет, не мат: об нее вытерли ноги, фигурально выражаясь. И я точно знал, кого надо за это благодарить.

Через час докладываю Ванзарову о невероятном провале.

Он выслушал и говорит:

— Во всем есть положительная сторона.

Я прямо не сдержался, спрашиваю:

— Что же тут положительного?

— Скажите, ротмистр, — он мне, — дама в вуали, забравшая негатив в ателье, и та, что оставила расписку, одно лицо?

— Нет сомнений! — говорю. — Стиль один: наглый и напористый. Лицо скрыто черной сеткой. Сомнений нет: одна и та же действовала.

— Для вас вуаль — доказательство?

— Нет, но… Как же иначе?

— Кого на эту роль прочите: Ласку или Вертлю?

— Думаю, Ласка.

— Почему?

— Мне так кажется…

— Вот это правильно: кажется. Так же вам кажется, что это одно лицо. Что совсем может быть не так. Это и есть положительный вывод.

— Совсем не такой вывод вижу.

Ванзаров явно заинтересовался:

— И какой же?

— Они же вдвоем действуют, — говорю. — Преступный дуэт: одна голова, а другая — боевик. Конечно, наглость — важное качество для преступника, но точный расчет не заменить. Одна — исполнитель. А руководит ею умная, невидимая и оттого еще более страшная.

Начальник мой ждет: есть еще что в умственном запасе? Я скромно молчу. Он и говорит:

— Ротмистр, логика — это не фантазии, а связь фактов. В вас погибает автор криминальных романов. Подумайте, пока не поздно, может, бросить вам сыск? Такие фантазии в нашем деле помеха. Барышни на вас произвели впечатление, но не стоит из-за этого плести вздор.

— Но как же…

— Да вот так! — обрывает Ванзаров. — Мы ничего не знаем наверняка. Даже как их зовут не знаем. Ваша Ласка на самом деле не Елена Медоварова, а Ника Полонская. Хотя и это, скорее всего, выдуманное имя.

— Как узнали?

— Неважно. Поверьте на слово. Мы не знаем, какое они имеют отношение к Окунёву. И вообще ничего не знаем. Даже не знаем, как они могли узнать номер моего домашнего телефона.

Я насторожился:

— Они вам звонили?

— Я вам этого не говорил! — Ванзаров заявляет. А сам уже злится.

Я-то его как облупленного знаю, насквозь вижу. А все потому, что не клеится у начальника моего расследование. Рассыпается.

— Что вы скажете на это? — продолжает и берет записку: — «Изымаются два чемодана дорожных по распоряжению главного сыщика сыскной полиции Ванзарова», и затейливая подпись. К чему эти игры?

— Не могу знать, — говорю.

— В том-то и дело… А вы: стиль, вуаль.

— Прошу простить, ошибся…

— Не берите в голову, ротмистр.

Начальник мой строгий, но отходчивый. Что приятно.

— Про барышень с фамилией Окунёва узнали? — продолжает.

— Так точно.

— И ни одна не имеет отношения к профессору?

Что тут скажешь? Наверняка знал заранее. Или поразительная догадливость. Как он умеет? Ума не приложу. Ну, не об этом речь. Вижу, задумался крепко. Выждал, сколько могу, спрашиваю:

— Что делать с Курочкиным?

Он очнулся и говорит:

— Будем доверять Афанасию, как и прежде.

— За такую халатность в военное время его бы судом армейского трибунала…

— Мечислав Николаевич, среди наказаний нельзя выбирать между расстрелом и немедленным расстрелом. Так всех агентов перепугаете. Наказывать опытного сотрудника из-за одной промашки недопустимо. Ошибиться может каждый. Важно, чтобы человек осознал и не повторял ошибку.

Не мог я согласиться, не мог, и все. За проступок по службе должно следовать неотвратимое наказание. А все эти либеральные методы не одобряю. Но не станешь же с начальником спорить. Ему виднее.

— С дамой все ясно, упустили. Что с квартирой?

Принялся описывать обыск в пятом номере меблированных комнат «Сан-Ремо».

Портье провел на второй этаж. Курочкин, конечно, сзади плелся как побитая собачонка. Только мне от этого не легче. Открыли номер. В большой комнате, что гостиной считалась, витал странный запах. И в спальне. В ванной комнате он тоже ощущался, но там перебивало духами и ароматным мылом. Начали мы обыск, обшарили каждый клочок мебели, каждую щелочку, каждый уголок. У меня сложилось мнение, что жилище покидали в большой спешке. Повсюду разбросаны шпильки, заколки, платочки, чулки и даже пуговицы. Платяной шкаф распахнут, вешалки раскиданы. На кровати беспорядок, простыни и одеяла скомканы, ковер задран. Но вот так, чтобы какая вещь указала на личность, — ничего.