Старик и ангел - Александр Кабаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Немногочисленные дамы в этой толпе были незаметны, несмотря на то что все они были модно, а некоторые и экстравагантно одеты, большинство предпочитало оттенки красного, в прическах и макияже фантазию никто не сдерживал, и в общем более всего они походили либо на обитательниц, либо на хозяек — в зависимости от возраста — парижских веселых домов позапрошлого века. При этом, если принять во внимание уровень собравшегося общества в целом, следовало предположить, что дамы были не менее, чем министерского ранга.
И все эти люди непрерывно говорили, отчего в помещении стоял равномерный гул.
В beau monde растворились оборванцы-журналисты, а те, кто остались на виду, совершенно утратили интерес к Кузнецову, постепенно возвращающемуся из существования в качестве восковой фигуры в существование человеческое, и даже к мотоциклистам. Теперь свои объективы они совали как можно ближе в лица выбираемых ими по непонятным критериям гостей, снимали деликатесные натюрморты на закусочных столах и даже на тарелках, синхронно щелкали затворами, когда кто-нибудь ронял тартинку на пол…
Где-то в дальнем конце бесконечного зала громоподобно прокашлялся микрофон, и загремел уже знакомый голос: «Дамы и господа! Позвольте приветствовать вас на приеме по случаю избрания профессора Кузнецова главой оппозиционной партии «Задушевная Россия». Позвольте также доложить вам, что выборы главы оппозиции прошли без всяких нарушений, явка была стопроцентной, «за» было подано два голоса из двух, допущенных к голосованию. Напомню вам, коллеги, что по Правилам Дорожного Движения к выборам главы оппозиции допускаются все граждане России, достигшие совершеннолетия и занимающие пост Генерального Инструктора или Генерального Инспектора. Таким образом, выборы признаны состоявшимися, и нами подписан указ, которым господин Кузнецов назначается…»
— Валим отсюда, — сказал прямо в ухо профессору Кузнецову полковник Михайлов, — линяем, как будто нас здесь не было!
Светские люди расступились, из-за их спин бесшумно выдвинулась гигантская хромированная морда автомобиля. За темным стеклом скалился в братской улыбке капитан Сенин.
И упав на кремовую теплую кожу сиденья, Сергей Григорьевич с чувством глубокого удовлетворения наконец-то потерял сознание.
Глава двадцатая
Вполне заслуженный отдых
Голова глубоко вдавилась в подушку, от этого было душно и невозможно глянуть в сторону — углы проклятой подушки приподнялись и перекрыли видимость.
Суть проблемы заключалась в том, что подушка мешала жить, но оторвать от нее голову Кузнецов не мог — голова не поднималась.
— Помогите сесть, — сказал больной, обращаясь к потолку, — уберите подушку и помогите сесть…
Сказал он это довольно громко и раздраженно, но, к своему удивлению, ничего не услышал — потому что на самом деле он не издал ни единого отчетливого звука, только тихий хрип.
Однако в пространство, ограниченное углами подушки, тут же вдвинулось знакомое ему лицо, и Ольга тихо, отчего гнусавость ее произношения стала заметней обычного, спросила: «Чем тебе помочь, Сег-гей?» — и с неопределенным выражением вгляделась в его лицо.
— Откуда ты взялась?! — изо всех сил закричал Сергей Григорьевич. Вместо обычного более или менее нейтрального чувства к жене в нем вдруг вспыхнула обжигающая ненависть, стало трудно дышать. — Кой черт тебя принес из твоего Парижа? Поможет она… Помереть спокойно не даст. Сука.
Ольга, снова услышав хрип, убрала свое лицо из пространства, обозримого для ее полностью парализованного мужа.
— Мне кажется, он не только говорить не может, но и не слышит ничего, — сказала она кому-то невидимому. — Несчастный. Как жестоко он наказан… Лучше бы уж сразу…
— Сразу — это заслужить надо, мадам, — ответил немедленно узнанный Кузнецовым голос полковника. — Те, кто сразу, они из всякой посмертной общественной деятельности выпадают. Пассивная гражданская позиция. Хотя, с другой стороны, возможно, что прямо попадают… Иде же несть, как говорится… С эгоистической точки зрения оно хорошо, конечно. Но надо же и о государстве подумать, как вы считаете, Ольга Георгиевна? Вот теперь исключительно от наших выдающихся медиков зависит, вернется ли профессор к своим важнейшим обязанностям главы оппозиции…
— Какой оппозиции?! — изумленно перебила Ольга. — Он что, теперь политикой занялся? Но это невозможно, я же его знаю. Ему все безразлично, кроме, простите, баб и выпивки…
— Ну, уж вы слишком резко, — произнося это, Михайлов склонился над парализованным, и его форменный галстук, расстегнутый и висящий на одном зажиме, прополз резинкой по лицу Сергея Григорьевича.
— Спит, — сказал полковник. — Не будем его тревожить. Позвольте, мадам, предложить вам продолжение беседы в коридоре… Или, если не возражаете, здесь, прямо напротив больничной проходной, есть вполне пристойное кафе…
Разговор прервался, заскрипела и захлопнулась за ушедшими дверь палаты.
Дожмут они меня, подумал Кузнецов, непременно дожмут. Она чего-нибудь еще потребует от меня, какого-нибудь окончательного отказа от квартиры, думал он, а после того как меня на ноги поднимут здешние мерзавцы-врачи, полковник снова потащит в трубу или в тот парадный сарай с флагами, и жизни нормальной уже никогда не будет…
И Тани не будет, сообразил он, они не пустят ко мне Таню!
В конце концов, ведь она же ангел, ничего они ей не смогут сделать, утешал себя он.
Надо встать и найти ее.
Он напрягся изо всех сил, однако ни один палец его не пошевелился, ноги лежали, вывернутые ступнями врозь, как чужие, руки оставались протянутыми поверх одеяла вдоль туловища, и даже глаза не моргнули от напряжения, которое стянуло все его тело изнутри.
Но снаружи он оставался неподвижным и с каждой минутой становился все больше похожим на мумию из музея.
И в то время как m-me Chapoval-Kuznetzoff обсуждала с полковником Михайловым, как можно совместить их интересы…
то есть ФСБ поможет ей распог-гядиться семейной квартирой…
которая все равно уже не нужна бедняге Сег-гею, он либо… ну, вы понимаете, полковник… либо будет обеспечен как госудаг-гственный человек, не так ли…
а она, в свою очередь, нигде и никогда не обнародует своих знаний об истинных человеческих качествах главы оппозиции и никого никогда не посвятит в подробности его биографии…
это не в ваших интересах, мадам, ведь ваше пребывание во Франции может быть омрачено какими-либо неприятными событиями…
а может быть приятно вам и полезно нам…
не говоря уж о квартире…
И в то время, как змеи сплетались в кафе, где Ольга взяла маленький эспрессо, а Петр Иваныч большой американо, Сергей Григорьевич Кузнецов опять умер.
То есть сердечная деятельность его прекратилась, по экранам мониторов вместо неровных зигзагов поползли совершенно прямые линии, давление упало и дыхание прервалось.
Но уже снова бежали по больничному коридору врачи и неслась над ними медсестра Таня, негромко хлопая белыми крыльями халатика. И уже вывозили кровать-каталку, на которой в состоянии клинической смерти находился только что назначенный ли-дер «Задушевной России». И бегом, бегом, толкая с гоночной скоростью кровать, — в операционную. А там уже бригада в полном составе, и для начала — разряд, еще разряд, мы его теряем, еще разряд… Да чего дальше описывать, по телевизору насмотрелись.
Короче, спасли Сергея Григорьевича в очередной раз. Более того — в ходе реанимационных мероприятий был удален тромб, перекрывший поступление крови в некоторые участки головного мозга, благодаря чему была почти полностью восстановлена деятельность тех его участков, которые управляют движением конечностей и речью.
И получалось, что по формальным признакам он теперь был уже не то что повторно живущий, но дважды повторно живущий, при этом, если верить источникам в ФСБ, без души вообще, так что никакой Дьявол к нему подобраться не мог. И любой политический аналитик, если бы политический аналитик в то время оказался во второй кардиологии пятой градской больницы, имел бы все основания утверждать, что у Кузнецова большие шансы не просто победить на грядущих выборах Генерального Инструктора и Генерального Инспектора, но занять оба эти поста, сделать «Задушевную Россию» не только правящей, но единственной партией и начать давно назревшие реформы ПДД… Ну, и так далее.
К счастью, никакого политического аналитика в Пятой градской тогда не оказалось.
Зато через десять минут после того, как кровать Кузнецова вернули в палату интенсивной терапии, многим из нас, увы, знакомую, в палату эту влетела Таня, Таня влетела! Таня…
Ангел мой, любимая моя…
Она осторожно опустилась, аккуратно запахнула халатик, поставила стул рядом с постелью спасенного, взяла его левую руку в свои две, принялась осторожно, одним пальцем гладить тыльную сторону его ладони, целовать ее, снова гладить…
