Зверь в тени - Лури Джесс

– Словить кайф от лекарственного препарата?

Миссис Хансен поджала губы.

– Таблетки похожи на то, что вы зовете «колесами». Морин могла принять их за дурь по ошибке.

Аптечку миссис Хансен стоило увидеть. Морин говорила, что мать собрала в ней лекарства от всех мыслимых и немыслимых недугов, хотя страдала только одним – одиночеством. Я знала, что Морин «заимствовала» из аптечки матери «таблетки для поднятия настроения», она сама мне их показывала. Внешне те таблетки походили на аспирин, только цифры на них были другие. Но чтобы их разглядеть, нужно было поднести таблетки к глазам, да еще и прищуриться. Возможно, Морин действительно перепутала их с лекарством для сердца. И те, и другие были белые, лежали в аптечке рядом. Но Морин всегда читала название на пузырьке, прежде чем опустошить его наполовину. И в любом случае кража таблеток не означала ее бегство.

– Вы полагаете, она действительно их взяла?

Опять вздох.

– Возможно. Джером бывает очень убедителен. Он почти уговорил меня поверить в то, что тот звонок не был важным.

Я вытаращила глаза:

– Какой звонок?

– В ту ночь, когда пропала Морин, около полуночи звякнул телефон. Наш телефон. Звонок сразу же оборвался, и тогда я не придала этому значения. Почти сразу же снова заснула. Может быть, звонил кто-то из вас, а?

Я помотала головой:

– Нет. Не думаю. Ни Клод, ни Бренда не стали бы звонить в такой поздний час, и я тоже точно не звонила.

Лицо миссис Хансен омрачилось.

– Джером сказал, что этот звонок мне приснился. Черт бы его побрал… – ругнулась мать Морин.

А я подумала о причинах, по которым шериф Нильсон пожелал исключить возможность звонка.

– Вы хорошо знаете шерифа?

Глаза женщины впились в мое лицо, как когти ястреба.

– Не настолько хорошо, как твой отец.

Я качнулась на каблуках назад:

– Они вместе работают.

Миссис Хансен покачала головой.

– Они знали друг друга и раньше. Вы, дети, думаете все, будто ваших родителей не существовало, пока вы не родились. Но Джером, твои мать с отцом и я – мы все учились в одной школе. – Лицо женщины сделалось пепельно-серым от усталости. – Джером еще тогда хотел стать офицером полиции, а то и начальником. Я это знала. Даже в школе ему нравилось командовать другими и указывать каждому, что ему делать.

Миссис Хансен напряглась так, словно собиралась закашляться, но не издала ни единого звука.

– Тогда Джером и Гари не очень ладили, – продолжила она. – Твой отец был снобом, хоть мне и неприятно так говорить. – Судя по тому, какой взгляд бросила при этом на меня миссис Хансен и как поджались ее губы, она совершенно не переживала из-за сказанного. – А Джером был выходцем из рабочего класса. Но со временем твой отец изменился, начал понимать его восприятие жизни, более трезвый и приземленный взгляд на мир, в котором есть не только прекрасные, возвышенные вещи, но и тараканы и змеи. – Челюсти миссис Хансен не прекратили двигаться, хотя с губ за несколько секунд не слетело ни слова. – Конечно, то же можно сказать о каждом жителе Пэнтауна, – рассмеялась наконец женщина, но ее смешок прозвучал глухо, как трение зимнего ветра о кору оголенных ветвей. – Вот откуда мне известно, что болтают соседи. Они, конечно же, лучше всех знают, что случилось с Морин. В Пэнтауне не происходит ничего, о чем кто-нибудь бы да не знал. И языки у всех без костей. Ты же помнишь, какие слухи тут ходили, когда меня бросил муж. И наверное, ты им верила. Думаю, я это заслужила. И Морин никогда меня не простит.

Я нахмурилась. Морин никогда не говорила мне, почему от них ушел отец.

Миссис Хансен съежилась, как шар, из которого вмиг вышел воздух. А потом жестом указала на лестницу:

– Ты сказала, что пришла забрать рубашку, забытую у Морин. Ты можешь подняться.

Она забрала у меня стакан, все еще полный воды. А я мысленно поблагодарила ее за то, что она не последовала за мной в комнату дочери. Хотя в голове промелькнуло: «А куда она сама пойдет?» И сердце сжалось от жалости. В доме миссис Хансен осталось так мало свободного места! Она как будто заживо хоронила себя. Комната Морин тоже была не убрана, но оставалась единственным местом во всем доме, где я могла нормально дышать.

Сначала я выдвинула ящики из ее стола. Я не нашла в них дневника подруги, зато обнаружила ту самую рубашку, которую дала ей поносить настолько давно, что она уже стала мала нам обеим. На всякий случай я запихала ее в задний карман – чтобы показать миссис Хансен, доведись мне с ней столкнуться на выходе. Затем я провела рукой за зеркалом туалетного столика, обшарила все углы стенного шкафа, переворошила липкую коробку с губной помадой на прикроватной тумбочке. Ничего. В разочаровании плюхнувшись на кровать, я устремила взгляд в окно. На другой стороне улицы стоял дом Клода; окно его спальни находилось практически напротив. Ему не раз приходилось напоминать Морин, чтобы она зашторивала свое окно.

Я все обыскала. Осталось обследовать ее постель (место, где и я хранила свой дневник). Я сунула руку под матрас. «Зря…», – пронеслось в голове. Уж слишком банально, слишком по-девичьи это было: не только вести дневник, но и прятать его под матрасом. Не таков характер был у Морин. Как вдруг… пальцы нащупали жесткую дужку спирального переплета. Я поспешила вытащить находку – толстую линованную тетрадь; на передней обложке была нарисована собака, пускающая слюни, как бешеная. Под ней выведены слова: «Открой на свой страх и риск».

Палец заскользил по контуру собаки. Я не знала, что Морин умела рисовать.

Чего еще я не знала о близкой подруге?

Открыв первую страницу, я увидела два мрачных предложения; они были написаны, точнее, процарапаны ручкой с таким нажимом, что бумага порвалась и буквы задвоились на следующей странице.

«Если я исчезну, значит, меня убили. Не допустите, чтобы это сошло им с рук».

Голоса мужчин над головой стали громче, как будто они приближались.

Бет не обращала на него особого внимания, когда он стал захаживать в ресторан. Она лишь узнала в нем человека из своей прошлой жизни. Да, она, конечно, замечала, что иногда он поджидал, когда освободится столик в ее секции, а не садился за любой. И по ее коже пробегали мурашки от того, какие взгляды он бросал на нее, когда думал, что она этого не замечала. Он не сводил с нее глаз, даже когда разговаривал с другими людьми.

Но Бет все это замечала.

Проблема была в том, что он был одним из немногих мужчин, которые так вели себя с ней.

Каждой официантке приходилось сталкиваться с парнями, принимавшими профессиональную вежливость и учтивость за личное расположение. Бет никогда это не нравилось, но она хотя бы понимала это. Думала, что понимала. Бет полагала, что мужчины просто не умели сходиться с женщинами так, как умели сближаться женщины. У мужчин не имелось близких подруг, но была человеческая потребность в общении с представительницами противоположного пола. Все фильмы, телепрограммы и журнальные статьи убеждали их: это вы должны пойти и получить то, что вам хочется! Вам доступны все женщины без исключения. И разве можно было винить их за то, что они порой неправильно истолковывали поведение женщин, принимали их улыбки и обходительность за призыв к действию?

Именно так Бет думала раньше.

Теперь она поняла, что ошибалась.

И избавилась от заблуждения. Те мужчины, что не понимали слов, а продолжали преследовать женщину, не проявлявшую к ним никакого интереса, – были кончеными, сломанными, гнилыми людьми. Конечно, не все они пошли бы на похищение. Но каждый из них искал девушку или женщину, над которой можно было почувствовать свою власть, ту, которая, по их мнению, была ниже и слабее. Но что еще хуже, в их представлении все женщины были такими – существами низшего сорта, призванными удовлетворять их безумные желания и тем самым повышать их состоятельность в собственных глазах, помогать им самоутверждаться.