Солнце мертвых - Иван Шмелев

– Возможно… Он у вас сильный, а петли… перержавели, истерлись… Ведь замок цел!

– Дал бы Господь… забрел потише от ветра… пасется…

Дни пробегала по дорогам, по балкам и за шоссе Марина Семеновна. Нигде ни клочочка шерсти, ни крови, ни кишочков. Пропал и пропал Бубик.

– Сударь.

И пошел слух по округе и в городке: пропал козел у Прибытков! А отец дьякон рассказывал на базаре:

– Было у меня предчувствие странное в тот час, как козлом любовался! Не могло статься, чтоб уцелел тот козел… капитал при дороге! От Филибера козел… роскошный! Такого козла с собой на кровать класть надо… И до сего дня полна душа предчувствий тяжких.

Не ошибся отец дьякон: в тот же день пропала у него корова.

– Нагадала Марина Семеновна! Вот она, тайная связь событий! В сем мире не так все просто.

Поискал и махнул рукой.

– Не преодолеешь. Весной пойду на степь к мужикам, с семейством. Хоть за дьякона, хоть за всякого! а берите. А не примут – пойдем по Руси великой, во испытание. Ничего мне не страшно: земля родная, народ русский. Есть и разбойники, а народ ничего, хороший. Ежели ему понравишься – с нашим народом не пропадешь. Что ж, – скажу, – братцы… все мы жители на земле, от хлебушка да от Господа Бога… Ну, правда, я не простое какое лицо, а дьякон… а не превозношусь. Громок грянул – принимаю от Господа и громок. И все-то мы, как деревцо в поле… еще обижать зачем же?

Так подбадривал себя отец дьякон, веселый духом: не боялся ни огня, ни меча, ни смерти. Дерево в поле: Бог вырастил – Бог и вырвет.

И вот, за веру, и кротость, и за веселость духа – получил он свою корову: нашли привязанную в лесу. Заблудилась, а добрые люди привязали?..

– Господь привел! – кротко сказал дьякон.

А Марине Семеновне не привел Господь Бубика. Не домогайся?

Утихла буря – и воротился дядя Андрей со степи. Целый мешок принес. Наменял у мужиков и сала, и ячменю, и требушинки коровьей: отдали за поросенка долг.

Пришел к ночи, усталый, и сел под грушей. Марина Семеновна уточек загоняла.

– Намаялся, Марина Семеновна… не дай же Боже! А по степу-то все костяки лежат… куда ни ступи – костяки и костяки. Кони, стало быть, повалились. Тут черепушка, а подале нога с подковой. А уж люди… ох, не дай же Боже, как жгутся! На перевале давеча трое с винтовками остановили: «Стой, хозяин! чего несешь?» Ну, видють – костюм на мне майский, в мешочке – ячменьку трошки, сальца шматочек… «Мы, бачут, таких не обижаем! Мы, бачут, рангелевцы! Можете гулять волно». Вежливо так, за ручку… С холодов настрадался – не дойду и не дойду…

Говорил он устало, вдумчиво. Лицо раздулось и пожелтело – на десять лет состарился.

– Дядю Андрей… а что я вам молвить хочу… – сказала проникновенно, глядя ему в глаза, Марина Семеновна.

– А чого вы, Марина Семеновна, молвить хочете?.. – будто даже и дрогнул дядя Андрей и мешок защупал, – приметила глаз с него не спускавшая учительница.

– А вот чего я вам хочу молвить… А у меня, тому уж пятые сутки будут… козла моего свели – Бубика нашего!..

– О-о… ли… шечко!.. Да быть тому не можно!.. – даже поднялся и затрясся даже дядя Андрей. – Да Боже ж мий?! Да який же це злодий узявся?! хлопчиков ваших губить! Це таке дило! Да його щоб громом побило… да щоб його черви зъилы!.. да щоб вин… Да чи вы правду бачите, Марина Семеновна?!

– Дядю Андрей… а что я вам еще сказать хочу… – голосом беззвучным, не отпуская убегающих глаз дяди Андрея, продолжала Марина Семеновна. – Да я ж згадываю який тот злодий… Да вы ж!!

– Я?!! Щоб я… Да побий меня Боже!.. Да я ж на степу усю недилю крутився… голодный да холодный!.. Да ужли ж я тый злодий, шо… Да вы в Бога вируетэ, Марина Семеновна?!

Тут снял дядя Андрей мягкую шляпу, исправничью, что на чердаке приобрел, и закрестился.

– Шоб менэ… ну, шоб здохнуть, як собака… без попа-покаяния… шоб и на сем и на тим свите… шоб мои очи повылазили… шоб менэ черви зъилы!..

– Здохнете, дядю Андрей… попомните мое слово! Я на вас слово знаю! Будут вас черви есть! Как вы моего козлика съели, так и… Подавитесь вы моим козлом!.. Помните!.. Салом подавитесь!

Пошевелил плечами дядя Андрей.

– Бедного человека обижаете, Марина Семеновна…

– В глаза мои почему не глядите?! Аа… Сало от моего козла в глотке у вас стало? Задушит оно вас, дядя Андрей! Вот пусть мои внуки помрут лихой смертью!.. – закричала она истошным голосом. – Младенцы Господни, сиротки… правды пусть на земле не будет, если не сдохнете с моего козла! На моих глазах черви вас глодать будут! Чую!! Скоро, как снег вот будет!..

Тенью пошло лицо дяди Андрея. Повел он запавшими, помутневшими глазами и сказал хрипло к саду:

– Черви усякого человика глодать будут, Марина Семеновна. Это уж я вам казал! Мало меня, старого, обижали? Коровы меня решили, поросенка за полцены отдал… на войне вошь злая меня точила… – ништо! Но вы меня изобидели!.. Конечно, вы господского звания… а мы люди рабочие, как сказать… черной крови… Зато ж вас и искоренять надо! Только вы женского полу, а то б я вам го-лову отмотал!..

– Да я тебя… гадюка полосучая, сама мотыжкой побью, как пса! Я чтоб тебя боялась?! Каина?! Я ж тебя наскрозь вижу! Я трудящийся человек… за свое кровное душу из тебя вытащу! Лучше и не проходи мимо… своими руками… Ступай, ступай… не могу на тебя смотреть, на душегуба!..

Много страшного накричала Марина Семеновна в тихом ночном саду. Смотрели-слушали позабытые детишки расширенными глазами.

– На вас будет! – только и сказал дядя Андрей и побрел в свой флигель, полковничий.

– Он! Он, злодей!! Вот не встать мне завтра, без покаяния помереть, если не он моего козла свел! Все дни с татарином крутился в кустах, на горке.

– Да он же на степь ходил…

– Да я ж карты раскидывала на душу его черную! И три разочка, как в воде видела! Под Корбеком он крутился, а вчера его на базаре видали, в кофейне! Боюсь я его? Что ночью придет, задушит?! До последней кровинки за свое буду биться! Они, проклятые, только до первой палки глотку дерут, а как показали палку, – все хвост поджали! Помудровали… Хлебают теперь! И пусть, так им и надо!

Пропал и пропал козел. А там и два селезня пропали. Пришел дядя Андрей и сказал с укором:

– Скажите теперь, что и селезней ваших съел. Ну, скажите! Головку вот в балочке нашел, и пуху там!.. Ведь как пробил-то проклятый… весь мозг выклепал!..

Схватилась Марина Семеновна за сердце и три дня лежала, как при смерти. Приходил старичок доктор, что на самом тычке живет, сказал – слабость сердца. За визит съел коржик и пареную грушку.

Пропал и пропал козел. Что – козел, когда люди походя пропадают! Убили доктора и жену на Судакской дороге – золота добивались. Учителя и жену закололи кинжалами – под Корбеком. И еще – топором зарубили – под городком… И еще… и еще…

Жива душа!

А вот уж и черный Бабуган – закурился, замутился, укрылся сеткой. И нет его. Полили дожди ноября, сырого мутного «джиль-хабэ», когда белки уходят в норы. Размякли, ползут дороги, почернели выцветшие холмы… Будет тепло – порадует земля травкой.

Радуется Тамарка. С утра и до ночи ходит, ходит… размякшие ветки гложет, чуть теплится, вся в буграх. Всюду ее копытца, налитые водой, всюду – выгрыз в коре, на грабе. Ходит одна – живая.

Сиди дома, возле печурки. Сиди – подкладывай. Сиди и сиди – до света. A далеко до света. Смотри в огонь: в огне бывают видения. И слушай, что дождь говорит по крыше: говорит, говорит-бормочет – и все одно: пустота, темно-та… та-та… Позванивает струя в пустом водоеме под мазанкой. И голод мучить устал – уснул. И вот – вспыхнет в печурке, и мысль проснется: а что же утро?.. Не надо, не надо думать… Не надо? А если в ворохе этих сучьев все еще шевелятся порубленные мысли?! Надо закрыть глаза и совать в огонь. Это кусок «змеи» из той балки… – в огонь. Если бы хоть табак… задурить себя, докуриться до сладких снов.

Сидишь у огня и слушаешь: все одно – пустота, темнота… та… та… Застучали ворота… Ветер? Прислушаешься. Все тихо. Бормочет дождь.

А который бы час теперь?.. Темнеет с шести… Десятый?..

И вот, уж не ветром это. Уверенный стук в ворота. Они. Калитка колом подперта… И сами могут. Ну, что же! не все ли равно теперь?.. Пусть – они. Сразу если… готовы! Ворвутся, с матерной руганью… будут тыкать в лицо железом… огня потребуют… а ни лампы, ни спичек нет… Стыдно, руки будут дрожать… Будут расшвыривать наши тряпки… А силы нет…

Стук упорней. Не могут отворить сами?..

– Вот – конец… – говорю я себе. – Сразу все кончится.

Я твердо беру топор, иззубренный топоришко, шаткий. Твердо выхожу на веранду… Откуда сила? Я весь – пружина. Я знаю, что буду делать. Собака боится палки! Я открываю дверь в сад… чернота. И шорох: дождик чуть сеется.

– Кто там?..

– К тебе, козяй!.. ат-пирай!

Татарин?! Зачем… татарин?

– Абайдулин я… от кладбища… от хорошего человека!

Знакомое имя называет. Я отнимаю кол. Широкий татарин в шапке…