Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я прошел мимо, подумав: “Как же тебя изуродовали, Золушка”. Помолился богу женщин, которых бьют, и подумал о Виктории: как она там?
Молодая женщина с лицом, напоминающим разноцветную картофелину, знаком подозвала меня.
– Как вы поживали последние две недели? – спросила она.
Я отпрянул в изумлении и взглянул на ее карту: ОНА вернулась.
Узнать ее было невозможно. Бог женщин, которых бьют, отчалил на крейсерской скорости. На ее лбу я прочитал… Нет, не “Виктория” – “Ватерлоо”…
У меня вырвались два глупейших слова, как будто я хотел извиниться за все мужское население:
– О нет!
Две недели назад она вышла из больницы, пообещав мне, глядя прямо в глаза, подать исковое заявление. Она дала слово. Мне уже не взять с нее никаких обещаний, глядя прямо в глаза: их не видно, они заплыли от побоев.
И снова она оказалась виновата. Снова повела себя как дура, но он больше не будет, он не станет ее бить, он поклялся.
Женщина-картофелина глупо лгала мне, твердо уверенная в том, что делает это виртуозно.
Сегодня, месяц назад, две недели назад – одна и та же песня.
Женщины, которых бьют, похожи на море. Они приходят и уходят, как прилив и отлив.
Около 23 часов,
в моей львиной голове
Почему я выбрал медицину?
Секрет номер 1: тайна, покрытая мраком…
Секрет номер 2: потому что смогу скрывать свой страх перед микробами и мыть руки хоть сто раз в день, не вызывая сомнений в моем душевном здоровье.
Секрет номер 3: одно веселое утро в детстве. Запах мальчишек и теплой воды, мокрые волосы, красные воспаленные глаза, пропитанная хлоркой кожа.
Мы шли из городского бассейна, толкались, кричали, бегали, доводя учительницу до белого каления. Развлекались, как могли. Нам было по восемь лет.
Внезапно, повернув за угол, мы увидели ее. Графиня шла нам навстречу. Кричащие цвета, высокие каблуки, корсет.
В этом возрасте дети уже понимают, что перед ними отнюдь не монашка. Они знают, потому что у них вызывают особое любопытство те, кто не вписывается “в нормальные рамки”.
Кое-что привлекло наше внимание. Нет, не рваные чулки в сеточку и не сползшие ботфорты. Из глубокого выреза корсета торчала рассеченная грудь. На нижней губе и на скуле от виска до уголка рта виднелись глубокие порезы. Но больше всего привлек наше внимание и засел глубоко в памяти отчаянный взгляд Графини, когда она увидела прямо перед собой шумную стайку ребятишек, которые разом смолкли и уставились на нее.
При виде нас глаза ее наполнились ужасом.
Испытывать стыд перед мужчинами – подумаешь? Мальчишки – другое дело.
В жизни случаются решающие моменты. Увидел истерзанную собаку? Мальчишка почти наверняка станет ветеринаром. Побитого малыша? Педиатром. Здесь не было ни того ни другого. Была Графиня, бежавшая из горящего замка.
Ребенок поклялся в будущем найти и убить тех, кто ее ранил и поджег замок. Однако наступило будущее, и он понял, что убивать нельзя, даже из “лучших” побуждений. Зато можно исправить причиненное зло.
Он вылечит губу и скулу, наложит швы на располосованную грудь.
И напишет об этой женщине. В знак уважения ко всем на свете “графиням”.
Если сможет, откроет приют для этих женщин, которые продают за деньги свою плоть и кровь, но главное – помогают восьмилетним мальчишкам понять свое призвание.
Он построит для них дом, замок, неподвластный огню.
В Пондишери или где-то еще.
Надо же с чего-нибудь начинать.
23 часа,
внизу, бокс 4
Месье Урсус, пятьдесят четыре года, подобран на улице, вдребезги пьян.
– ГОВОРЮ ВАМ, МНЕ ДОМОЙ НАДО! ДОМОЙ!
– Вы в больнице, вами занимаются, спешить некуда.
Он произнес магическую формулу:
– У меня дома малыш!
Потеряв способность двигаться и чувствуя, что голова моя вот-вот лопнет, я невнятно пробормотал:
– Малыш? Какой малыш? Мне показалось или он сказал “малыш”?
Месье Урсус уточнил:
– Ему шесть лет, он один дома. Попить я ему оставил, а еды нет. И отопление отключили!
Мне ничего не удалось сделать для Виктории, но я решил костьми лечь ради этого ребенка. Немедленно позвонил пожарным, в социальную службу, в жандармерию, в генеральный штаб и президенту.
– Как зовут вашего малыша?
– Томми.
Вот бедолага! Сидит один, зимой, без еды, без отопления, в жутком холоде, ДА К ТОМУ ЖЕ зовут его Томми!
Прошло двадцать минут. Позвонил полицейский и сообщил:
– Дверь взломали, дом обыскали, нет там никакого ребенка, только собака.
До меня наконец дошло.
– Как зовут вашу собаку?
– Я же вам сказал: Томми.
Ну да, пес Томми.
23 часа,
бокс 4
Ко мне на прием привели Лионеля двенадцати лет. Его дважды ударил кулаком в лицо какой-то зверюга одноклассник. Когда он наконец разрешил отцу прийти в коллеж, было уже поздно. Лионель трудился изо всех сил, он собирался стать инженером и строить мосты. Единственное “но”: Лионель заикался. Малейший стресс, малейшее слово с глубоким смыслом или чувством – и его язык выбивал чечетку, щелкая, как дельфин.
– Я б-б-б-б-б-б-б-оюсь т-т-т-т-т-уда идт-т-т-т-т-т-и!
Грустно, да?
Отец, который окончательно извелся, решил перевести Лионеля на домашнее обучение.
Я повернулся к отцу:
– Позвольте я поговорю с парнем с глазу на глаз? Две минуты, не больше…
Отец вышел, дверь захлопнулась.
В четвертом боксе началось закрытое совещание.
Когда отец вернулся, мы с Лионелем хохотали как безумные.
– Надо отправить его на рентген, проверить, нет ли перелома.
Часом позже Лионель отбыл домой. Хотя слова у него во рту рассыпались на части, нос был цел.
Сработала машина времени: я велел Лионелю не бояться. Только и всего. Время все поставит на свои места. Я сказал это Лионелю, и он мне поверил НА СЛОВО.
Почему?
Когда мне было двенадцать лет, я щелкал языком не хуже дельфина. Язык выбивал чечетку о щеки, и мне причиняли боль взгляды окружающих.
Потом все изменилось: слова во рту перестали превращаться в колючую проволоку. Язык стал двигаться свободнее и больше не переставлял куски слов, будто части кубика Рубика. Вдруг оказалось, что я умею рассказывать истории и даже это люблю! Тело вытягивалось, кости росли, мышцы развивались, одноклассники менялись. Зверюги озверели еще больше: от жизни все звереют. Без различий.
Меняется все.
За чашкой кофе среди ночи
Конец недели есть конец недели. Многие оттягиваются в баре. Пуссен привел к себе Труд. Я попытался вообразить Пуссена и внучку Нефертити вместе. Хирург в желтых перьях[36] и девушка в рогатом шлеме. Сюрреалистическая картина. Я представил их себе в общежитии, после соития. Голые, под душем, оба в хирургических масках. Для полноты картины не хватало только карлика с машинкой для сахарной ваты и двух одноногих шотландцев, играющих на волынке на краю умывальника, – тогда их первое свидание стало бы незабываемым.
Труд, человек с хорошим вкусом, постоянно устраивала вечеринки с друзьями, не имеющими отношения к медицине. Эти вечеринки я обожал, хотя, в силу профессиональной деформации, просто не мог удержаться и рассказывал рискованные анекдоты. В последний раз, чтобы все расслабились, я решил поведать о том, как Фроттис провела прием в гинекологии. Труд, натура чувствительная, запретила сюжеты в стиле трэш.
– Можешь рассказать, – твердила она, – но только если это смешно. Итак, я тебя спрашиваю: это смешно?
Поскольку мне очень-очень хотелось поделиться этой историей, я соврал:
– Еще бы!
Труд с сомнением протянула:
– Ну ладно… Давай.
– Мадам Тупи, тридцать шесть лет, попала на прием в отделение скорой помощи к гинекологу по поводу вагинального кровотечения.
Труд скривилась.
– Фроттис и ее шеф осмотрели больную и извлекли из влагалища шесть бритвенных лезвий.
Труд снова скривилась.
– Когда у мадам Тупи спросили, зачем она это сделала, та объяснила, что “поскольку у нее был незащищенный секс, она хотела убить сперматозоиды”.
Труд скривилась в третий раз. Побледнев как полотно, она пробормотала:
– Мне что-то не смешно!
Смеясь до слез, я проговорил:
– Да нет же, это смешно! Не станешь же ты убивать сперматозоиды бритвой, они ведь слишком маленькие!
Час ночи,
внизу
За мной пришла Брижит:
– Звонит какой-то врач, женщина. Хочет поговорить с коллегой.
– А шеф Викинг не может с ней поговорить? Я очень занят…
