Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король - Машина смерти - Дворец любви - Лицо - Дневник мечтателя.) - Джек Вэнс

На следующий день, после полудня, в студии Кутта собрался весь оркестр. Кутт раздал музыкантам ноты, отвел Герсена в сторону и послушал, как тот играет заданные последовательности звуков. К этому времени дирижер уже находился в состоянии фаталистического спокойствия и воздержался от возмущенных упреков: «Как-нибудь справитесь. Играйте очень тихо, и все будет хорошо — особенно после того, как гости напробуются настоек».

Кутт решил, наконец, представить Герсена другим оркестрантам: «Слушайте, все! Перед вами мой хороший знакомый, господин Герсен. Он хотел бы научиться играть на духовых инструментах и начал заниматься всего лишь несколько дней тому назад. Сегодня он попробует сыграть вместе с нами — несколько нот, не более того. Постарайтесь его не обижать».

Музыканты повернулись, чтобы взглянуть на Герсена; многие обменялись тихими замечаниями. Герсен постарался выдержать всеобщее внимание с максимальным возможным апломбом.

Оркестранты направились к лицею по дороге на Гольчер; каждый нес один инструмент — за исключением Герсена, которому пришлось нести пять дудок, игравших в разных ладах. Все были в одинаковых черных костюмах — в сюртуках с высокими наплечниками и мешковатых бриджах с серыми гетрами, в черных ботинках с острыми носками и в черных шляпах с плоскими тульями и обвисшими полями.

По мере того, как процессия приближалась к школе, Герсен испытывал все большее беспокойство. Теперь, когда наступал решающий момент, его первоначальный план, казавшийся таким изобретательным, выглядел все более рискованным, безрассудным и сомнительным. Если Ховард Алан Трисонг даже просто взглянул бы на лица оркестрантов, он вполне мог бы узнать Генри Лукаса из редакции «Актуала», а это поставило бы Герсена в исключительно опасное положение. Не могло быть сомнений в том, что Трисонг прибудет на встречу, будучи хорошо вооружен и в окружении охраны. У Герсена же не было ничего, кроме пяти дудок и кухонного ножа, который он купил утром у торговца скобяными товарами.

Один за другим оркестранты зашли в павильон, разместили инструменты на эстраде и ждали, пока Вальдемар Кутт совещался с Оссимом Садальфлури, представителем влиятельной местной семьи — общительным дородным господином в роскошном костюме из темно-зеленого габардина.

Вальдемар Кутт вернулся к музыкантам: «За павильоном для нас приготовят закуски, в том числе тушеные навты и варенье. Кроме того, подадут чай и охлажденный муст».

В задних рядах кто-то из музыкантов что-то пробормотал, другой рассмеялся. Кутт устремил уничтожающий взор на нарушителей порядка и произнес с подчеркнутой многозначительностью: «Господин Садальфлури понимает, что все мы беспокоимся о своем здоровье, и уважает наши убеждения. Поэтому оркестрантам не будут предлагать настойки или какие-либо продукты брожения, каковые в любом случае воспрепятствовали бы надлежащему исполнению. Так что давайте, поднимайтесь на эстраду — хоп-хоп-ха! Живо, не ленитесь!»

Музыканты расселись по местам, расставили ноты и настроились. Кутт посадил Герсена в последнем ряду, между двумя тучными флегматичными блондинами, игравшими на зумбольде и на виоле да гамба.

Герсен разложил дудки согласно указаниям дирижера. Он попробовал сыграть несколько гамм, прозвучавших, на его слух, более или менее музыкально, после чего откинулся на спинку стула и стал наблюдать за бывшими одноклассниками, мало-помалу собиравшимися в павильоне. Многие их них продолжали прозябать в Блаженном Приюте и его окрестностях, иные приехали из прочих районов Мониша. Некоторым пришлось совершить дальние поездки из других кантонов, а несколько человек прибыли на родину с далеких планет. Они встречали друг друга нарочито удивленными возгласами и громким резковатым смехом — каждого поражало то, как состарились остальные. Люди примерно равного общественного положения обменивались добродушными поздравлениями, похлопывая друг друга по плечу; те, кого разделяли социальные предрассудки, ограничивались более осторожными приветствиями.

Человек, которого одноклассники знали под именем «Ховард Хардоа», еще не появился. Когда он появится, что делать? У Герсена не было ни малейшего представления.

В четыре часа пополудни состоялось официальное открытие фестиваля. За столами уже сидели группы участников. Справа от эстрады предпочла собраться местная «знать»; фермеры и лавочники находили себе места слева. Столы в дальнем левом конце павильона облюбовали «речники» — люди, селившиеся на речных баржах; мужчины-речники носили коричневые костюмы из рубчатого плиса, а их женщины — рейтузы из домотканого полотна и блузы в длинными рукавами. Герсен не преминул заметить, что знатные гости, то есть зажиточные помещики, время от времени позволяли себе пробовать ликеры в маленьких изящных флаконах из синего и зеленого стекла. Когда такой флакон опорожнялся, его с показной небрежностью выбрасывали в корзину.

Вальдемар Кутт, со скрипкой под мышкой, поднялся на подиум. Раскланявшись направо и налево, он повернулся лицом к оркестру: «Начнем с «Танца Шармеллы», в несокращенном варианте. Неторопливо, но подвижно, в дуэтах-интерлюдиях легко, без особого нажима... Все готовы?» Кутт взглянул на Герсена и поднял палец: «В четвертом ладу... Нет, не эта дудка... Вот эта, правильно».

Концертмейстер поднял смычок и взмахнул локтями: оркестр заиграл веселый, слегка синкопированный танец; Герсен приложил дудку к губам и тихонько извлекал звуки в заданной последовательности.

Танец закончился; Герсен с облегчением отложил дудку. «Могло быть и хуже», — подумал он. По-видимому, самое важное правило заключалось в том, чтобы прекращать дудеть, когда наступала пауза или кончался номер.

Вальдемар Кутт объявил следующую пьесу и снова указал Герсену надлежащий инструмент.

Мотив и слова этой песенки, под названием «Негодник Бенгфер», знали все присутствующие: каждый энергично подхватывал припев и стучал каблуками в такт. Насколько мог понять Герсен, сей образец местного фольклора был посвящен ночным приключениям пьяного бродяги Бенгфера, которого угораздило свалиться в выгребную яму на окраине села Вздувалово. Будучи убежден в том, что плавает в чане «забористого пива», Бенгфер насосался под завязку, а когда, наконец, окрестности озарились лучами восходящей звезды ван Каата, взору изумленного прохожего открылось огромное пузо Бенгфера, всплывающее над краями выгребной ямы наподобие дирижабля. «Не слишком аппетитная песня», — отметил про себя Герсен; маэстро Кутт, тем не менее, испытывал явное удовлетворение, дирижируя этим шлягером. Оркестр разыгрался, гости шумели; Герсен несколько осмелел и стал дудеть погромче — чем заслужил пару строгих предупреждающих взглядов концертмейстера.