С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова

Боже! Как ты мог допустить?.. Разве ты глухонемой? Или ты спишь? Не интересуешься мной? Наверное, я потеряла Тебя тогда, когда научилась так сжимать ягодицы в парилке, что могла уже сидеть на полке дольше, чем бабушка Маша, и перестала бояться фашистов и адского пекла.

– Почему ты со всем соглашаешься?

– Я соглашаюсь с тобой, любимый.

– Ты не слишком-то считаешься с собственным мнением, правда?

– Считаюсь. Оно такое же, как твое.

– Жаль. Может, немного поспорим?

– Зачем?

– Разозлись и скажи: «Поцелуй меня в жопу!»

– Не скажу.

– Я и так тебя поцелую! Такие у тебя ягодицы – божественные.

Вот, наверное, и все на одну из популярнейших тем на планете.

Бух. Божаньство. Бох. Вештение. Зазрак. Средньвековна драма. Див, между нами, сербо-хорватами говоря.

АЎ, май Гад! По-американски.

27

27. А вот наша переводчица, прекрасная полька Татьяна! – представляет меня новому инспектору детектив Джон Бродфилд.

Любезно улыбаюсь обоим. Семь лет назад, в самом начале карьеры, полезла бы в бутылку: «Я переводчица с польского, но по национальности – русская».

Какая, собственно, разница, русская я, или наполовину немка, или еще кто-то в этом роде. Для большинства англичан существенно только одно отличие: англичанин – не англичанин. А полька ты, китаянка или украинка, неважно. Уроженцы бывших колоний вызывают меньше интереса, чем восточноевропейцы. Так, например, Москва представляется англичанам чем-то далеким и экзотичным, хотя в ней садится на дозаправку самолет из Лондона в Дели. Индийские блюда с сотнями импортных компонентов давно уже стали частью британской национальной кухни, зато красный борщ приводит тут каждого в ступор. Что там в этом борще? Свекла. Но не приготовленная в уксусе и порезанная на дольки, которая попадается иногда на английском столе, а сваренная без уксуса, да еще в виде супа! Вот вам философия культурных различий в кулинарном аспекте: моя свекла – это свекла, а их свекла – какое-то непонятное и подозрительное варево!

А какая для меня разница, полька я или русская?

Помню, как Куба Завадский из нашей варшавской группы тай-цзи рассказывал о своем медитационном опыте. Он узрел перед собой огромную фигуру в белых одеждах, испускающую свет и сидящую на вершине горы. Ноги в сандалиях фигура держала у подножья. Куба ударил фигуру по левой лодыжке – потому что достал только дотуда, а надо сказать, Куба – это здоровый дылда! Зная, что имеет право только на один вопрос, он крикнул во всю силу легких:

– Кто я?

А светящаяся фигура в ответ:

– А кто спрашивает?

Да-а. Ататусики-вопросики.

Обратимся к фактам. У меня много имен: Тата, Яна, Рыбка, Мышка. Из фамилий я использую: Вонсовска по польскому мужу, Перкинс по английскому мужу, или Вонсовска-Перкинс, если делать нечего, ну и все чаще – Иванова, то есть девичью. (А первое замужество было таким коротким, что и фамилию не успела сменить! Ха! Хм… Неправда. Хотела быть собой. И тогда еще могла. А потом как-то начала уступать мужьям. Компромиссы – аж до бараньего рога включительно.)

Oбладаю даром предвидения, потому что, когда звонит англичанин и мямлит: «Могу я поговорить с миссис… ммм… эээээ…» – сразу oтвечаю: «Да, это я, слушаю».

Точно известно, что я дочка мамы и папы. Фигурой и жестами вылитая мама, ну а черты лица, как выражаются поляки: «кожа, содранная с покойного папы» (бррр, эти польские идиомы!).

Знаю, что я женщина. Вдобавок влюбленная. В одного типа. Он тоже – в того же самого типа… Спаси-осподи!

У меня есть сын, это точно. Доказательством – или уликой? – является огромный шрам, оставшийся после кесарева сечения. Помню, как у бассейна в Лас-Вегасе, куда я прилетела с третьим мужем для быстрой регистрации брака, один дядька с лежака слева не сдержал профессионального любопытства:

– Прошу прощения, я военный врач, скажите, вас оперировали в полевых условиях?

Что ж, можно и так определить то, что происходило в родильном отделении Первой минской горбольницы на улице Ленина. Это было после взрыва в Чернобыле, тридцать пять дней спустя. Эвакуация скота из зараженных районов уже успешно закончилась. Теперь настала очередь беременных женщин и детей, которых отправляли, естественно, в разные стороны, разлучая семьи, так сказать, по привычке, оставшейся cо сталинских времен. В ту ночь на железной дороге образовался затор из поездов с эвакуированными, и минские кареты скорой помощи были отправлены на какую-то крохотную станцию с одним перроном. Так образовалась пробка из поездов и «скорых», эвакуация продолжалась всю ночь. А родильное отделение Первой горбольницы – это самый центр района Каракулевых Шапок. Жена какого-то министра позвонила жене начальника ГАИ и устроила скандал – что это за вой сирен среди ночи? Не война ведь!

Поэтому, получив приказ, на «скорых» выключили сирены, но оставили включенными синие мигалки. В палатах родильного отделения эти мигающие огни создавали атмосферу какой-то космической технокатастрофы или чего-то вроде первой дискотеки после высадки на Земле зеленых человечков. Я не могла родить в таких условиях. А когда еще врачиха начала на меня орать: «Ну что ты так сжимаешься, что так сжимаешься? Расслабься, тебе говорю! Что, мне ножницами резать?» – то у меня совсем все прекратилось. Еще была директива сверху – не делать кесарево сечение облученным; видимо, они решили, что если у ребенка есть жизненная сила и воля к победе, он и сам вылезет, дадим шанс природе! А если не вылезет, то в другой раз приходите, дорогая мамочка.

А я уперлась, что именно в этот раз! Мой ребенок, как я теперь знаю, такой осторожный, даже несмелый. И на технодискотеки не ходок. Может, он хотел переждать?

Мне надо было добиться своего силой, швырнуть на письменный стол какого-то важного гинекологического начальника свое журналистское удостоверение и угрожать, что сейчас пойду к министру здравоохранения, у которого месяц назад брала интервью для «Советской Белоруссии» (что чистая правда). И что, идти напрямую через площадь Ленина? Каждые пять-семь минут судороги заставляли меня становиться на четвереньки. Я лежала босая, без трусов, в рубашке с пятнами подозрительных цветов, оставшимися от прошлых стирок и свежими от вытекающих из меня через естественные отверстия физиологических жидкостей, и со штампом для защиты от кражи «Министерство здоровья и счастья всех женщин БССР».

Ну меня и разрезали, лишь бы как. Кесаревым сечением по методу Лебедева, разработанному в 1896 году. Продольно. Зашивали, похоже, вслепую. Не составили как положено мышцы живота, поэтому торчит он сейчас из-под грудей, как слепая морда какого-то мутанта. Но даже с таким украшением я вышла замуж. Три раза. Поэтому меня ужасно смешит, когда англичанки жалуются, что целлюлит на бедрах отпугивает от них потенциальных женихов.

В общем, есть у меня сын в результате разных операций и стечений обстоятельств. Мой собственный сын! Он похож на мою маму. А статью в моего папу! Значит, не подменили его в больнице, не ошиблись. А могли. Я так благодарна родине за своего ребенка! Только как-то так получилось, что благодарность у меня есть, а родины нет… Не ощущаю я родины и не имею ее. И не хочу иметь. Спасибо.

28

28. Настала черная пора.

Срок подачи налоговой декларации.

Последний свисток. Всё записанное мною на эту тему – ворох бумаг. Требовалось подсчитать все мили, которые проехала за год по служебной необходимости, вычислить стоимость горючего, прибавить ее к приблизительной величине амортизации автомобиля и вычесть все это из моего дохода. Езжу не на ракете «Восток», а всего лишь на антилопе типа «RAV-4». Ракетой в этом году было бы, пожалуй, дешевле. Позарез нужно найти предыдущий блокнот, такой с желтой обложкой, с записями от начала года, потому что в том, который под рукой, записи с мая. Ищу блокнот и чувствую, что во мне что-то ломается. Теряю волю к жизни. Ползаю по углам. Посмотрела везде – в корзине с грязным бельем, под кроватью, под сиденьем водителя в машине, в чемодане с зимними вещами, в выдвижном ящичке для косметики и канцелярских принадлежностей.

Есть! Нашла! В ящичке с надписью «РАБОЧИЕ ТЕТРАДИ»… Как же это случилось, что я положила вещь в предназначенное для нее место? Хм… осечка характера.

И вот сижу и считаю эти самые мили. Но что-то зудит, помехи во внимании. Замечаю, что эти каракули, эти истории, украденные из-под носа Закона об охране личных данных, эти предательства государственных соображений, эти бумажки и листочки, не попавшие на вечное хранение ни в полицейский архив, ни в Хроники Акаши, эти спонтанные записи на полях – все это написано мною… по-польски! Это уже не осечка, это аномалия. Вот, пожалуйста: грузинский монах из расположенного поблизости буддийского монастыря школы Теравада побил своего норвежского собрата за то, что тот курил марихуану и после третьей затяжки назвал его советским диверсантом и атеистом. Ибо у норвежцев к русским столько же уважения, сколько у поляков претензий. То есть порядочно. Ну и получил этот полярный медведь по сусалам, как Буддой положено. И все это написано по-польски! Мало того: двое молдаван угнали велосипед «Nike» цвета «серебристый металлик» со стоянки у супермаркета «Morrisons» в Дорчестере – и это тоже по-польски! Эстонец избил украинца из-за прекрасной… латышки, хм. Все по-польски! Наконец, натыкаюсь на редкий этнический случай: Джон Стивенс, англичанин до мозга костей, отдыхавший в десять вечера в пабе «Белый олень», попросил огонька у Ивана Капустина, русского до мозга костей и других внутренностей. Этот Капустин вежливо и с улыбкой достал из-под плаща полутораметровую пушку с романтичным названием МС255-20. Господи! Весь паб упал на колени и пивные животы и взмолился, чтобы Ваня проявил российское великодушие (и откуда берутся на свете такие представления?). Иван, удивленный произведенным впечатлением, попробовал громко, даже слишком громко в создавшейся ситуации, ну и, естественно, по-русски, объяснить обществу, что это лишь выполненная в натуральных размерах копия оружия, сделанная по заказу одного олигарха исключительно для прикола. И что, мол, в данный момент это полезное кухонное приспособление – зажигалка.