Леди Шир - Ива Михаэль

– Карин нет дома, она у соседей с сыновьями, в школе рождественские каникулы, скорей всего, они вернутся утром или даже к обеду, – он сказал это с некой пренебрежительностью, придавая некоторую незначимость тем, о ком говорил.

Шир опять уселась в кресле, ей и самой не хотелось уходить, она догадывалась, что Эдуард начнёт расспрашивать её о муже, и уже ждала этого. Эдуард не заставил её долго ждать.

– Вы как-то рассказывали мне, что ваш муж занимался лошадьми? У него был свой загон? – спросил он.

– Да, это так, но свой загон у него был не сразу. Первых лошадей покупал его отец ещё до рождения сыновей, тогда он и не думал, что это станет делом всей его жизни и для его сыновей. Но дело пошло, этим они и зарабатывали себе на хлеб и мой муж, и его брат.

Шир сказала о брате мужа в прошлом и сама удивилась этой игре слов, хоть она была уверенна, что он жив и здравствует по сей день, но с тех, пор как она оставила его дом, этот мир для неё остался в прошлом и постепенно в её сознании прекратил своё существование.

– Уверен, вы прекрасно держитесь в седле, – сказал Эдуард, и улыбка восхищения застыла на его лице, он представил Шир, сидящую на лошади.

– Ну не то чтобы очень, – ответила Шир с улыбкой, таковой была её манера: говорить тихо осторожно и при этом едва заметно улыбаться. – До знакомства с Милошем я никогда не сидела в седле, отец немного научил меня управляться повозкой, но в седле – нет, я даже боялась. С мужем мне пришлось многому учиться и не только понимать лошадей.

– Расскажите, как это было в первый раз, когда вы сели верхом? – спросил Эдуард, он был уверен, Шир не поймёт, что этот вопрос был задан лишь за тем, чтобы она начала рассказывать и сама ответила на главные вопросы: в действительности ли она была женой Милоша, или его любовницей; а если всё-таки женой, то почему после смерти мужа осталась ни с чем?

Но Шир догадалась, что вопрос о верховой езде лишь подвох, Эдуарда не интересовала верховая езда. Он выдал себя, когда дал Шир прочитать свою папку с подборкой судебной писанины. «Прежде всего, он адвокат, – думала Шир, – не отец и не муж». Эдуард почти не поддерживал разговоров о Марте и не рассказывал о своих сыновьях, первое, что он сделал, чтобы хоть как-то сблизиться с Шир, – предстал перед ней блестящим адвокатом. Шир не догадывалась, о чём на самом деле хочет узнать Эдуард. «Пусть будет о лошадях», – подумала она и начала свой рассказ:

– Это случилось не сразу, Милош долго ограждал меня от своих лошадей, не знаю точно, понимал ли он, что я пришла к нему из совершенно другой жизни, или сам ещё был не готов делиться со мной своими интересами. Но спустя время он сказал мне, что жена конюха должна уметь ездить верхом. Милош часто называл себя конюхом, и в шутку, когда мы миловались, и когда ссорились, он говорил:

– Я только конюх, ты много от меня хочешь.

Вот в один из дней он усадил меня на хромого мерина, сам взял его за поводья, и так мы медленно вышли из конюшни.

– И вам не было страшно?

– Конечно, было, – взгляд Шир был направлен на Эдуарда, но она смотрела как бы сквозь него и, если бы в комнате было светло, и Эдуард мог бы видеть её лицо, то сразу бы понял, что Шир видит перед собой те моменты её жизни, о которых рассказывает, – я, вообще, боялась лошадей, боялась к ним близко подходить, но пришлось. Как-то все уехали, вышли в дорогу, так они это называли – выйти в дорогу, это означало подходящий сезон, и надо привезти новых лошадей на продажу. Выехали все мужчины из дому, забрали конюхов и почти всю прислугу из мужчин, меня оставили присматривать за беременной кобылой, её не стали продавать, кобыле приводили на случку рысака какой-то особой породы, и теперь все ждали жеребёнка. Но жеребёнок родился мертвым, и я была виновата. Милош мне говорил, что я должна подливать растительное масло в овёс для кобылы, но я про масло совсем забыла. Кобыла очень ослабла, и родился мертвый жеребёнок.

– И вы признались мужу про масло? – спросил Эдуард, и это был не просто вопрос, Эдуард хотел найти в Шир моменты, когда она становится лгуньей. Он старался подобраться к ней поближе и рассмотреть, как у неё это происходит, как она лжёт.

– Да, рассказала, мне было так страшно, мы тогда ещё не достаточно были знакомы с Милошем, хоть и прожили вместе много месяцев. У него, знаете, характер бывает иногда очень нетерпимым, иногда он даже теряет над собой контроль. Я первая выбежала их встречать, но про кобылу никто и не вспомнил. Был страшный шум и грохот, телеги одна за другой подъезжали к дому. Они вернулись к ночи, было уже темно, во дворе заложили костры. Молодые, вновь привезённые лошади ржали и бились, у них случилась истерика. Старые лошади топтались из стороны в сторону, как будто так привыкли к дороге, что теперь не могли остановиться. Милош приказал разобрать часть ограды во дворе, чтобы запустить во двор лошадей и напоить. Они были в дороге почти два месяца, люди и кони были уставшими, грязными и голодными, лошадей можно было кормить только на утро, а для людей было приказано прямо ночью на улице сколотить столы и скамейки и подавать всё съестное и все припасы, что были в доме. Мужчины пьянствовали до утра, они кричали, пели песни, вся деревня знала, что старый Шамалэ и его сыновья вернулись с дороги. Нам женщинам было наказано освободить телеги от узлов и пожитков, всё это занести в сарай, чтобы телеги можно было поутру вернуть арендаторам. Мешки с барахлом потом ещё долго лежали в сарае, их разбирали постепенно и находили в них подарки для нас женщин. Только к следующей ночи жизнь в доме понемногу стала возвращаться в её привычное состояние: отогнали телеги; разобрали столы; восстановили забор; вымели со двора пепел от костров, а я всё думала про мертвого жеребёнка, мне поскорей хотелось о нём рассказать, меня так мучило чувство вины, и ещё я побаивалась Милоша. Но когда мы наконец-то остались одни, и я рассказала ему про жеребёнка, он вдруг заплакал, упал на колени, стал целовать мне руки и ноги:

– Кони не важные, – говорил он, – мы важные – кони только, чтобы мы хорошо жили. Я буду кушать землю, чтобы ты была счастливая, – сказал он. У меня тогда даже голова закружилась, так сильно мне захотелось с ним близости. Я всё ему прощаю, не могу сказать, что он не повышает на меня голоса, но причина – не мещанская рутина: он просто очень боится увидеть во мне нелюбовь к нему. Ему нужно постоянное моё желание.

Шир замолчала. «Она любит его, он для неё всё ещё жив, и неважно – был он ей мужем или любовником», – подумал Эдуард и почувствовал себя жалким и совершенно неуместным в жизни Шир. Ему захотелось хоть что-то сделать для неё. Как мужчина он чувствовал себя ничтожным по сравнению с Милошем, дерзким и горячим, но как адвокат он мог ей пригодиться. Эдуард задумал, во что бы то ни стало и кому бы оно теперь не принадлежало, заполучить имущество покойного Милоша и передать Шир.

– Вы жили все в одном доме: ваш муж, его отец, и, как я понял, брат вашего мужа с семьёй? – осторожно спросил Эдуард, в надежде что Шир не догадается, зачем он её об этом спрашивает, и Шир не догадалась.

– Да, первые лет пять мы жили все вместе, – ответила она. – Дом начинал строить старик Шамалэ, когда был молодым. Вначале это был маленький одноэтажный домик с плоской крышей, скорей похожий на сарай или сторожку для конюха. Весь двор это был загон, Шамалэ был одержим лошадьми, всё что ему было надо – это хлев для лошадей и где переночевать самому. Потом он разжился, сторожку разрушать не стал, укрепил потолок, стены немного расширил и построил второй этаж. Дом постоянно достраивали, когда Ральф женился, ему построили отдельное крыло в три этажа с шестью спальнями и большой гостиной внизу. Для загона купили землю за хутором и выстроили там два небольших домика для конюхов. Женитьбы Милоша не ждали, у него непростой характер, нервный, как натянутая струна, с ним на самом деле очень непросто. Никто вообще не верил, что он женится, поэтому для Милоша достроили отдельное крыло в доме, как брату, только поменьше, ещё до его женитьбы. Так мы все и жили первое время.

«А что было потом?» – мысленно спросил Эдуард, но вслух произносить не стал, он допускал, что Шир, возможно, что-то скрывает и никогда об этом вот так просто не расскажет, а если ей нечего скрывать, то поздно или рано он узнает её историю. Времени у них много, Карин часто в последнее время не ночует дома.

Шир догадалась, что Эдуард ждёт от неё нечто определённое, и решила, что Эдуарду интересно знать была ли она верна своему мужу. «… Ведь только настоятельница могла помочь ему меня найти, и, уж наверняка, она рассказала про Эфраима». Теперь для Шир имя Эфраим означало имя какого-то несуществующего человека.

– Лошади, знаете, это сезонное занятие, пожалуй, как и фермерство…

С этих слов Шир начала свой рассказ. Эдуард потёр рукой лоб, затем глаза, как бы отгоняя сон, плотнее завернулся в свой халат, надетый поверх домашнего сюртука, и глубже погрузился в кресло.