Доктор Чёрный - Александр Барченко

— Кр-рах-х! — с треском вспыхнуло в резонаторах.

— «Фан-дер-Ховен». Роттердам — Зондский архипелаг, — тщательно выстукивал Беляев ответ. — Курс Гибралтар. 16°4 W. 48° N. Наткнулись на лёд. Пробоина в носу. Пассажиры и экипаж на гребных судах. На борту, кроме меня, капитан Фан дер Ливен… Да… Сейчас справлюсь…

— Капитан! — рявкнул Беляев в телефон вне себя от восторга. — Держу на аппарате линейный пароход. Спрашивает, сколько продержимся… Капитан!..

Гробовое молчание царило на мостике. Легонько потрескивали в резонаторах вспышки от толчков судна. Слышно было в телефон, как где-то на палубе хлопает и плещется вода.

— Капитан не отвечает, — просигналил снова Беляев. — Сейчас справлюсь сам.

Он снял резонаторы и, поднявшись с кресла, должен был опереться рукою о стену — пол словно уходил у него из-под ног.

Он не сразу узнал палубу, распахнув дверь рубки.

Нос парохода осел в воду настолько, что волны плескались у брезентового барьера нижнего мостика. Лебёдка и фок-мачта с перепутанными снастями короткими редьками высовывались из воды.

Корма парохода, напротив, поднималась из воды всё выше и выше. И жуткое чувство нагоняла теперь эта огромная, уродливо горбящаяся махина, там и сям мерцающая десятками ярко освещённых окон.

Беляев с трудом спустился по лестнице, ставшей отлогой, на командирский мостик — и в ужасе отпрянул. Прямо под ногами у него валялся какой-то кровавый мокрый огрызок, уходивший в воротник форменного синего сюртука с жирными золотыми галунами на рукавах.

Жилистая бледная рука с тяжёлым гербовым перстнем на мизинце судорожно сжимала револьвер.

Генерал Фан дер Ливен выстрелил себе из маузера в рот, и страшной силы заряд сорвал ему начисто верхнюю половину черепа.

— Капитан застрелился! — просигналил Беляев, вернувшись в рубку. — Я на пароходе один. Сколько продержится? Не знаю… На мой взгляд, недолго. Кто? Я?.. Русский инженер, служил на пароходе механиком… Фамилия? Моя?.. Зачем? — Беляев печально усмехнулся в своём кресле. — Я русский… Шлюпки направились к востоку, в сторону берега. Всех четырнадцать…

— Та-ап… тап! — защёлкали снова в резонаторах вызовы. — Та-ап… ап… «Нора». Галифакс — Антверпен. Кто вызывает?..

— 16°4 W. 48° N, — лихорадочно выстукивал Беляев новому собеседнику. — Спешите на помощь гребным судам. Да, 16°4 W, курс Гибралтар. Завязал связь с «Британиком»… Сообщите соседям… Аппарат отказывается работать, сильно кренит… Прощайте! Нет… не думаю… едва ли…

Беляев выпустил рукоятку клавиши, потом впился в неё снова и раздельно просигнализировал:

— «Нора»… или это «Британик»?.. Говорит «Фан-дер-Ховен». Динамо остановится сейчас, вода подходит к шканечным люкам… Алло! Вы слушаете?.. Кончаю сигналить. Прошу передать привет русской пассажирке на вельботе… Она знает… Прощайте!.. Да, сколько миль до вас?.. Пятнадцать? Значит, через час.

Беляев в последний раз нажал клавишу аппарата и, сняв с головы ремень с резонаторами, откинулся в кресле.

«Сейчас умирать!» — лениво вползло в сознание будто со стороны. Находившиеся в страшном напряжении во время переговоров нервы теперь словно оборвались. Он с трудом нашёл в себе силы подняться с места.

Свежий ветер пахнул ему в лицо.

Сумрак редел.

На востоке свинцовую спину моря отрезывала уже от неба розоватая полоска зари. С севера вырастал туман и покрывал словно войлоком последние шлюпки, которые можно было разглядеть отсюда.

Мелкая рябь морщила отлогие спины волн.

«Фан-дер-Ховен» часто, судорожно вздрагивал и клевал высоко поднятой кормой. На мостике трудно становилось держаться. Бухты каната, отвинченные для чистки кнехты, табуреты и кресла сползали теперь под откос, громоздясь одна на другую.

Беляев перешагнул через перила и поднялся на ют. Корпус парохода опускался с каждой минутой быстрее.

Беляев понимал, что судно пойдёт ко дну, как камень, лишь только вода достигнет шканечных люков и зальёт кают-компанию и концертную залу.

Машинально, движимый бессознательным инстинктом, Беляев вцепился в забытый кем-то из пассажиров пробковый спасательный пояс. Он знал, что прибор не спасёт его от леденящего холода. Придётся окоченеть в воде… Всё-таки легче, чем захлебнуться и пережить все ужасы задушения…

На западе острыми точками вылупились огоньки. Неужели это уже пароходы?.. Нет! Слишком скоро… Да у парохода был бы прожектор, а это тусклые цветные огоньки. Зелёный и красный… Должно быть, парусник какой-нибудь… Да, парусник — белого огня нет. Идёт левым галсом, пройдёт стороной. Разве подать сигнал? На мостике должны быть фальшфейры…

Беляев осторожно двинулся обратно к командирскому мостику.

Волны уже тихонько захлёстывали в шканечный люк.

Словно судорога прошла внутри всего корпуса. Беляева, уже занесшего ногу через перила, с силой отбросило вниз, на палубу. Он тотчас же вскочил, но словно огромная рука вырвала пол из-под ног и приложила к спине…

Прямо перед глазами выросла огромная скользкая свинцовая стена воды, страшная тяжесть обрушилась на голову Беляева, и последним ощущением его было представление о чудовищной тёмной водяной воронке, выросшей по бокам и позади тонущего парохода…

ЧАСТЬ II

I

В конце девяностых годов в Петербурге, на Калашниковской пристани, судебный пристав при наряде полиции опечатывал огромные амбары на весь север России гремевшей хлебной экспортной фирмы «Николай Сметанин с сыновьями». Опись и охрана имущества фирмы вызваны были тем, что глава её, сын основателя, коммерции советник Михаил Николаевич Сметанин, только что осенью женившийся на дочери обедневшего генерала-помещика Дине Захарьевской, одной из очередных петербургских «сезонных» красавиц, был найден накануне утром в своём кабинете мёртвым при самой таинственной обстановке.

На теле Сметанина не было обнаружено никаких признаков насилия. Прислуга, в том числе ночевавший рядом с кабинетом камердинер покойного и швейцар, державший парадную дверь постоянно на запоре, божилась, что, кроме домашних, никто не являлся к барину в течение целого дня накануне катастрофы.

Последним выпустил швейцар родного брата хозяина, молодого инженера-технолога Николая Николаевича, навещавшего брата по делам фирмы.

Всё говорило за то, что Михаил Сметанин умер внезапно от паралича сердца или кровоизлияния в мозг.

Но врач, призванный тотчас же женою покойного, сразу обратил внимание на выражение нечеловеческого ужаса, исказившего обращённое к дверям лицо погибшего богача, и на пустой фужер из-под шампанского, стоявший на письменном столе рядом с бутылкой «Кристальсек» и другим, полным фужером.