Самовоспитание и самообучение в начальной школе (сборник) - Мария Монтессори

Когда, ознакомившись с качествами, например, колонны, абстрагируем общий факт, что колонна – это опора, то этот синтез базируется на выбранном заранее свойстве. Также в другом суждении, которое мы могли высказать: «У колонны цилиндрическая форма», мы выделяем одно качество среди массы других (например, колонны тверды, сделаны из того-то и того-то и т. п.). Только способность подобного выбора делает возможным мышление. Так, например, когда в доказательстве теоремы Пифагора дети оперируют с частями металлических вкладок, они устанавливают, что прямоугольник равен ромбу, и квадрат равен тому же самому ромбу. Констатирование этого факта ведет к следующему выводу: отсюда квадрат и прямоугольник равны между собой. Если бы не было возможно определить это свойство, мысль не могла бы прийти к какому бы то ни было выводу. Мышлению удалось открыть качество, общее двум различным фигурам, и это открытие привело к ряду заключений, на основании которых можно было, в конце концов, доказать Пифагорову теорему.

Как для волевых процессов решение предполагает методическое упражнение действенных и задерживающих сил, упражнение, которое только сам индивидуум может проделать, чтобы установить определенные навыки поведения, так и в мышлении сама личность должна упражняться в таких активностях, как ассоциации и выбор при помощи внешних объектов. Так, устраняя одни идеи, выбирая другие, индивидуум устанавливает умственные привычки, характерные для определенной личности, для типа. Потому что в основе всех внутренних активностей, создаваемых умом (как это проявляется и в процессах внимания), сказывается личная тенденция, характер.

Несомненно, существует глубокое различие между тем, чтобы понимать чужое мышление и уметь самому мыслить. Мышление того, кто воспринимает лишь чужие мысли, похоже на мешок со старьем на плечах бродячего торговца – там лежат вместе и решение теорем Евклида, и образцы произведений Рафаэля, и сведения по географии, истории, и правила стилистики. И все это дает лишь одно ощущение – безразличия и тяжести.

Наоборот, человек, пользующийся всем этим для собственной жизни, находит помощь для достижения собственного благополучия, отдыха, комфорта в тех самых вещах, которые являются лишь «тяжестью» в мешке старьевщика. Эти вещи не собраны больше в кучу в закрытом мешке, но свободно расположены на просторе в опрятном и благоустроенном помещении. Ум «созидающий» может содержать гораздо больше, чем ум, где отрывочные знания искусственно сгружены, как старье в мешке. В таком мышлении, как в доме, предметы отделены друг от друга, расположены гармонически и согласно их назначению.

Между пониманием, когда кто-нибудь старается дать нам представление о вещи посредством слов, и нашим собственным пониманием вещи – бесконечная пропасть. Первое можно сравнить с отпечатком на воске, который очень быстро стирается. Второе – как бы форма, высеченная из мрамора скульптором, его собственное творение. Тот, кто понимает самостоятельно, получает неожиданное впечатление, чувствует, что его сознание освобождается и что-то внутри его освещает потемки. Понимание не является актом безразличным: оно – начало какой-то вещи, иногда начало жизни, которая возобновляется в нас.

Быть может, ни один вид эмоций не является столь плодотворным для человека, как эмоции интеллектуального характера. Человек, сделавший нужное открытие, безусловно, испытывает громаднейшее из наслаждений, но даже тот, кто просто понял, чувствует высшую радость, способную заглушить самое тяжелое горе.

Подавленный бедою, человек, если он может дойти до того, чтобы сравнить свое огорчение с чужим или понять причины своего несчастья, испытывает облегчение. В потемках для него засияла мысль-утешительница. Очень трудно найти путь к внутреннему спасению в час беды. Когда мы подумаем, что собака может умереть на могиле своего хозяина, а мать переживает смерть единственного сына, то лишь мысль, освещающая страдание, делает понятным эту разницу. Собака не может мыслить, разобраться в случившемся; она гибнет, потому что нет луча света в ее мозгу, который мог бы победить тяготу горя.

Но мысль об общей целесообразности явлений, воспоминание об утраченном спасает человека. И постепенно не забвение (это единственное спасение для животного), но связь с внешним миром, в которую ставит нас наша мысль, приносит успокоение исстрадавшейся душе. Это утешение нельзя почерпнуть из лекций профессоров или из заучивания на память теории ученого, которому нет дела до состояния вашей души. Когда говорят: «Мыслите», «Почерпните силу из принципа», это значит: предоставьте ищущей мысли на свободе производить свою работу внутреннего конструирования и спасения.

И если мышление, давая понимание, может спасти душу в час смертельной опасности, какой источник наслаждения должно оно хранить для человека!

Когда мы говорим о «раскрывании ума», тут понимается момент творчества, а не результат воздействия чисто внешнего впечатления. Раскрывание мысли – это активное понимание, сопровождающее сильные эмоции и ощущаемое как внутреннее духовное явление.

Мне пришлось встретить одну девочку-сироту, без матери, которая до такой степени была подавлена сухой школьной учебой, что была уже просто неспособна учиться и даже понимать, чему ее учили. Одинокая жизнь без привязанностей еще более усилила ее умственное переутомление. Отец продержал ее несколько лет в глухой деревне, как дикаря, а потом повез в город и пригласил к ней для занятий различных профессоров. Девочка работала и училась, но оставалась совершенно пассивной и равнодушной. Отец ее часто спрашивал: «Ну, раскрывается твой ум?» А ребенок отвечал: «Не знаю, не понимаю, что ты спрашиваешь?»

По случайному стечению обстоятельств девочка попала на мое полное попечение, и мне – тогда еще студентке-медичке – пришлось проделать мой первый педагогический опыт. На нем, к сожалению, не могу сейчас останавливаться, хотя он достоин внимания. Однажды сидели мы вместе; девочка занималась органической химией; вдруг она взглянула на меня загоревшимися глазами и закричала: «Понимаю, да, теперь понимаю!» Потом она вскочила и побежала к отцу с громким криком: «Папа, папа, мой ум раскрылся». Я тогда еще не знала истории девочки и чувствовала себя очень удивленной и испуганной. Она схватила отца за руки и повторяла: «Теперь я могу сказать тебе – да, да, а раньше я не знала, что ты спрашивал». Радость дочери и отца, их близость в этот момент заставили меня подумать, сколько счастья и какие источники жизни мы теряем из-за того только, что стесняем нашу мысль.

На самом деле для наших свободных детей каждое завоевание интеллекта – источник наслаждения. К этому удовольствию они теперь стремятся больше всего, и это заставляет их относиться равнодушно к другим наслаждениям низшего порядка. Испробовав это высшее, наши малыши отвертываются от сластей и игрушек.

Это ставит их неизмеримо высоко в глазах тех, кто наблюдает за ними. Их радости – радости высшего порядка, отличающие человека от животного; они могут спасти человека от отчаяния в мрачные минуты жизни.

И когда нашему методу бросают упрек в том, что он стремится служить наслаждению детей и что это безнравственно, я считаю это не опорочиванием метода, но оскорблением ребенка. В таком обвинении кроется клевета на ребенка, как будто бы удовольствия и радости детей могут состоять только в лакомствах, в праздности или того хуже. И ни одна из этих вещей не годилась бы, чтобы доставлять ребенку наслаждение в течение многих часов, дней или годов. Удовольствие бывает длительным лишь тогда, когда ребенок добивается человеческого наслаждения, доставляющего радость, напоминающую порыв девочки, которая устремилась к отцу, чтобы обрадовать его тем, что для нее наступил конец потемок, длившихся долгие годы.

Такие кризисы, характерные теперь только для гения, когда он открывает истину, разве не могут они являться естественным феноменом психической жизни? И не правильно ли, что проявления гениальных натур – лишь проявления «сильной жизни», избавленной благодаря особенностям индивидуальности от разных опасностей, и потому только и способных раскрывать истинную природу человека? Тип гения может стать обычным, и все люди в большей или меньшей степени явятся разновидностью одного и того же вида. И, следовательно, пути, по которым идет ребенок в процессе активного созидания своей индивидуальности, – пути гения.

Характерным для ребенка является интенсивность внимания, глубина сосредоточения, которая изолирует его от всех стимулов внешнего мира и соответствует по силе и продолжительности развитию внутренней активности. Как и в гениальной натуре, это сосредоточение не остается безрезультатным, но становится источником интеллектуальных процессов – кризисов, быстрого внутреннего развития и также внешней активности, проявляющейся в работе. <…>