Вонгозеро. Живые люди - Яна Михайловна Вагнер

не узнал говорившего, голос которого из-за шороха сейчас был еле слышен и почти неузнаваем, мало ли на трассе людей с таким именем, думала я, может быть, кто-то подслушал нас раньше и теперь ждет, чтобы мы ответили ему, потому что наше присутствие в эфире может означать только одно — у нас есть бензин, еда и машины, и все это может быть кому-нибудь очень нужно.

— Какой радиус действия у этой рации? — спросила я у папы, и он немедленно ответил:

— Километров пятнадцать-двадцать уверенного приема, не больше. Это совсем рядом.

— Дайте мне микрофон, — сказала я и протянула руку, — да не скажу я им ничего, дайте мне его сейчас же, пока он им не ответил, — и когда он послушался, нажала кнопку и очень медленно и внятно произнесла: — Молчи. Слышишь? Мы не знаем, кто это, — и тогда по-прежнему незнакомый голос заорал уже почти торжествующе — слышно теперь его было гораздо лучше:

— Аня! Аня, я узнал твой голос! Черти подозрительные, как же здорово, что это вы, вы же на Питер едете, да? На Питер? Мы навстречу, подождите, я сейчас искатели включу, вы меня узнаете, поезжайте помедленнее. — Я все еще не могла понять, кто это, а он все продолжал и продолжал говорить, и потому никто из нас не мог вставить ни слова, и только когда он наконец унялся и умолк на мгновение, Сережа проговорил:

— Я думал, ты никогда уже палец с кнопки не уберешь, Андрюха, — и засмеялся. В это же мгновение впереди, на границе видимости, появилось слегка расплывающееся в мутной предрассветной дымке желтое пятно, а еще через несколько минут уже стало отчетливо видно стремительно приближающийся к нам по встречной полосе одинокий автомобиль, на крыше которого ярко светились три прямоугольных оранжевых фонаря.

— Что еще за Андрюха? — спросил папа Боря, напряженно вглядываясь вперед.

— Друг семьи, — ответила я, наблюдая за тем, как Сережа, не закрывая двери, выпрыгнул из своей машины и подбежал к остановившемуся рядом серебристому пикапу, к которому сзади был прикреплен плотно укрытый брезентом, припорошенный снегом прицеп; следом за ним на дороге появилась Ира, на ходу торопливо натягивающая пальто, а из пикапа навстречу им вышли два человека — мужчина и женщина, и все четверо, позабыв обо всякой осторожности, стояли теперь прямо на проезжей части, оживленно разговаривая.

— Какой друг семьи? — переспросил папа. — Ты можешь толком объяснить?

— Да как вам сказать, — ответила я со вздохом, отстегивая ремень и распахивая дверцу, — боюсь, что не моей.

Как же так получилось, думала я, медленно направляясь к стоявшей посреди дороги группе, почему в этой странной экспедиции нет ни одного человека, кроме Мишки, которого я на самом деле хотела бы взять с собой, которого я могла бы спасти потому, что это было нужно именно мне? Мамы больше нет, и Ленка, моя Ленка, наверное, тоже сгинула где-то там, в мертвом городе, на матрасе в каком-нибудь школьном лазарете, и все остальные, кто был мне дорог, кого я любила, с кем могла бы сейчас поговорить откровенно, да хотя бы просто переглянуться — пропали, исчезли, а может быть, уже погибли; я запретила себе думать о них — хотя бы на время, хотя бы до тех пор, пока мы не перестанем бежать, не доберемся до озера, где можно будет отойти подальше в лес, сесть на корточки, обнять дерево и зажмуриться, но скажите мне кто-нибудь, каковы шансы встретить знакомых тебе людей на пустой ночной дороге длиной в семьсот с лишним километров и почему, черт возьми, это обязательно должны оказаться именно эти люди, а не другие — те, кто так мне был бы сейчас нужен?

Я подошла поближе и осторожно взяла Сережу за руку, и он тут же живо обернулся ко мне:

— Нет, ты представляешь, Анька? Ты представь только! Мы могли просто молча проехать мимо…

— Да ты со своими рациями всю плешь мне проел в свое время, проедешь тут молча, — перебил его Андрей, приобнял Сережу за плечо и широко, радостно улыбнулся — пожалуй, я никогда еще не видела на его лице ни подобной радости, ни такого волнения. Я помнила его как высокомерного, мрачноватого типа, с которым Сережа дружил то ли со школьных времен, то ли с институтских, и как во многих долго существующих парах, роли у них распределились давным-давно — настолько, что неважно было, что именно представляет собой каждый из них сейчас, потому что они по-прежнему носили друг перед другом свои привычные, словно приросшие с детства маски, а я так и не смогла привыкнуть к роли, которая в этой дружбе досталась Сереже.

— Аня, — очень громко и очень радостно произнесла стоявшая рядом с ним женщина и повернулась к мужу: — Я же говорила тебе, что это был Анин голос, а не Ирин!

— Я тоже рада тебя видеть, Наташа, — ответила я — сарказм можно было и не прятать, она все равно никогда его не чувствовала — или делала вид, что не чувствует — а Наташа, улыбаясь, по очереди внимательно оглядывала нас одного за другим, и улыбка ее делалась все шире и шире, хотя казалось, это уже невозможно.

— Значит, вы так и путешествуете, шведской семьей? — жизнерадостно спросила она, и я тут же вспомнила, за что именно я ее не люблю.

Паузы никакой не возникло — в это время как раз подошел Леня, следом за ним вышел из машины папа, несмотря ни на что, недоверчиво держащий карабин наготове; какое-то время мужчины жали друг другу руки и произносили слова, полагающиеся при знакомстве, а когда они закончили, Сережа наконец задал вопрос, который вертелся в голове у всех нас с момента, когда пикап показался на встречной полосе.

— Ребята, — спросил он, улыбаясь, — какого черта вы едете в обратном направлении?

Ни один из них не ответил сразу же — лица их немедленно погасли, словно кто-то щелкнул выключателем, и несколько секунд оба молчали. Наконец Наташа подняла глаза на мужа и слегка толкнула его локтем, и только тогда он сказал — на этот раз совершенно серьезно:

— Мы едем в обратном направлении, Серега, потому что трасса Москва — Питер теперь заканчивается перед Новгородом.

— То есть как это — заканчивается? — не веря своим ушам, переспросила