В постели со Снежной Королевой - Тронина Татьяна Михайловна

— Что тебя интересует?

— Вы… вы долго прожили вместе? — нерешительно спросила Алена.

— Достаточно долго. Четырнадцать лет.

— Четырнадцать! — ахнула Алена. Эта цифра показалась ей огромной.

— Я любил ее. Не верь этому дураку… — с трудом произнес Роман. — Не было у меня никаких любовниц — это все фантазии моей дражайшей тещи…

— Зачем же Вика тогда наложила на себя руки?

— Я не знаю. Она была очень славным созданием. Славным и… и слабым. В общем, официальная версия, что самоубийство произошло на нервной почве, вполне меня устраивает. Она могла плакать, если долго идет дождь. Если ей казалось, что кто-то недобро посмотрел на нее, она потом неделю могла себя изводить, думая, что же в ней не то… А в декабре ей всегда было скверно. Декабрь — самый темный месяц в году. Вике всегда не хватало солнца. А вот летом у нее всегда было прекрасное настроение. Она тогда могла рассмеяться из-за любого пустяка!

— Бедная… — прошептала Алена. — Ты… ты ее кому-нибудь показывал?

— Она ходила к психотерапевту, но ничего особенного тот не обнаружил. Обычная сезонная депрессия. В декабре бывает у многих. Поэтому всех так поразило, что она решила уйти из жизни. Никто не ожидал…

«Атараксия! — вспомнила Алена странное слово. — В наше время никак нельзя без нее! Если бы Вика знала про атараксию…»

— Может быть, у Вики были неприятности на работе?

— Она не работала. Несколько лет назад окончила курсы ландшафтного дизайна — вот и все. Я не заставлял ее ничего делать, она была абсолютно свободна.

— А дети? — спросила Алена. Об этом она не могла не спросить. Селетин нахмурился, но тем не менее ответил довольно спокойно:

— Детей она не хотела. Не хотела — и все. Ни ее, ни мое здоровье тут ни при чем.

— А ты?

— Что — я?

— Ты хотел детей?

— Какая разница… — пробормотал он, продолжая смотреть в окно. — Теперь уже нет смысла все это обсуждать.

— Теперь все ясно, — сказала Алена. — И ты стал приходить в этот парк каждые выходные!

— Глупо как-то… — неохотно согласился он. — Я ведь и уехал отсюда потому, что хотел забыть о прошлом. Уехал, но все время возвращался! Сидел здесь, у пруда, — сам не знаю почему! И что самое странное — даже голову боялся повернуть в сторону этих окон. Мне казалось, что если я посмотрю — то увижу в окне ее. Вику…

У Алены холодок пробежал между лопаток.

— А в конце декабря, когда прошел ровно год после ее смерти, я все-таки взглянул на окна. И мне показалось, будто я увидел чей-то силуэт… — бесстрастно продолжил Роман. — Мне показалось, что это она, Вика, — наблюдает за мной. И тогда я решил зайти…

— А в твоей бывшей квартире — я.

— Да, ты. Я сначала даже твоего лица не увидел. Так странно: смотрел — и не видел. А потом ты стала играть на рояле, и у меня в душе что-то перевернулось. Все-таки музыка, она… Ну, да ты знаешь!

Алена подошла к нему сзади, обняла. Но он не отозвался — неподвижный, холодный, окаменевший, все продолжал смотреть на зимний парк.

— Я пойду, — сказал он тихо.

— Куда?

— Домой. Я позвоню тебе. Завтра.

— Рома, миленький, прости меня! — взмолилась она, корчась изнутри от нестерпимой жалости — к нему, к бедной Вике, ко всему миру.

— Все хорошо, ты ни в чем не виновата. Просто…

— Хочешь, я тебе сыграю?

Он повернулся. Его глаза были странно серьезны, неподвижны.

— Не надо. Ты ведь не хочешь, чтобы я заплакал? По-моему, нет ничего хуже, когда мужчины плачут.

И он ушел.

Оставшись одна, Алена принялась обходить квартиру. Прикасалась к стенам, к дверным ручкам — точно слепая… Теперь, когда стало окончательно ясно, что Виктория была женой Романа (боже мой — целых четырнадцать лет!), что она действительно жила здесь, и самое главное — умерла, Алена чувствовала себя совсем растерянной.

Дурак Бугров назвал Рому Синей Бородой! Нет, а Калерия-то Львовна… Ведь обещала, что Борису — ни словечка! А Рома…

Алене было так жаль Селетина, что у нее просто сердце разрывалось. И она еще посмела затеять это глупое расследование, втянуть совершенно посторонних людей… Все для того, чтобы вновь вытащить на свет божий чужую боль!

Она включила телевизор — чтобы хоть как-то отвлечься.

— …но заместитель министра так и не сумел объяснить, откуда у его жены недвижимость в Подмосковье. Мы провели собственное расследование, и наша съемочная группа выяснила следующее… — вешал с экрана правдолюб Никита Ратманов. Некоторое время Алена внимательно слушала его. Ратманов — бритый, в огромных очках, был очень некрасив, но тем не менее обладал «обаянием интеллекта», как сказала бы Сима. Он разоблачил замминистра с женой, потом министра, потом пошел еще выше…

— Господи, и как только не боится! — усмехнулась Алена и выключила телевизор.

Села за рояль, хотела сыграть «Фантазию» Шумана, но тут ее поразила новая, неожиданная мысль, которая до того просто не приходила в голову.

А что, если Селетин сам себя обманывает? И вовсе не ее, Алену, он любит, а Вику, свою покойную жену? А Алена — лишь некая ее замена, проекция, голограмма, оказавшаяся именно там, где он привык видеть Вику?..

Она вскочила и подошла к зеркалу. Темные волосы, светло-карие глаза, строго сжатые губы… Безусловно, на Вику она не была похожа. Ни одной общей черты, ничего общего! Алена хорошо запомнила тот портрет на векшинском кладбище — портрет безмятежно улыбающейся женщины с васильковыми глазами. Да и судя по рассказу Селетина, Вика была женщиной эмоциональной, с часто меняющимся настроением, могла легко заплакать, легко рассмеяться.

«Нет, он не увидел ее во мне — глазами, он услышал ее — через музыку!» — догадалась Алена.

Это и было то самое, что тревожило ее с самого начала знакомства с Селетиным, — то, что он так стремительно полюбил ее, с такой готовностью сделал предложение — словно знал ее, Алену, уже давно. Он стремился к Вике — возлюбленной, которую потерял.

— …я не понимаю: что вы от меня хотите? — Алеша неприязненно отстранился от Бориса.

Они сидели в кафе возле метро, где было шумно и толкался народ. Перед ними стояли пузатые кружки с пивом.

— Я предлагаю временное перемирие — вот что! — засмеялся Борис, очищая воблу. — На данном этапе нам необходимо объединить свои усилия.

— На каком еще этапе?

— Пока Алена с этим типусом. Я же говорил — он самый настоящий маньяк. Убил свою жену. Синяя Борода, одним словом!

— Нет у него никакой бороды! — раздраженно возразил Алеша.

— Я о персонаже из детских сказок!

— А… Теперь понятно, — кивнул Алеша с тоской. Особого энтузиазма он не проявлял, и это очень злило Бориса, который жаждал организовать немедленное наступление.

— Неужели тебе наплевать на нее?

— Нет, конечно! Я просто не представляю, что вы от меня хотите…

— Мы должны отвадить типуса от Алены.

— Каким образом?

— Я не знаю каким! — нетерпеливо воскликнул Борис. — Я потому и предлагаю перемирие, чтобы мы вместе что-нибудь придумали! Я и ты, ты и я — понятно?.. Ну, а потом, когда типус исчезнет с горизонта, мы снова разделимся.

— То, что вы говорите, — ужасно глупо. По-моему, тут уж ничего не изменишь — она его любит.

— Не любит, а влюблена! Чувствуешь разницу? — Борис протянул Алеше очищенную воблу. — На… Любовь появляется не сразу. А попервоначалу — всякие страсти-мордасти пузырятся — ну, почти как эта пена… — Он дунул на кружку. — И в этот самый период ситуацию очень легко изменить в свою пользу.

— Легко… — усмехнулся Алеша и понюхал воблу. — Не убивать же нам этого Селетина, в самом деле?

— Упаси бог! — засмеялся Борис. — Его мы вообще не должны трогать. Наша задача — воздействовать исключительно на Алену. Она сама должна понять, что Селетин опасен.

— Он не опасен, — спокойно возразил Алеша. По крайней мере, не опаснее нас. И потом, если вы… если ты хоть немного разбираешься в психологии, то должен знать, что женщины обожают всяких брутальных личностей. Им чем хуже — тем лучше, на простого порядочного человека они и не взглянут…