Три весны - Анатолий Чмыхало

Затем на плащ-палатках протащили еще двух. Эти уже не нуждались в помощи. Ночью их закопают друзья где-нибудь поблизости.

Костя угрюмым взглядом проводил погибших, и в его мозгу снова мелькнуло:

В Руре успели пулюИ для меня отлить.

После войны тут можно будет добывать свинец и железо. Залежи по всей линии фронта.

— Странно, но и здесь убивают людей, — скорее печально, чем в шутку проговорил Васька и снова зашарил в карманах.

Костя дал ему закурить и закурил сам. Снаряды стали ложиться ближе. После каждого взрыва в траншею залетали комья спекшейся земли и осколки.

— Черт возьми, до чего скучно вот так сидеть, — сказал Сема.

— Тоже мне пошел жаловаться! Разве ж такая скука? — возразил Васька. — Вот там скука, где я побывал, так это без трепа.

— Ты хоть бы рассказал, как все получилось, Мы ведь ничего не знаем. Верно, ребята? — подвинулся Сема к Ваське.

— Что скажешь? — дернул плечом тот. — Глупо вышло со мной. И вспоминать не хочется.

— А все-таки, — не обращая внимания на ухавшие разрывы, попросил Петер.

— Скажи. За что-то ведь припаяли тебе десятку, — рассудил Сема.

— По совокупности совершенных преступлений. — Васька сплюнул и замолчал.

К вечеру погода испортилась. Подул ветер, взвихрил над окопами пыль и согнал к Миусу тучи, грозные, темно-синие. И вскоре проплясала по земле и по каскам первая дождевая очередь. И улыбнулись ребята наступающему ненастью. Значит, сегодня, а может, и завтра не будет бомбежек. А еще можно помыться под дождем. Нужно лишь раздеться догола и немножко поплясать в траншее.

Перестрелка стихла по всему фронту. Фрицы для чего-то пустили в набрякшее водой небо подряд несколько ракет и успокоились.

— В такую погоду хорошо сидеть дома и что-нибудь мастерить. Дождик стучится в окна, а тебе сухо и тепло, — вслух размечтался Васька. — Но сидеть дома не обязательно. Можно оторваться из дома. Засучить штаны и бегать по лужам.

— Можно, — согласился Сема, и вдруг ни с того ни с сего: — Я, ребята, у Смыслова партию выиграл. Он давал сеанс на двадцати досках. В Доме офицеров.

— Смухлевал? — спросил Костя.

— Вместо положенного одного хода, два делал. Думал, что заметит. Аж сердце ёкнуло, когда он подошел. А он посмотрел на доску и очень удивился, и потом посмотрел на меня. Имей я совесть, покраснел бы и погиб сразу. Но у меня ее в тот раз при себе не оказалось. И смотрю я на него чистыми, ангельскими глазами. И он поверил. Взял своего короля за голову и опрокинул.

— Ты гад, Сема, — сказал Костя.

— Не знаю. Может, и так. Только я о себе лучше думаю, — важно ответил тот. — И вышло, что один я у Смыслова выиграл и пять ничьих. Остальные четырнадцать — его. Меня сфотографировали тогда.

— Значит, не заметил?

— Если бы так, — вздохнул Сема. — Он все заметил, да не стал поднимать шума. Только шепнул мне на ухо одну новость. Вроде той, Что Костя сейчас сказал.

С наступлением темноты Костя надел шинель, взял винтовку и ушел в дозор. Парень, которого он сменил, потер замерзшие руки, молча кивнул на ту сторону и направился в тыл быстрыми, размашистыми шагами.

Сначала Костя не понял дозорного. Он напрягал глаза, всматривался в еле различимый за сеткой дождя правый берег, и ничего подозрительного не замечал:

«Спит, наверно, длинноносый», — подумал Костя, кутая лицо в поднятый воротник шинели.

Но вот из-за Миуса донеслись негромкие звуки баяна. Играли медленно, по нескольку раз повторяя одни и те же ноты. Кто-то разучивал «Катюшу». Видно, на это обращал дозорный Костино внимание.

«Веселятся фрицы. Затишью радуются», — решил Костя.

А сам снова увидел в мыслях гордую, умную Владу. Почему Влада так сдержанна в чувствах к нему? Неужели нашла другого, из тех, кто носятся по магазинам и ресторанам? Нет, она никогда не предаст их дружбу. Если же кто ей понравится, Влада напишет об этом открыто. Уж такая она есть, что бы ни говорил о ней Алеша, что бы ни говорили другие ребята. Костя лучше их знает Владу и готов поклясться, что она не солжет, никогда не покривит душой.

Может, просто у Влады было дурное настроение, когда она писала Косте. Трудно живут люди в тылу, а ей вдвойне труднее — без матери. Надо ей черкнуть что-то теплое, ободряющее.

Теперь уже немного осталось ждать до победы. И тогда они встретятся и, если сохранят в сердцах любовь, свяжут свои судьбы. Об этом давно втайне мечтает Костя. Он не представляет себе будущего без Влады.

За рекой снова заиграл баян, все так же медленно, но решительнее. Фриц определенно делал успехи в учебе, хотя и фальшивил кое-где. Сидят, сволочи, на нашей земле да еще и наши песни играют!

— Рус! Рус! — неожиданно раздалось на том берегу. — Иди к нам! Петь будем, шнапс пить будем!

Голос был слышен хорошо. Но никто из наших фрицу не ответил.

— Рус — трус! Иван отчень трус! — дразнился фриц, вызывая на разговор.

— А ты дерьмо свинячье! — не выдержали у нас.

В словесной перепалке произошла заминка. За Миусом, очевидно, решали, что сказать. И, наконец, оттуда донеслось:

— Рус! А что есть дер-мо?

— Сдавайся в плен! Учить будем!

— А что есть дер-мо? — повторили вопрос. — Вас ист дас?

— Подожди, со временем все узнаешь!..

Дождь не переставал. Он проводил Костю до землянки и еще долго дробно рассыпался у порога. Ребята не спали, когда промокший Костя по чьим-то ногам прополз на свое место. Ребята слушали неторопливый рассказ Васьки Панкова:

— …Нас было четверо. И я шагал рядом с дяханом, который привел меня к аксакалу Касыму. И нес я кожаную суму со жратвой и еще баночку с дунганским перцем. Аксакал Касым и его помощник Самед через каждую сотню шагов брали у меня перец и посыпали тропинку. Это чтобы собаки след не почуяли. Вот так мы и топали. Но нас ждали там. Была засада. От самой Алма-Аты за нами следили… Ну потом и начался сабантуй. Целый взвод против нас!

— Ты что-то, брат, заливаешь! — сказал Егорушка.

— Вот и ты не веришь.

— Рад бы, да это ведь сказки одни.

Васька закурил из чьего-то кисета и вдруг нащупал рукой Костю, и дал ему затянуться. Костя с наслаждением пыхнул дымом, устраиваясь спать.

— Ну как там? Поливает? — спросил Васька.

— Есть немного. Фрицы звали к себе. Петь «Катюшу».

— Да ну!

Костя рассказал о состоявшихся переговорах. Васька внимательно выслушал его и протянул:

— Вот так исто-рия! Сходить бы туда!

— Убьют. А если и вернешься живым, трибунал к стенке поставит, — сказал Сема.

— Что верно, то верно, — после непродолжительного раздумья заметил Васька.

— Спать, хлопцы! — прикрикнул самый старый во взводе — сорокалетний пулеметчик Михеич.

Едва занялась заря, один из наших блиндажей хлестко обстрелял танк. Стрелял он из сада, одетого кипенью цветения. А когда наша артиллерия буквально раздела деревья, оказалось, что сад пуст, что наших перехитрили. Сразу же после выстрела под частую дробь пулеметов фрицы отвели танк на запасную позицию.

Наши артиллеристы, сообразив, что их провели, открыли такой огонь по траншеям, что сидевшим там фрицам пришлось туго. Но это была пехота, а танк все-таки ушел.

Единственный выстрел немецкого «Т-4», хотя и развалил угол блиндажа, беды не наделал. В этот утрений час люди завтракали в балке, у походной кухни, и блиндаж был пуст. Повезло солдатам второй роты. Случись такое полчаса спустя, наверняка были бы жертвы.

Темнолицый и такой же кругленький, каким он был в гражданке, капитан Гладышев заглядывал в ходы сообщения и блиндажи. И покрикивал через плечо командиру роты и старшине, которые неотступно ходили за ним:

— Где маскировка? Я не вижу маскировки!.. Укрывайтесь плащ-палатками и всеми подручными средствами. Ройте ложные траншеи.

— Значит, засели мы здесь капитально, — слушая Федю, сказал Костя.

— Не все же время наступать. Надо подтягивать тылы, накапливать силы, — рассудил Петер.

— Ты что-то смыслишь в этом деле, — Васька уважительно посмотрел на Петера и принялся сбивать прикладом автомата глину, пристывшую к подошвам сапог.

— Ты не шути! — предупредил Костя, намереваясь отобрать у Васьки автомат.

Но тот решительно отвел Костину руку:

— Ну чего?

— Убить можешь. Были случаи, когда вот так — удар автомата о землю — и очередь. Сам стреляет.

— Ладно уж, — согласился Васька и повесил автомат себе на шею.

Он стал много сговорчивее. Повзрослел, да и в тюрьме чему-то научился, и в штрафной роте. Не выносил лишь одного: сочувствия к себе. Оно Ваське, что нож по сердцу.

Федя на ходу протянул руку Косте, поздоровался таким же образом с Васькой и Петером. И уже зашагал дальше, но, что-то вспомнив, вернулся к ребятам. Коротко кивнул в сторону Миуса, проговорил: