Дьюма-Ки - Стивен Кинг

— Скажу, когда доберётесь сюда! А вас?

— Написано на почтовом ящике! — крикнул я.

— Я нагнусь, чтобы читать надписи на почтовых ящиках, лишь в тот день, когда начну слушать новости по ток-радио![46]

Я помахал ему рукой, он — мне, крикнув:

— Hasta manana![47] — и повернулся к воде и парящим над ней птицам.

Когда я вернулся домой, на экране компьютера светилась иконка почтового ящика, и в нём я нашёл письмо от Кеймена.

KamenDoc to EFreel9

14:49

25 января

Эдгар!

Пэм прислала мне вчера Ваше последнее электронное письмо и фотографии. Прежде всего позвольте сказать, что я ПОТРЯСЕН скоростью, с которой растёт Ваше мастерство как художника. Я буквально вижу, как Вы, хмурясь в своём фирменном стиле, застенчиво отмахиваетесь от этого слова, но другого-то нет. ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ. Касательно её тревоги, скорее всего в этом ничего нет. Однако МРТ[48] не помешает. У Вас есть врач во Флориде? Вам всё равно нужно пройти диспансеризацию — от и до, друг мой.

Кеймен.

EFreeto KamenDoc

15:58

25 января

Кеймен!

Рад получить от Вас весточку. Если Вы хотите называть меня художником (или даже «мастером»), кто я такой, чтобы спорить? В настоящий момент я с флоридскими костоправами не знаком. Вы можете кого-нибудь порекомендовать, или мне искать их через доктора Тодда Джеймисона, пальчики которого недавно ковырялись в моём мозгу?

Эдгар.

Я полагал, что он кого-нибудь порекомендует, и даже, возможно, собирался обратиться к этому специалисту, но на тот момент несколько неправильно употреблённых слов не являлись чем-то первоочерёдным. К первоочерёдным задачам относились прогулки и стремление добраться наконец до полосатого парусинового шезлонга, поставленного для меня, но выше по списку в том январе были поиски в Интернете и рисование. Прошлым вечером я написал «Закат с ракушкой № 16».

Двадцать седьмого января, двинувшись в обратный путь, когда от желанного шезлонга меня отделяло ярдов двести, а то и меньше, по прибытии в «Розовую громаду» я обнаружил на пороге посылку, оставленную «ЮПС». В ней лежали две садовые рукавицы, одна с надписью «РУКИ», поблёкшим красным по чёрному, другая — с «ПРОЧЬ», в тех же цветах. Потрёпанные после многих сезонов работы в саду, но чистые: Пэм их постирала, как я и ожидал. На что, собственно, я и надеялся. Меня интересовала не Пэм, которая надевала их в период нашей счастливой семейной жизни, и даже не та Пэм, которая могла надевать их прошлой осенью, выходя в наш сад в Мендота-Хайтс, когда я уже перебрался в коттедж на озере Фален. Ту Пэм я знал более чем хорошо. Но… «Я тебе ещё кое-что расскажу, — сказала мне моя If-So-Girl, не подозревая, как она стала похожа на мать, когда произносила эти слова. — Она очень уж много времени проводит с тем парнем, что живёт по соседству».

Вот какая Пэм меня интересовала: проводящая очень уж много времени с парнем, который жил по соседству. Парня звали Макс. Руки этой Пэм выстирали рукавицы, потом взяли и положили в белую коробку, которую я извлёк из посылки, доставленной «ЮПС».

Вот на этой Пэм строился мой эксперимент… из этого я тогда исходил, но мы так часто обманываем себя, что могли бы зарабатывать этим на жизнь. Так говорит Уайрман, и зачастую он прав. Может, слишком часто. Даже теперь.

vi

Я не стал ждать заката, потому что по крайней мере не обманывал себя, будто хочу написать картину, я собирался рисовать информацию. Взял неестественно чистые садовые рукавицы жены (должно быть, она просто залила их отбеливателем), отнёс в «Розовую малышку», сел перед мольбертом. На нём дожидался чистый холст. Слева находились два стола. Один служил для фотографий, сделанных цифровой камерой, и различных найденных предметов. Второй стоял на куске зелёного непромокаемого брезента. На нём я держал примерно два десятка баночек с красками, несколько банок, частично наполненных скипидаром, и три или четыре бутылки с водой «Зефир-Хиллс», в которой мыл кисти. Это был рабочий стол.

Я положил рукавицы на колени, закрыл глаза и притворился, будто касаюсь их правой рукой. Ничего не произошло. Я не почувствовал ни боли, ни зуда, ни прикосновения фантомных пальцев к грубой, выношенной материи. Я сидел, силой воли призывая уж не знаю что, но ничего не происходило. С тем же успехом я мог приказывать своему телу справить большую нужду, когда ему этого не хотелось. По прошествии пяти долгих минут я открыл глаза и посмотрел на лежащие на коленях рукавицы: РУКИ… ПРОЧЬ.

Бесполезные вещи. Бесполезные грёбаные вещи.

«Не злись, возьми себя в руки, — подумал я. А потом пришли новые мысли. — Слишком поздно. Я разозлился. На эти рукавицы и на женщину, которая их надевала. Так чего брать себя в руки?»

— Для этого тоже слишком поздно. — Я посмотрел на культю. — Мне теперь никогда не взять себя в брюки.

Не те слова. Всегда не те слова, и так будет продолжаться до скончания века. Мне ужасно хотелось сбросить на пол всё, что лежало на двух столах.

— Руки, — произнёс я нарочито тихо и нарочито медленно. — Я никогда не смогу взятьсебя в р-р-руки. Потому что теперь я однорукий. — Ничего смешного в моих словах не было (и логичного тоже), но злость начала уходить. Услышать, как ты произносишь правильное слово, это помогает. Обычно помогает.

Мои мысли вернулись с культи на рукавицы жены. «РУКИ ПРОЧЬ», именно так. Со вздохом (возможно, в нём слышалось облегчение, точно не помню, но вероятность велика) я положил рукавицы на тот стол, где лежали веши, которые я рисовал, взял кисточку, окунул в банку со скипидаром, вытер тряпкой и посмотрел на чистый холст. Я действительно собирался нарисовать рукавицы? Почему, скажите на милость? Зачем?

И тут же сама мысль о том, что я вообще пишу картины, показалась нелепицей. Мысль, о том, что я не знаю, как я это делаю, выглядела более чем правдоподобной. Если бы я опустил кисточку в чёрную краску, меня хватило бы лишь на шеренгу марширующих палочек-фигурок: «Десять негритят пошли купаться в море. Десять негритят резвились на просторе. Один из них утоп — ему купили гроб. Девять негритят…»

Бр-р-р. Мурашки по коже. Я быстро поднялся со стула. Внезапно у меня пропало всякое желание находиться здесь, в «Розовой малышке», в «Розовой громаде», на Дьюма-Ки, в глупой, бессмысленной, увечной, пенсионной жизни. Сколько лжи я наговорил себе? Что я художник? Нелепо. Кеймен может восклицать «ПОТРЯСЕН» и «ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ», набирать эти слова большими буквами в своём электронном письме, но Кеймен специализируется на том, чтобы дурить голову жертвам страшных аварий, убеждать их верить, что жалкое подобие жизни, которой они теперь живут, ничуть не хуже настоящей жизни. Когда дело доходило до укрепления позитивного восприятия, Кеймен и Кэти Грин, королева лечебной физкультуры, выступали единой командой. БЛЕСТЯЩИЕ, ЧТОБ ИМ ЛОПНУТЬ, СПЕЦИАЛИСТЫ, вот пациенты в большинстве своём и кричали, обманывая себя: «ТЫ НЕ ДОЛЖЕН ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ». Я говорил себе, что я экстрасенс? Обладатель фантомной руки, которая способна заглянуть в неведомое? Это уже не нелепость, а безумие.