По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг - Дмитрий Александрович Померанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сюжет «Обители» безыскусен и занимателен одновременно. Оказавшийся на грани отчаянья – на самом дне бытия в шаге от гибели – главный герой вдруг начинает резво карабкаться по ступенькам социальной лестницы при до неприличия благоприятных обстоятельствах – что называется, из грязи в князи. На ту же тему, только куда ярче и емче, написан, к примеру, рассказ Сергея Довлатова «В гору». К чести Захара Прилепина, он не ограничивается одной-единственной вершиной (все-таки роман) и устраивает своему герою что-то вроде американских или, точнее, русских горок. В неровном ритме чередуя взлеты и падения, автор ведет своего протагониста от истока к устью книги, и тянущаяся за ним нить повествования ни разу не дает слабину и нигде не провисает, что явно свидетельствует о возросшем (по сравнению с предыдущими книгами) литературном мастерстве писателя.
Напрашивающиеся сравнения Прилепина с Шаламовым и Солженицыным, на мой взгляд, вообще не имеют смысла: ни художественной мощи первого (к сожалению), ни претензий на некую конечную мудрость второго (к счастью) у нашего с вами современника нет.
Действие романа разворачивается на территории бывшего Соловецкого монастыря в конце 20-х годов прошлого века. Автор описывает зарождение и становление системы ГУЛАГа. Вот только в отличие от все того же Солженицына (ну, никуда от этих параллелей не уйти) Прилепин, по сути, ни много ни мало – разрушает миф о великих репрессиях. Бессмысленная и беспощадная бойня – физическое уничтожение десятков миллионов ни в чем не повинных людей (как ныне официально характеризуются те события) в его изображении превратились в жестокий, трудный, чудовищными средствами осуществленный, но по-своему крайне необходимый социальный процесс.
«Это – не лагерь. Это – лаборатория», – говорит начлага с говорящей фамилией Эйхманис. И в словах этого харизматичного палача-философа скрыта безусловная и страшная истина: слишком уж размеренно и четко функционирует бывшая обитель. Слишком продуманно и безотказно тикает ее механизм. Еще ближе к истине выражается главный герой повествования Артем: Соловки, по его мнению, это фабрика по производству нового человека. Пресловутого хомо советикуса, по всей вероятности. В этакую экспериментальную мастерскую, выжимающую в отходы большую часть исходного материала и дающую на выходе одинаковые и – чего уж там – по-своему прекрасные человекобрикеты, превратилась в первой половине XX века вся наша страна. Соловки – в том виде, в котором изобразил их Прилепин, – являются частным, но при этом весьма характерным случаем.
На первый взгляд, долгожданный эпос вроде бы состоялся: налицо масштаб, глубина и, что едва ли не самое важное, оригинальная авторская точка зрения, категорически не совпадающая с официальной. Увы, при всех своих несомненных эпических успехах Прилепин терпит полное фиаско как лирик. Достигнув уровня исторических обобщений, заскорузлыми мозолистыми руками сдвигая тектонические платформы предпосылок и предопределений дня сегодняшнего, в эмоциональном, психологическом планах он то и дело заряжает в белый свет, как в копейку.
Его образы и портреты подчас вызывают улыбку или чувство неловкости. Вот, к примеру: «На блюде лежала неровно порезанная сельдь. Пахла она призывно и трепетно. Артем не решился дотянуться к ней, но странным образом почувствовал родство этой сельди с женскими чудесами. Такое же разбухшее, истекающее, невероятное». Не знаю, как вам, а лично меня от словосочетания «женские чудеса» передернуло, как затвор винтовки Мосина. Помнится, английский писатель Дэвид Лоуренс тоже сравнивал некую леди Чаттерлей устами ее родителя с жирной ирландской форелью, и звучало это на редкость похабно и пошло.
Описание взаимоотношений главного персонажа и его родительницы показалось мне столь же неправдоподобным, нелепым и высосанным из пальца, как история матери и сына из рассказа Алексея Николаевича Толстого «Русский характер». Но у Толстого-то за плечами уже «Хождение по мукам» и «Петр Первый» имелись, а вот Захар Прилепин пока еще даже «Гиперболоид инженера Гарина» с «Золотым ключиком» не написал – ему так фальшивить просто по рангу не положено.
«Она глупая у меня», – как бы извиняет и оправдывает герой свою почтенную матушку, совершенно упуская – вместе с прочими персонажами и самим автором – из виду то обстоятельство, что глупость и клинический идиотизм, осложненный к тому же полной атрофией материнского инстинкта, – вовсе не одно и то же. Постеснялась она, видите ли, рассказать на суде о наличии в деле посторонней женщины. Стыдно ей было бы перед людьми. А то, что там еще и пьяный вооруженный мужик с агрессивными намереньями присутствовал, она, должно быть, по простоте душевной и вовсе не заметила. И спровадила – из природной застенчивости либо по рассеянности – родное дитятко аж на далекие Соловки. Да в каких только русских селеньях вы такую женщину отыскали, Захар? Это ж просто крокодилица какая-то, а не мать!
Впрочем, как-то у меня неладно вышло – может показаться, будто книга мне совершенно не понравилась, хотя на самом деле как раз наоборот: роман хорош и даже замечателен. Давно ничего не читал вот так вот – взахлеб, запоем, дивясь и радуясь, безоговорочно принимая. Мелкие огрехи и шероховатости не в счет, они только добавляют тексту фактурности – настоящности, что ли. Странным образом то, что в другом произведении подорвало бы мое доверие к автору, в «Обители» заставляет проникнуться сопереживанием и сочувствием. Будто именно несовершенства делают книгу прекрасной. Хотя на самом деле и это не так.
За исключением незначительных – почти целиком и полностью перечисленных выше – недостатков, содержится в тексте немалое число несомненных художественных достоинств и великолепных авторских находок. Хороши – в большинстве своем – и портреты и образы – яркие, сочные, запоминающиеся. Текст так и тянет разъять на цитаты. Однако, наступая на горло природной моей алчности до красивых фраз, ограничусь всего тремя, причем, должно быть, не самыми лучшими: «Лагерники разговаривали тихо, как украденные дети в чужом доме». «В церкви
