Пожиратели душ - Селия Фридман

Недобрый огонек в глазах брата Деи говорил, что тот и сам при случае мог бы вступить в разбойничью шайку, чтобы грабить и насиловать вволю. Принц взялся за нож и стиснул челюсти, но заставил себя успокоиться.

– Я Талсин, – назвался он. – Думается мне, я многим тебе обязан.

У парня в глазах вспыхнула жадность, и он метнул взгляд на Дею. Та стояла отвернувшись – не из застенчивости, а желая что-то скрыть. Внутренности Андована завязались тугим узлом. Уж не побили ли они девушку за взятые им из дома брус и веревку? Не прячет ли она от него свежий синяк?

Ему стало тошно и захотелось поубивать всех ее братцев до одного.

– Вот. – Он снял с пояса тяжелый кошель, туго набитый награбленным добром. Монеты, драгоценности, даже расписной дамский веер. Богачами это братьев не сделает, но позволит жить безбедно долгие годы. – Прими мою благодарность.

Брат взвесил позвякивающий кошель на руке и ухмыльнулся.

– Всегда рад служить вашей милостей.

Андован попытался заглянуть в глаза девушке, но та по-прежнему стояла вполоборота, не показывая другой щеки.

«Ты не можешь ударить человека, спасшего тебе жизнь, – сказал он себе. – Как бы он того ни заслуживал».

Андован полез в собственный кошелек и достал пригоршню монет – немалую долю того, что взял с собой. Этот расход порядком затруднит его путешествие, но делать нечего.

Золотые он подержал на солнце, поворачивая туда-сюда – на одной стороне портрет Дантена, на другой Гвинофар. Любопытно, заметят ли они сходство.

– Я покупаю невинность этой девушки, – заявил он. – Я откажусь от своих прав, если она выйдет замуж, если же нет – ею буду распоряжаться я один. – Он протянул деньги брату, который заметно оробел. Вот и ладно. Последние слова принц невольно произнес, как выражался его отец, царственным тоном. Эти люди могут не знать, какой титул он носит, но не могут не почувствовать в нем врожденного сознания собственного превосходства. – Если вы продадите ее кому-то или позволите другому овладеть ею против ее желания, я вернусь и убью вас всех. Как убил давешних разбойников. Как убиваю зверей.

Он достал железный брусок и бросил его у порога. Тот воткнулся в землю торчком. За бруском последовала свернутая, запачканная кровью веревка.

– Помни, что я сказал.

С девушкой он хотел бы проститься иначе, куда более нежно, но чувствовал, что брат их наедине не оставит. Поэтому он лишь взглянул в ее голубые глаза – полные сомнения, изумления, восторженной благодарности – и кивнул, призывая ее воспользоваться его подарком как можно лучше. Больше он не вернется сюда, чтобы ей помочь.

Мир жесток, и люди в нем – точно звери, пожирающие друг друга.

С тяжелым сердцем и опять разболевшейся головой он повернул коня на запад и ускакал.

Глава 15

Королева Гвинофар была одета в черное.

Не в тот безупречный черный цвет, который наколдовывают магистры, а в обычную черную ткань, которую могла бы носить любая простолюдинка. Все ее многочисленные одежды были разорваны по обычаю Протекторатов, где женщины изливают свою скорбь в причитаниях. Она перебирала пальцами эти траурные лохмотья и молилась богам своей родины, сомневаясь, услышат ли они ее здесь. Порой Протектораты с их божествами казались ей столь далекими, будто она жила в совершенно ином мире. Быть может, они – только сон, от которого она никак не пробудится, и все ее воспоминания – пустая фантазия.

Она была хрупкой северянкой с белоснежной кожей, под которой просвечивали голубые жилки, и мягкими золотистыми волосами, колыхавшимися от самого легкого ветерка.

У себя дома она почиталась образцом воздушной красоты, но не секрет, что Дантен Аурелий предпочитал красоту более земную – об этом свидетельствовала внешность его многочисленных местных бастардов. Даже ее собственные сыновья, рожденные от сознания королевского долга, больше походили на Дантена. Она легко могла представить себе, как его напористое крючконосое семя распоряжается в ее чреве, формируя несчастный зародыш по своему подобию, а тот и пикнуть не смеет. Лишь один посмел настоять на своем и бросил вызов отцу, унаследовав бледные черты своей матери.

Тот, которого больше нет.

В Андоване она видела снежные поля и глубокие фьорды, поросшие соснами горы и Покровы Богов, мерцающие на вечернем небе, – зрелище, красота и ужас которого повергает на колени всякого человека. В его глазах ей являлось северное летнее небо, в тоске по которому она пролила столько слез. Он был ее дитя, единственное, что по-настоящему принадлежало ей, единственное, что послали ей древние боги, чтобы утешить в безрадостном изгнании.

Теперь его больше нет.

Тонкие белые пальцы снова впились в подол платья, терзая ткань.

Королеву окружали голубые сосны ее родины – их, не посмотрев на расходы, насадил здесь король. На деньги он не скупится, чего не скажешь о его чувствах. Стволы деревьев скрывали каменную стену королевского парка – если прищуриться, можно вообразить, что ты дома и свободно бродишь по горам, а не сидишь в плену у собственной безопасности.

Мастера, которых она привезла с собой, растили сосны, как принято в их отечестве. Из стволов изваяли подобия предков королевы, а когда кора зажила, стало казаться, что деревья сами такими выросли. По таким соснам можно узнать, благосклонны ли к тебе духи твоего рода, – но здесь, под жарким солнцем, на глинистой почве юга, они поневоле чахнут. Так говорила себе королева. Просто ужасно, если их хилые стволы в самом деле показывают, как относятся к ней ее пращуры.

Дантен… Он разве что мимоходом склоняет голову перед богами своей жены. Еще бы – в его краях не знают, что такое зима, не совершают обрядов в глубоком снегу перед Копьями Гнева. Подданным Дантена не внушали с детства, что, если пренебречь своим долгом хотя бы на одну ночь, все человеческие земли могут оказаться во власти новых Темных Веков, и Второй Век Королей вновь станет Первым – временем, которое люди знают лишь по ученым трудам да по песням менестрелей. Южане беззаботны со своей жизнью и со своими богами, им дела нет до древних традиций. Гвинофар такого легкомыслия не может себе позволить.

В середине двора она воздвигла круг высоких заостренных камней, торчащих из земли, словно чудовищные зубы. Любая упавшая на них капля должна немедля скатиться вниз по гладкой поверхности, несмотря на все разнообразие и причудливость их форм. Они наводили дрожь на всякого, кто вступал в круг. Дантен их на дух не выносил, но королева, дочь лорда-протектора, знала, какой долг накладывает на нее наследие предков. Здесь, в священном кругу Копий, она могла уколоть палец и пролить каплю своей крови в подтверждение древнего договора с теми, кто спас от гибели род человеческий. Кровь Первого Века Королей, текущая в ее жилах, сулила благоденствие Второму. Дантен это хорошо понимал. Он мог не верить в то, что лежало за пределами обыденного, но понимать это ему не мешало.