Открытая дверь - Вера Александровна Колочкова

– А это ничего, что мама тогда беременная была? Вы об этом знали?

– Да, знала. Не стану от тебя скрывать. Но… Все мы совершаем ошибки, даже последствий этих ошибок предполагать не можем. Я тогда считала себя вправе принять такое решение. Я же мать. Я таким образом спасаю своего ребенка. Ничего нет важнее для матери счастья ребенка, неважно, как она в тот момент понимает это счастье. Надо спасать… и все тут! И мыслей других в голове нет! А Ромочка так ехать в Германию не хотел, так меня уговаривал…

– Но все же уехал?

– Да, уехал. Он был хороший сын… Так мне тогда казалось. Сын, который не захотел пойти наперекор матери. Так уж я его воспитала, да… Теперь-то я понимаю, что это было моей ошибкой. А тогда… Какую ж я тогда гордость за саму себя испытывала – сына спасла! Ведь и подумать не могла даже, что не права!

– А маму мою вам не жалко было? Вы ж знали, что ей идти некуда, а все равно на порог не пустили!

– А я в тот момент уже не думала о ней, честно тебе признаюсь. Отправила сына в Германию, и мне казалось, что все гештальты уже закрыла. Что нет уже в его жизни твоей мамы… Стало быть, и в моей жизни ее тоже нет.

– Хм… Хорошенькая позиция…

– Да. Сейчас это звучит просто убийственно, а тогда я об этом не думала. Я ж героиня, я сына спасла! Думаешь, мне легко сейчас тебе рассказывать обо всем? Нет, не легко… Признавать свои ошибки всегда нелегко. Будто плетью сама себя хлещешь. А еще признавать, что сыну своей материнской гордыней жизнь испортила. У него ведь два брака было, ни в одном браке он счастлив не был. И даже внуков нам не оставил…

Анна Николаевна снова тяжело вздохнула. Было заметно, что она с трудом сдерживает слезы. Потом вдруг испуганно схватила Вику за руку, будто боялась, что она сейчас встанет и уйдет. И снова заговорила быстро:

– Материнские страхи – это на самом деле такая вещь чудовищная! Они делают женщину жестокой и сильной. И эта неразумная сила может все на своем пути смести, выжженную пустыню после себя оставить! Всего страшнее то, что сама женщина этого не понимает… Восприятие действительности у нее блокируется, здравый смысл пропадает. И не слушает никого, да… Ведь Павел говорил мне тогда, что я не права, возможно… Но разве я могла его услышать? Господи, да если б я знала тогда, чем все это закончится, как мне потом стыдно будет… К сожалению, слишком поздно я это все поняла… Ничего уже не переменишь, Ромочку не вернешь… И в маме твоей мое зло с годами только укоренилось. Да и ты сама тоже простить не можешь, тебе за маму обидно, я ж все понимаю, что ты…

– А почему же ваш сын бороться за свою любовь не стал? Простите, но я все-таки этого не понимаю! Я б на его месте ни за что бы не отступила! Да я бы из дому ушла, я бы все равно придумала что-нибудь, правда!

– Ну, значит, у тебя характер другой… А у Ромочки был очень мягкий характер, податливый. Ты его не вини, девочка… Это я одна во всем виновата, только я… А ты молодец, что можешь за себя постоять! Уважаю!

Вика усмехнулась, вспомнив в этот момент про свою маму… Вот бы она сейчас услышала этот разговор с Анной Николаевной, может, и выводы какие-то для себя сделала! И не стала бы так сердиться на нее из-за Юры… Тоже ведь страхи материнские покоя ей не дают, это ж понятно. Пусть бы услышала, куда эти страхи приводят!

Хотя нет, лучше не надо этого. Маме виднее, как к этой Анне Николаевне относиться, прислушиваться к ее покаянным речам или нет. Если не захотела принимать покаяние, значит, не получается у нее. Через себя ведь не перепрыгнешь, правда? И силой себя не заставишь…

– Теперь только ты у нас есть, только ты… – продолжила тем временем Анна Николаевна, по-прежнему цепко удерживая холодными пальцами ее ладонь. – Прости нас, девочка, и постарайся понять… Я понимаю, как тебе трудно, но все же…

– А в чем это прощение должно заключаться, не понимаю? Чего вы от меня хотите? Чтобы я вас обняла сейчас и заплакала вместе с вами?

– Нет, я не к тому, что ты… Можешь и не прощать, конечно, только позволь помочь тебе… Мы с Павлом многое для тебя можем сделать! Мы очень хотим для тебя что-то сделать, Вика!

– А мне не надо помогать, у меня все есть. А чего нет пока, того я сама добьюсь. И в институт поступлю, и замуж по любви выйду. За того выйду, за кого хочу, что бы мне о нем ни говорили. И детей рожу. Много. И буду уважать их выбор. А когда мои дети будут взрослыми и родят своих детей, я ни за что не откажусь от своих внуков. И мне не надо будет просить прощения за свои ошибки, надеюсь…

Анна Николаевна кивала вслед каждому сказанному Викой слову, улыбалась печально. Потом вздохнула, произнесла тихо:

– Что ж, ты права, девочка, во всем права… Всему свое время и место… Время разбрасывать камни и время собирать камни. Да только если б ты знала, как тяжелы эти камни… Уже не успею собрать, выходит… А жаль…

Вика ничего ей не ответила. А что еще можно ответить? Все правильно. И про камни тоже. Сама эта женщина виновата – не надо было камни разбрасывать. И сыну жизнь испортила, и маме тоже. Может, и ей как-нибудь косвенно…

К скамье подошел какой-то мужик, глянул с укором на Вику. Протянул руку к Анне Николаевне, проговорил довольно решительно:

– Давайте я вас домой отвезу! Сил уже нет в машине сидеть и глядеть, как вы плачете, Анна Николаевна! Давайте, а?

– Давай, Володя… Отвези… – ухватившись за его руку, тяжело поднялась со скамьи Анна Николаевна. И зачем-то пояснила, обернувшись к Вике: – Это водитель наш, Володя… Я его попросила, чтобы он меня к твоей школе подвез. А мужу не сказала ничего, чтобы не волновался лишний раз. Он потерял меня уже, наверное. И тебе ведь на урок пора, да? Прости, что задержала тебя… Прости…

Водитель Володя осторожно повел ее к машине, а Вика осталась сидеть на скамье. И