Мы — плотники незримого собора (сборник) - Рэй Брэдбери

Во избежание сантиментов, дедушка быстро перехватил инициативу:

– Уж им-то здесь наверняка нравилось, сынок. А вот, посмотри-ка сюда!

Они зашагали дальше, изумленные, потрясенные, ошеломленные жемчужиной в коллекции кошмаров, запечатленных Чарльзом Р. Найтом[6].

– Он – поэт с кистью, – сказал дедушка, балансируя на краю Большого каньона Времени. – Шекспир фресковой живописи. А ну-ка, Бенджамин, где тот большой пес Рекс, о котором ты так мечтаешь?

– Этот небоскреб и есть он?!

Над ними вздымалась колоссальная фигура. Они вприглядку подбирали неслышные мелодии на длинном ожерелье-ксилофоне из костей.

– Лестницу бы сюда.

– Чтобы вскарабкаться по ней, словно безумный дантист, и попросить пошире открыть ротик?

– Деда, он что, ухмыляется?

– Как моя тёща на нашей свадьбе. Хочешь, посажу тебя на плечи, Бен?

– А можно?

У дедушки на плечах Бенджамин, затаив дыхание, прикоснулся к… древней Улыбке.

Потом, словно что-то было неладно, притронулся к своим губам, деснам и зубам.

– Засунь голову в пасть, сынок, – предложил дед, – посмотрим, откусит или нет.

Шли недели, бежало лето, росли стопки книг. В комнате Бенджамина расстилались наброски – чертежи костей, стоматологические карты юрского и мелового периодов.

– Сюда бы еще «Отче Наш», – задумчиво сказал дедушка. – А это что такое?

– Убийственные картины мистера Найта, который зрит сквозь время и зарисовывает увиденное!

И тут в окно верхнего этажа ударился камушек.

– Эй! – кричали снизу голоса. – Бен!

Бен подошел к окну, поднял его и прокричал сквозь сетку:

– Чего надо?

Это оказался один из мальчишек с лужайки.

– Где ты пропадаешь неделями, Бен? Пойдем купаться.

– Больно нужно, – ответил Бен.

– Потом пойдем к Джиму делать мороженое.

– Больно нужно! – Бен захлопнул окно и, обернувшись, увидел изумленного деда.

– Я думал, банановое мороженое сводит тебя с ума, – сказал старик. – Сколько недель ты сидишь взаперти. Бог тебе в помощь.

Дедушка пошарил в карманах, отложил какие-то бумаги и отыскал объявление.

– Я знаю, что с тобой делать. Читай!

ВОСКРЕСНАЯ ПРОПОВЕДЬ. ПЕРВАЯ БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ.

В 10:00. У НАС В ГОСТЯХ ПРОПОВЕДНИК ЭЛСВОРТ КЛЮ.

ПРОПОВЕДЬ «ГОДЫ ДО АДАМА, ВРЕМЕНА ДО ЕВЫ»

– Ух ты! – воскликнул Бенджамин. – Это то, что я думаю? Мы можем пойти?

– Вот твоя шляпа. Куда торопиться! – сказал дед.

Так как день был не воскресный, ожидание тянулось долго. Но рано утром в воскресенье Бен потащил деда в Первую баптистскую церковь.

А там, конечно же, Укротитель страшилищ преподобный Клю сдобрил свою проповедь бегемотами, охотился на китов, вылавливал левиафанов, изучал бездны и под конец пригнал громыхающее стадо, если не динозавров, то их ближайшую родню, изрыгающую серу! И все они ждут не дождутся в своих огнедышащих ямах, когда к ним на восхитительную раскаленную жаровню посыплются христианские мальчики.

Во всяком случае, так показалось Бенджамину, который смирно просидел первый в своей жизни церковный час. Глаза у него не слипались, рот не зевал.

Преподобный Клю, заметив лучезарную улыбку и горящие глаза мальчика, иногда поглядывал на него по мере того, как отслеживал генеалогию зверья с Люцифером – черным пастухом во главе своры.

После полудня выпущенные из Бестиария прихожане еще дымились от головокружительного катания по Аду. Они неуверенно переступали с ноги на ногу и щурились на солнце после того, как узнали о допотопных мясорубках больше, чем хотелось. Все, кроме Бенджамина, который открыл для себя преподобного, оглушенного собственным красноречием, и орудовал рукой как рукояткой насоса в надежде, что из уст божьего человека хлынет новая порция звериных чудес.

– Преподобный отец, чудища! Вот здорово!

– Все же не нужно ставить свечки чудовищам как людям, – молвил преподобный, старясь не сбить проповедь с пути истинного.

Бенджамин не сдавался.

– Мне понравились ваши слова про исполнение желаний. Это правда?

Преподобный чуть не вздрогнул от мальчишечьего взгляда, пылающего, как сигнальная ракета.

– Что именно?..

– Ну, если кому-то ужасно хочется, чтобы что-то произошло, то оно происходит? – пояснил Бенджамин.

– Если, – встрял дед, чтобы спасти преподобного от своего отпрыска, – если ты жертвуешь бедным, правильно молишься, аккуратно делаешь уроки, убираешь свою комнату…

На этом воображение деда иссякло.

– И так хватает, – сказал Бенджамин, переводя взгляд с деда-утеса на пригорок-преподобного Клю. – А что надо делать в первую очередь?

– Господь пробуждает нас каждый день, чтобы мы делали свою работу, сынок. Я выполняю свою работу – священническую. Ты – свою – мальчишескую – быть готовым желать и становиться!

– Желать и становиться! – возликовал Бенджамин, зардевшись. – Желать и становиться!

– После исполнения повседневных обязанностей, сынок, после обязанностей.

Но Бенджамин, воодушевленный, сорвался с места, замер, вернулся, ничего не слыша.

– Преподобный отец, ведь этих чудовищ создал Бог?

– Да, сынок, Он их создал.

– А вы спрашивали себя, зачем?

Дед положил руку на плечо Бенджамину, но Бен не почувствовал.

– Зачем Богу понадобилось сначала создавать динозавров, а потом от них избавляться?

– Неисповедимы пути Господни…

– По мне так слишком уж неисповедимы, – сказал Бен, невзирая на лица. – Кому бы помешало, если бы у нас в Грин-тауне, штат Иллинойс, завелся свой собственный динозавр, который вернулся обратно и никогда не вымирал? Кости – это, конечно, круто. Но всамделишный! Вот была бы красота!

– Я и сам неравнодушен к монстрам, – признался преподобный.

– Как вы думаете, Господь создаст их заново?

Преподобный понимал, что разговор катится в болото, в котором ему не хотелось погрязать.

– Я знаю одно: если умрешь и попадешь в ад, то чудовища или их подобия будут там дожидаться тебя.

Бенджамин просиял.

– Мне уже почти захотелось помереть!

– Сынок… – укоризненно сказал преподобный.

Но мальчика и след простыл.

Бенджамин летел домой, чтобы насытить желудок и зрение. Он разложил на полу с полдюжины раскрытых книг и посмеивался вполголоса от удовольствия.

Вот они – звери всех библейских поколений. И из Бездны. Как она ласкает слух! Мальчик твердил это слово с воскресного обеда в два часа до субботнего тихого часа в четыре. Бездна. Бездна. Глубокий вдох. И выдох. Бездна.

И бронтозавр родил птеранодона, и птеранодон родил тираннозавра, и тираннозавр родил полночного парящего змея – птеродактиля! И… так далее, и тому подобное, et cetera!

По мере того как он перелистывал увесистый семейный фолиант, с его страниц вставали левиафаны и древние создания, а когда он переселялся в Ад и снимал там комнату, вдруг появлялся Данте и указывал перстом своим то на один кошмар, то на другой, и то на змея, то – на кольцом свернувшегося гада – и все они – ближайшие дядья и тетки из Канувшего времени, из чуждой крови, из враждебной плоти. От зрелища такого у кого угодно забегают мурашки по спине. О, вы, что канули с лица земли, вернитесь! Любимцы, что некогда лежали у ног Господних, но изгнаны им были за изгаженный ковер. О, домашние питомцы из клубящегося мрака и кипящей тьмы, чей глас способен распахнуть ворота настежь и выпустить наружу страх и ужас! Возопите! Издайте стон из… Бездны!

Его губы шевелились во сне, и солнце передвигало тени по его постели в предвечерние часы. Вздрагивание. Бормотание. Шепот…

Бездна.

На следующий день старому доброму Рексу Бенджамин дал новую кличку – Пес. Отныне он просто Пес.

Дня через три дрожащий и скулящий Пес, ковыляя, вылез из дома и пропал.

– Где Пес? – полюбопытствовал дедушка, который уже обыскал и подвал, и чердак (а что там делать собаке? Разве там можно что-нибудь откопать?), и двор перед домом. Он позвал его:

– Пес!

– Пес? – спрашивал он у ветра, который дул на лужайке вместо лучшего друга человека. И, наконец:

– Пес? Ты что там делаешь?

Оказывается, Пес находился на противоположной стороне улицы, валялся посреди клеверного поля и разнотравья на пустыре, который никто не застроил и не обжил.

Через полчаса окликов дедушка раскурил трубку и встал над головой Пса, глядя на него сверху вниз. Пес посмотрел на деда снизу вверх с ужасной тоской в глазах.

– Ты что тут делаешь, малыш?

Пес, будучи тварью бессловесной, не мог ответить, но застучал хвостом, прижал уши и заскулил. Мир жесток. Сомневаться не приходилось. Как, впрочем, и в том, что домой он не пойдет.

Возвращаясь на свою сторону улицы и оставив Пса в травяном убежище, дедушка узрел на крыльце нечто вроде носовой фигуры ламантина со старинного парусника. Разумеется, это бабушка, подставившая лицо полуденному ветру. Бабушка держала кухонную лопатку, которой махала Псу.