Волчье поле - Ник Перумов

Беглый севастиец задумчиво погладил роскскую бородку, он уже знал, что сыграет с судьбой, поставив на кон голову вместе с удачей. Сложившийся в считаные минуты план был дерзким и простым, настолько простым, что не мог не удаться, а Терпило все говорил. Сегодня это имя больше пристало бы слушавшему толмача воеводе. Георгий улыбнулся невысказанной шутке — он всегда улыбался перед дракой.

— Что лыбишься? — насупился воевода. Недавно звучавшие здесь же слова показались эхом незаконченного разговора. Эхом кремонейской битвы.

— Борис Олексич готов живот положить за правое дело, — подражая толмачу и самому Болотичу, нараспев произнес Георгий. — О том буду с князем говорить, если допустят до него.

— Как же не допустить! — Толмач раскинул руки, словно намереваясь заключить в объятия севастийца, воеводу и весь мир. — Гаврила Богумилович доброго воина всегда выслушает. Он для слуг своих да для славы Залесска ничего не жалеет…

— В древней Киносурии воины, принимая вражий удар, за своими спинами зажигали огонь во славу своего царя, — мерным голосом продолжал Георгий, старательно ловя взгляд Олексича. — Пока к небу поднимался дым, царь знал, что его воины живы и сражаются. Зажигал костер и царь. В знак того, что верит своим воинам, помнит о них и ждет их удара.

— Это огнепоклонство, — на всякий случай сообщил Терпило, поднося к губам Длань Дающую, — а Гаврила Богумилович честно и ревностно идет тропой Сына Господа нашего.

— Юрыш не станет просить Гаврилу Богумиловича жечь огни, — враз осипшим голосом сказал воевода, — невместно то великому князю, но обычай хорош. Пока огонь горит, бой не кончен, и князь то ведает…

Гисийцы не жгли в бою костров, нечего было им жечь, но не все ли равно, если Олексич понял. Теперь дело за малым — добраться до Арсения и заставить поверить. Перебежчику. Дружиннику Болотича. Чужаку.

— Прав ты, Борис Олексич, — под внимательным взглядом Терпилы признал Георгий, — не стану тревожить Гаврилу Богумиловича. Другим князю послужу.

И другому. Если б не гаденыш-толмач, сколько можно было бы сказать, хотя без прощания легче. Кто-то уходит, кто-то остается, кто-то выживает, кто-то летит в никуда. Сказанные напоследок слова ничего не изменят, только рвутся они, эти слова, наружу. Попробуй, сдержи!

— Жаль, Георгий, не наш ты боле, — сипло выдавил из себя воевода, и севастиец равнодушно кивнул. Его забирают из дружины, его отделяют от росков, что ж, тем лучше! За убийство одного саптарина в Орде казнят десятерых соплеменников убийцы, но где Култаю взять десятерых севастийцев? Разве что в Юртае в посольстве Итмонов. И потом, убийцу еще нужно поймать или хотя бы подбить.

Разменивать свою жизнь меньше чем на дюжину ордынских Георгий Афтан не собирался, но настоящей и единственной ценой был успех. Назло всем итмонам и болотичам, назло прошлой слабости и меньшему из зол. Ты послушал евнуха и удрал во имя мира в Севастии? В землях росков ты безродный чужак, значит, можешь драться. Можешь даже умереть, этого не заметит никто, кроме тебя. Твоя смерть никого не погубит, твоя жизнь принадлежит тебе и только тебе. Наверное, это и есть свобода.

Терпило не спеша, умело разобрал поводья и сел в седло. Блеснула вожделенная саптарская медяшка, и Георгий сощурился, еще раз оценивая добычу. Сомнений в том, что толмач струсит, почти не было. Хозяин Терпилы слишком напоминал Фоку, а тот верил в преданность лишь из трусости или по глупости. Храбрых умников Итмон близко к себе не подпускал. Терпило был умен, значит…

Георгий, не глядя на стоящего на дороге Никешу, послал коня меж шатров, объезжая насупленного дебрянича. Рука сама потянулась к переметной суме — достать Яроокого, отдать побратиму, чтоб древний стяг увидел еще один невозможный бой. Увы, сзади тенью тащился Терпило — то ли опасался чего, то ли не доверял, но кому, роскам или севастийцу? Пожалуй, все-таки роскам.

— С кем я буду биться? — деловито осведомился Георгий, отворачиваясь от дебрянича. Пусть любимец Болотича знает, что севастийскому наемнику все равно. Пусть Никеша думает, что побратим в обиде за подбитый глаз, хотя глаз-то как раз и прошел — старикова трава помогла.

— Против тверенского воина выйдет лучший саптарский богатур, — с готовностью пустился в объяснения толмач, — но с Арсением пришел невоградский охочий люд…

Значит, невоградцы. С их дощатыми доспехами[7] и медвежьей силой. Прежний Георгий соблазнился бы противником, способным на равных спорить с лучшим авзонянином, но прежнего Георгия прикончили два года назад в Леонидовой галерее, а нынешний думал о другом. О том, как запрячь хитрость Болотича в тверенскую повозку и не перевернуться.

— Удачи тебе, Юрыш! — пожелал откуда-то вынырнувший Щербатый, на всякий случай прихватив Никешу за локоть. Георгий равнодушно махнул рукой и вдруг понял: Щербатый уже знает. Пожар разгорается и будет полыхать, пока его не затопчут саптарские кони и не зальет кровь. Где-то на пределе слуха завыл волк… Волчица. Старик не уйдет, пока все не кончится так или иначе.

— Ну, Господь помоги. — Терпило набожно коснулся Длани, и лошади тронулись с места, оставляя за спиной еще одну жизнь. Чужую, странную, но отказываться от нее Георгий Афтан не собирался. Жить можно везде, если не забывать, кто ты, и не путать вчера с завтра, а сегодня — с всегда.

— Говорят, в драку ты ввязался? — полез в душу Терпило. — С медведем дебрянским…

— Кто говорит?

— Добрые люди, — ушел от ответа толмач, и Георгий похвалил себя за осторожность. Не все хорошо кормленные волки глядят в тверенский лес, есть и такие, что в залесскую конуру смотрят.

Вот уж воистину не было бы счастья, да несчастье помогло. Не пожелай залесский эфедр всего и сразу, засосало бы росков в ту же трясину, что едва не сожрала элимов, никто б и не заметил. Ели бы, пили, спали, еще б и ловкостью своей гордились — дескать, живы и от беды поклонами да ходатаями отгородились. И не думали, какую цену платят, что продают, в ком защитника видят. И неважно уже, негодяи князья залесские или и впрямь хотели спасти всех и себя. В другом беда — в страхе, что подчинил даже тех, кто не прекращал думать о восстании. Сильные, гордые, смелые, все они едва не поверили, что нет другого выхода. Только лежать на брюхе и ждать, когда враг свое отживет, чтобы в глотку ему, одряхлевшему, вцепиться, обиды выместить. Не львиные обиды — шакальи. Если бы не интрига с Шурджэ, роски так бы и отгораживались Болотичем от Орды, возили выходы в Залесск и не знали, что и сами давно мертвы, и детей мертвых рожают. Вот и выходит, что спасают земли роскские не один князь, а двое. Арсений Тверенский и Гаврила Залесский, хоть и не помышляют о том, что связало их, что без подлости не случилось бы подвига…

До шатра Болотича, что примостился меж двух выгоревших пригорков, осталось всего ничего, пора было браться за дело. Еще один прежний Георгий убил бы залесского князя, схватился со старшими дружинниками и наверняка утянул бы за Сонную Реку многих. Только твереничей это не спасло бы, а саптарам не повредило — напротив! Без залесского хитреца Култай разгуляется на роскских землях вовсю. Разумеется, если победит.

Георгий придержал рыжего на глазах десятка варваров и озабоченно покачал головой. Степняки неспешно проехали мимо, не снизойдя до двоих остановившихся в ложбинке росков. Один, с пайцзой на груди, держал поводья, другой сосредоточенно осматривал конское копыто. Скрыться или прорваться к Тину никто не пытался, а грабить обладателей пайцзы запрещено. Ордынцы свернули к дальним шатрам. Георгий отпустил лошадиную ногу, вполголоса ругнулся, прихлопнул несуществующую муху и попросил спутника помочь. Терпило с готовностью спешился. От севастийца он подвоха не ждал, а хоть бы и ждал… Залессец судил о других по себе, он бы не стал нападать средь бела дня, да еще посреди вражеского лагеря. Георгий напал.

Со стороны, если предположить, что на них все же смотрели, двое просто что-то разглядывали, только Терпило не смог бы разогнуться, как бы ни пытался.

— Ты со своей пайцзой проводишь меня до оврага, — велел Георгий. Он думал, что забыл, как динаты говорят со слугами, оказалось — нет. — У оврага мы расстанемся. Если попробуешь меня предать, умрешь, так что предай лучше Болотича. Тем паче, он об этом не узнает.

Толмач торопливо кивнул. Будь на его месте Георгий, он бы бросился на садящегося в седло предателя, Терпило и бросился — придержать стремя. От отвращения севастийца передернуло.

— Меня не переживешь, не надейся!

— Что ты, боярин… Что ты… Не гневи Господа…

Георгий с бесстрастным лицом перехватил повод чужой лошади. Феофан мог бы гордиться спокойствием ученика, хотя сегодняшним замыслом наследник Афтанов был обязан иным наставникам. Феофан предавать не учил. В отличие от Фоки. И от Болотича.