Бойся своих желаний - Анна и Сергей Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А с ребенком ей помогала та самая тетка из Ельца, что безуспешно пасла Юлю, когда та была девочкой. Поэтому не сразу, но step by step молодая мамаша приспособилась и даже академку не стала брать, летом на госдаче с Мишель перекантовалась, а в сентябре в универ вернулась. Словом, все шло прекрасно (за исключением того, что дед постоянно работал, серел, худел и спадал с лица) – до одного раннего августовского утра, когда Джулию разбудил звонок в дверь.
Девушка вскочила. Накинула халатик, понеслась к двери. Сердце испуганно колотилось. Глянула в глазок – и остолбенела. На пороге стоял дед.
Юля распахнула дверь.
Дед оказался, несмотря на то, что день обещал быть жарким, солидно экипирован: плащ, твидовая кепка. В руках – небольшой чемоданчик.
– Что случилось? – округлила глаза внучка. – Заходи!
– Некогда! – отмахнулся Петр Ильич. – Твердолобые комуняки взяли власть.
– Что?!
– Они свергли Горбачева, заперли его на даче в Форосе. Путч. Называется ГКЧП – Госкомитет по чрезвычайному положению. Янаев, Язов и прочие.
– О господи!
– Не волнуйся. Мне почему-то кажется, что они – ненадолго. Но дров наломать могут.
– А ты? Ты куда собрался?
– Перехожу на нелегальное положение, – улыбнулся Васнецов. – Не бойся, тебя они не тронут. Да и меня на самом деле вряд ли. Я просто перестраховываюсь. Береженого бог бережет. Но ты на всякий случай будь осторожна. На улицу не выходи. Они вводят в столицу войска.
– Боже ты мой!
– Да, все по-серьезному. Здесь кое-какие документы, – дед протянул Юле чемоданчик. – Спрячь их и никому не показывай. Лучше даже не открывай. Все, я побежал.
И он в буквальном смысле слова – побежал. Как мальчишка, понесся вниз по лестнице – бодрый, крепкий, подтянутый, слегка за шестьдесят. И не скажешь, что дед, не говоря уже: прадед.
Джулия бросилась к телевизору – услышать последние официальные новости.
19. Какая встреча!
Прошло четыре дня
Август 1991 года
Москва
Подчиняясь не разуму, но инстинкту, Джулия одела Мишель и вышла на улицу. В воздухе уже витало предощущение свободы. Никто ни о чем толком не знал, но все вокруг тем не менее говорили: кончено. Путч провалился. Свобода. Свобода. Свобода!
Эйфория захлестывала москвичей. Ни разу за свою двадцатидвухлетнюю жизнь Джулия не видела в Белокаменной столько радостных лиц. Впрочем, она и после так много счастливых ни разу не видывала. На самом деле тот день оказался лишь мимолетной паузой в череде серых будней, занятых выживанием. А тогда ведь мнилось – конец пути. И самое трудное и страшное – позади. И впереди – торная и солнечная дорога, где будет свобода, умные и смелые руководители, полно денег и продуктов.
Незнакомые люди в тот день поздравляли друг друга – пока еще сами не зная с чем. Все и вправду были счастливы.
– Мам, куда мы идем? – затеребила Джулию маленькая Мишý.
– Гуляем.
– А уже можно гулять?
– Можно.
– Войны больше не будет?
– Не будет.
Последний вопрос девочка задала громко, его расслышали прохожие – и улыбнулись. Чуть ли не впервые Юля видела, что незнакомые улыбаются незнакомым. Хотя бы даже ребенку.
Ноги сами привели их с дочкой – по улице Кирова, мимо магазинов «Фарфор» и «Книжный мир» – к Лубянке. Отчего-то казалось, что там теперь совсем безопасно. Все три прошедших дня Джулии было страшно даже выглядывать на улицу. Напряжение витало в воздухе. И она не могла рисковать собой, потому что не могла рисковать Мишель. Она слушала западные голоса – как делала это девочкой в восемьдесят первом, когда погибли родители. «Свобода» и «Голос Америки» сообщали о баррикадах. О танках, которые перешли на сторону народа России. О тысячах людей, безоружных или со столовыми ножами и охотничьими ружьями, что собрались вокруг Белого дома. А ей оставалось только слушать – и завидовать тем, кто выстроился в живую цепь, защищая своими телами обиталище российского правительства, а по сути – свободу, как они ее понимали.
Она не вышла на улицу вчера и позавчера, чтобы разделить с народом бой. Можно сказать, струсила. А можно сказать – не захотела приносить себя (и Мишель) в жертву. Однако Джулия решила разделить со всеми, уже несоветскими советскими людьми праздник.
Лубянка, то есть тогда еще площадь Дзержинского, оказалась полна народу. Море людей! В первый момент толпа – там, где Юля привыкла видеть лишь кружение автомобилей вокруг памятника – оглушила девушку. Она остановилась на углу здания КГБ, на том месте, где в площадь впадала улица Кирова, неподалеку от музея Маяковского. Стала осматриваться.
– Мама, это очередь? – спросила натренированная советским бытом Мишель. Люди, стоявшие вокруг, опять заулыбались. Усмехнулась и Джулия.
– Нет, миленькая, не очередь.
– А что?
– Демонстрация.
Это слово Мишель тоже знала и понимающе кивнула: «А-а».
К центру площади толпа густела. У постамента железному Феликсу виднелся грузовик с людьми и микрофонами. На памятнике висели, цепляясь, двое-трое молодых людей. На груди у бронзового чекиста красовался рукописный плакат ХУНТЕ ХАНА. Дальше растекалось людское море. Оно заполняло всю площадь – от «Детского мира» до Политехнического музея, от конструктивистского фасада метро «Дзержинская» и улицы 25-го Октября – до комплекса зданий КГБ, затворившего собой истоки улиц Дзержинского и Кирова.
А совсем рядом с Юлей, прямо на подоконниках зарешеченных окон КГБ, сидели люди – в основном пацаны. Цоколь еще вчера страшного здания был расписан белыми красками: СВОБОДА; КП-СС (на месте двух последних букв – эсэсовские молнии) и еще почему-то АЛИСА. Мемориальную доску в честь Андропова перечеркивала свастика.
А у памятника шел митинг. Оттуда неслись вдохновенные – и тогда еще совсем не приевшиеся слова: «Демократия!.. Свобода!.. Да здравствует свободная Россия!» И вся толпа подхватывала: «Свобода! Свобода! Россия!» А потом из центра митинга неслось: «Ельцин! Ельцин!» – и все опять скандировали, повторяли фамилию. Потом вдруг: «Запретить КПСС! Фашисты!..» и люди вокруг, и даже она, стали дружно кричать: «Фашисты!»
– А это кто – фашисты? – поинтересовалась Мишу.
– Плохие люди, – пояснила Юля.
– А почему их все сюда зовут?
– Их не зовут, их стыдят.
– А-а. Мама, а возьми меня на ручки. А то мне плохо видно.
– Ну, полезай.
И вдруг кто-то – не в микрофон, не с центра площади, а рядом, в толпе, вскричал: «Смерть чекистам!» Последний лозунг был вдруг подхвачен толпой. «Смерть! Смерть! Долой! Долой!»
– Господа, – вдохновенно воскликнул кто-то совсем рядом, – хватит! Сроем эту поганую Лубянку с лица земли! Вперед, друзья! На приступ! Ура!
И все, кто был рядом, хором закричали «ура!» – и вдруг качнулись в сторону Джулии и маленькой Мишель.
– Вперед, штурмуем! Ура! – воскликнул тот же человек, и многоголовая толпа вдруг хлынула прямо на девушку с ребенком на руках. Джулия даже не успела испугаться. Вместо того она мгновенным озарением вдруг увидела, ЧТО случится дальше.
Итак, сейчас вся эта толпа ринется на штурм КГБ. Она выломает двери и не встретит никакого сопротивления. Здание окажется безлюдным и хмурым. Тысячи людей растекутся по пустынным коридорам, спустятся в подвалы, начнут ломать двери в кабинеты. Потом из разбитых окон на улицу полетят бумаги. В конце концов в здании начнется пожар…
Но для начала толпе, бросившейся было на штурм Лубянки, придется затоптать оказавшихся на ее пути Джулию и маленькую Мишель. И Юлия тоже очень ясно представила, как все будет: сейчас люди просто собьют их с ног. С дочкой на руках Юля не сможет бежать или сопротивляться. А толпа не даст им подняться. Люди пробегут по ним, забьют, затопчут… И Юлия в преддверии ужасного и неотвратимого конца только и успела что спустить на землю дочь, и попыталась защитить ее своим телом. И – закрыла глаза.
И вдруг кто-то совсем рядом воскликнул: «Долой Феликса!» Другой мужской голос поблизости поддержал: «Долой Дзержинского с площади!» А третий выкрикнул: «Сроем к черту поганый памятник!» Первый снова откликнулся: «Долой Дзержинского!» И сначала те три голоса, а затем многие вокруг стали скандировать: «Долой! Долой!» – и развернулись уже не к зданию КГБ, а лицом к бронзовому Дзержинскому.
Момент для штурма цитадели КГБ был упущен. Внимание толпы – отвлечено. Цель – достигнута. И Юля с дочкой были спасены. Девушка очень остро ощутила это. Ее стало знобить. Она стала выискивать глазами тех, кто своими лозунгами отвлек внимание многоголовой гидры от мысли о штурме здания – и тем спас ее с ребенком. И вдруг она увидела, что по направлению к ней пробирается сквозь толпу не кто иной, как старый ее приятель и неудавшийся муж Евгений. Он подошел, улыбнулся Мишель и горячо заговорил, обращаясь к Юле:
– Не могу сейчас уйти с вами, можешь считать, что я здесь – на работе. Но я тебя никуда теперь не отпущу. Я заеду к вам домой. Завтра. Ты живешь все там же?
