Случайно - Али Смит

Ева села на заднюю скамью, и ей на секунду стало неловко за подобные мысли. Она попыталась подумать о чем-то глобальном, но ей никак не удавалось отвязаться от мелодии, что крутилась в голове, — она забыла название группы, но в песне пелось о том, что скорее погибнет цивилизация, чем умрет наша любовь, и горы рухнут прежде, чем мы расстанемся. С возлюбленной мы будем. Вместе навсегда. Так решили звезды. У нас одна судьба. Подобная судьба ждала героев всех американских сериалов; у Уолтонов была лесопилка прямо за домом, их дочери выходили замуж, а сыновья продолжали отцовское дело или шли на войну, а потом возвращались с нее, и старший сын становился «голосом за кадром», ведя торжественную летопись жизни семейства на горе Уолтонов, названной в их честь, а Лаура и ее сестра Мэри вместе с матерью и отцом фактически построили целый городок благодаря беспримерному трудолюбию, а также редкой семейной добродетели, и все ходили в церковь, в строительстве которой принимали участие. Даже когда белокурая красавица Мэри потеряла зрение, спустя несколько серий она вновь прозрела, еще бы, с ее-то прекрасными голубыми глазами — разве можно представить, что такие глаза ослепли навсегда? Отец с матерью с гордостью поглядели друг на друга, когда Лаура спасла целый сад — то ли от засухи, то ли от вредного древоточца, Ева уже не помнила тонкостей. Мама помогала девочкам (да и себе самой) постигать тайны природы, принимая вместе с ними роды у коровы; мать связывало с коровой особое взаимопонимание. На фоне заключительных титров Лаура вновь и вновь сбегала с холма, широко раскинув руки словно крылья, словно не в силах сдержать огромное счастье.[44] Позже, в семнадцать, она, как поет Дженис Ян,[45] «познала истину», потому что после сериала «Маленький домик в прерии» эта гениальная девочка, кажется, больше не снялась ни в одном фильме. По крайней мере, Ева не помнит ни одного фильма с ее участием — а ведь у нее была характерная, запоминающаяся внешность, если она, конечно, не исправила себе прикус.

Ева забралась на скамью с ногами, но вскоре спустила ноги на пол и отряхнула брюки. Она стала вспоминать слова песенки «В семнадцать лет»: там по сюжету девушка воображает, что парни звонят ей и признаются в любви, — ей ничего не остается как только придумывать себе воздыхателей, потому что она дурнушка и никто не шлет ей «валентинок». А еще была печальная песня Марианн Фейтфул[46] про женщину, у которой в ее тридцать семь «все кончено», и она думает, что уже никогда ей не промчаться по Парижу с развевающимися волосами в спортивном кабриолете. Все кончено в семнадцать. И все снова кончено в тридцать семь. А мне-то уже сорок два, подумала Ева. С меня хватит. Ей припомнилась песня какого-то немецкого рокера — кассету принес им в класс для практики перевода учитель немецкого, — светлый щуплый юноша, вероятно, не старше двадцати двух. Sie ist vierzig — пел он- und siefragt sich, wares nun schonalles?[47] Ведь она уже никогда не побывает в Калифорнии, в свои сорок два, старая тетка? Ей уж никогда не порезвиться в море с Джимми Дином и остальными кинозвездами, о которых она грезила. Оставь надежду всяк сюда входящий. Ева-15, оторвав взгляд от парты, взглянула на Еву-42 — мол, прикинь, сколько лет коту под хвост! — и подмигнула. Ева-42, сидя в церкви, позади которой под травой и могильными плитами покоились сотни усопших, вдруг подумала, интересно, как идут ее книги на «Амазоне». Интересно, есть в этой дыре интернет, чтобы пойти и проверить.

Потом она подумала, а пошли бы ее книги (ко дну?) на настоящей Амазонке, если бы она бросала их через борт корабля.

Эта картина — она стоит на палубе и смотрит, как тонут ее собственные книги, — была так нелепа, что она от неожиданности расхохоталась в голос. Звонкий смех наполнил всю церковь. Какая невоспитанность. Когда она перестала смеяться, эхо еще долго стояло у нее в ушах.

Она закрыла церковь и вернула ключ суровой хранительнице.

— Что у тебя с коленом? — ни с того ни с сего спросила как-то вечером у Евы Амбер.

— Ничего, — сказала она. — А что?

— Когда ты сидишь, то все время держишься за него вот так, под таким углом, — сказала Амбер.

— Да нет, — сказала она. — А вообще странно, что ты спросила, — я действительно сильно повредила колено, но это было много лет назад, все давно прошло. Вот странно. Я и не замечала за собой этой привычки. Неверное, я до сих пор тревожусь за него.

— Колено выздоровело не до конца, — сказала Амбер, — раз ты все время за него держишься.

— Но я ничего не чувствую, — сказала Ева.

— Зато я вижу, — отвечала Амбер.

Она подошла к Еве и опустилась перед ней на колени. Затем обхватила ее за колено обеими ладонями и начала разминать его мышцы большими пальцами. От колена по всему телу Евы расходилась волна паники.

— Право не стоит, у меня ничего не болит, — сказала она.

Амбер словно не слышала. Она надавливала на колено очень сильно. Ладони у нее были горячие.

Осторожно, — сказала Ева.

Ага, — сказала Амбер.

Она начала массировать колено рукой, и у Евы возникло странное ощущение — обычно оно возникало у нее в самолете в неприятный момент взлета, — сердце ушло в пятки, тело напряжено в ожидании худшего, ноги уперты в пол, руки крепко сжимают подлокотники.

Ева решила нарушить молчание. И стала говорить, что в голову взбредет.

Позже вечером, когда они собирались ложиться, оказалось, что Майкл на нее всерьез обиделся.

— Ты никогда не говорила, что у тебя больное колено, — сказал он. — Мы вместе столько лет, а ты никогда об этом не упоминала, ни единого раза. Почему, Ева?

— Ты не спрашивал, — ответила Ева и улеглась в кровать.

Майкл: Так что же случилось?

Ева: Я упала с лошади.

Майкл: С лошади? Ты что, занималась верховой ездой?

Ева: Это было до тебя.

Майкл не слушал, ему на самом деле было все равно, что с ней случилось. Он метался по спальне как балованный мальчишка в поисках своей любимой подушки. Ева откинула одеяло, чтобы он увидел: подушка у нее под коленом.

Ева: Я возьму ее на эту ночь, ладно?

Майкл: Ты же знаешь, это невозможно. Я не могу без нее спать.

Ева: Тебе что, трудно взять другую? Так я точно засну, мне нужно положить что-нибудь под мою бедную коленку после этой экзекуции, а твоя подушка как раз идеальной формы.

На самом деле ощущения в колене были прекрасные, но она не хотела признаваться в этом Майклу. На самом деле она чувствала себя лучше, чем за все последние годы, и Еве было досадно, хотя она и понимала, что это эгоизм, что Майкл ни разу за их долгую — больше десяти лет! — совместную жизнь не заметил, что у нее больное колено. Для этого им понадобилась какая-то незнакомая девица. Сколько еще мелочей от него ускользнуло? И сколького не замечала она, привыкнув молча принимать его «странности»?

Она отдала Майклу подушку; он тут же погасил свет и водрузил подушку на ухо.

Ева неподвижно лежала в темноте, сложив руки на животе. Лежала, а ее раздражение все росло и росло.

Она очень осторожно выбралась из постели, надела халат и тихонечко спустилась вниз.

Амбер лежала на заднем сиденье своей машины. Увидев Еву через опущенное окно, она ногой распахнула дверцу и свернулась калачиком, освобождая местечко для Евы.

— Не спится? — спросила она.

Ева помотала головой.

— Хочешь прокатиться?

— Если ты не занята, — сказала Ева.

Амбер расхохоталась и дернула плечом.

— По уши, — сказала она.

— Ну, то есть, я хотела сказать не «занята», а «устала», — поправилась Ева. — Если ты не устала.

— Да ни капельки, — сказала Амбер. Она перелезла через спинку на водительское сиденье и открыла переднюю дверцу для Евы.

Сорок миль в час по проселочным дорогам Норфолка, фары освещают ошалевших насекомых и серые придоржные кусты. У обеих, у Евы и у Амбер, локти на опущенных до конца стеклах, их овевает прохладно — теплый ночной ветерок.

Я чувствую себя преступницей, — сказала Ева.

Люблю ехать куда глаза глядят, — сказала Ева. — Гораздо больше, чем ехать куда-то.

Мы прямо как Тельма и Луиза, — сказала Ева.

У-ух! — сказала Ева.

— Мне было двадцать три года, — сказала Ева, — я ехала в лондонском метро, а напротив сидел парень, ужасно симпатичный парень. Он читал какую-то книгу. Это меня и зацепило — книга была умная, а у него на груди была табличка работника «Карри».[48] И на этой самой табличке было написано его имя, Адам. Я подождала, пока он поднял голову и заметил мой взгляд, и тогда сказала: ты в жизни не поверишь, но меня зовут Ева. А он ответил: ты в жизни не поверишь, сколько девушек подходят ко мне и говорят, что их зовут Ева. Потом улыбнулся и как ни в чем не бывало уткнулся в свою книгу, словно я перестала сауществовать. Я впервые осмелилась на подобный поступок — то есть я не заговаривала первой с парнями, разве что здоровалась, и уж тем более не обращалась с такой тирадой к человеку, которого увидела впервые в жизни. Я встала, собираясь выйти из вагона, но сначала подошла к нему, наклонилась, — кстати, он читал книгу про одного польского режиссера, Адам всегда интересовался вещами, которые входили в моду и вызывали общий интерес только через несколько лет. Так вот, я наклонилась к нему и сказала: да, но до тебя не дошло — я настоящая Ева, та самая, и потом я вышла, это была не моя остановка, но мне позарез надо было выйти. Я поднялась по эскалатору, вышла на улицу и встала там на ветру, злясь на себя, дуреху, но в то же время испытывая восторг. Я повторяла себе: «он того не стоит» — ну понимаешь, он же работал в «Кэрри», и была права, потому что, как оказалось позже, он был лишен честолюбия, напрочь, можно сказать, что Адам обладал «античестолюбием». Но в результате я стояла в совершенно незнакомом месте, абсолютно не представляя, что это за район, теперь мне надо было покупать новый билет, потому что я вышла на улицу, и я повернулась, чтобы пойти к метро, — и тут вижу его, прямо за своей спиной, как в старых фильмах, еще и дождь капал, классический кадр, ха-ха, и тогда я говорю привет, и он говорит привет, и я спрашиваю, ты что, специально вышел за мной из вагона и поднялся по эскалатору наверх? А он говорит: да нет, вообще-то это моя станция, я живу за углом, и он показал куда-то. А потом спрашивает: ты правда Ева? И я сказала, да. Тогда он говорит, хочешь, выпьем где-нибудь кофе? И я сказала, да.