Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

Двое рабов проворно совлекли с Ювентины тунику и уложили лицом вниз на скамью.

Лорарий, помахав в воздухе длинной гибкой розгой, нанес ею резкий свистящий удар.

Ювентина закричала.

Но все последующие удары она переносила без крика, только глухо стонала и хрипела, кусая губы — не хотела радовать своего мучителя.

— Так, так ее! Пусть вопит, чтобы в самом Тартаре было слышно! — приговаривал Аврелий.

К счастью для Ювентины, истязание продолжалось недолго.

Вошедший раб-привратник подал господину табличку.

Аврелий, быстро прочитав ее, вскочил с места и заторопился к выходу, бормоча под нос ругательства — видимо, записка содержала какое-то неприятное для него известие.

— Не останавливайся, всыпь ей хорошенько! — крикнул он напоследок палачу и скрылся за дверью.

Лорарий, повинуясь приказу, успел нанести жертве еще три удара, но Береника и еще несколько женщин, не выдержав, подбежали к нему и стали его просить, чтобы он сжалился над несчастной.

Все остальные единодушно поддержали женщин, обещая лорарию подтвердить перед господином, что в его отсутствии тот нанес провинившейся двадцать пять ударов.

Палач нехотя, но уступил.

Женщины помогли Ювентине одеться и увели к себе.

Одна пожилая рабыня, жалея ее, сказала:

— В твоем положении, девушка, трудно найти выход. Но, может быть, тебе следует обратиться к народным трибунам. Бывали случаи, когда они заступались за несчастных рабов, терпевших жестокое обращение от своих господ. Мыслимо ли так принуждать невинную девушку к распутству, раз она того не хочет?..

Ювентина после перенесенных страданий и позора готова была на все, и утром следующего дня, превозмогая боль в избитом теле, пришла на Форум, прямо к трибуналу, где заседали плебейские защитники.

Опустившись перед ними на колени, она со слезами поведала свою историю и просила только об одном: пусть трибуны обяжут Аврелия продать ее с торгов — она согласна принадлежать любому другому господину.

Ювентина видела, что трибуны отнеслись к ней сочувственно, но они испытывали затруднение, потому что закон не давал им права вторгаться в отношения между господами и рабами.

Тем не менее один из трибунов пообещал ей сделать все, что представится возможным.

Аврелий, уладивший свои дела в Риме, на следующий день намеревался выехать в Капую, но ему пришлось отложить отъезд, так как он получил повестку срочно явиться к народным трибунам.

Немало удивленный, он в назначенный час явился на Форум.

Ювентина узнала впоследствии, что там произошло.

Трибуны с ланистой особенно не церемонились, наговорив ему много неприятных вещей, и в конце концов довели его до исступления. Он кричал на всю площадь, что не позволит никому, даже трибунам, распоряжаться в своем собственном доме, а из своей рабыни, которая посмела жаловаться на него, он всю душу вытрясет.

Ювентину он, вернувшись домой, избил собственноручно, после чего приказал рабам отвести ее на Квиринал, в школьный карцер, с наказом палачу, чтобы тот испробовал на ней все имеющиеся в его распоряжении орудия пыток.

Когда ее привели в карцер, палач, оставшись наедине со своей жертвой, поинтересовался, девственница ли она.

Ювентина ответила утвердительно.

И тогда палач воскликнул:

— Как? Пытать девственницу? Это же неслыханно!

Он тут же повалил ее на пол, изнасиловал и лишь после этого вздернул на дыбу…

Глава десятая

ГЛАДИАТОР МЕМНОН

Продолжение

Буря рукоплесканий прервала эти тяжелые воспоминания Ювентины, вернув ее к действительности.

Гладиаторы уже закончили церемониальный обход арены, и в центре ее изготовились к единоборству два гладиатора-«провокатора».

— Ставлю шесть золотых на Филоту против Перисада, — сказал Клодий, обращаясь к Минуцию.

— Идет! — ответил тот.

Шум толпы утих.

В наступившей тишине раздались звенящие удары двух мечей.

Перисаду не повезло при первом же выпаде Филоты, который нанес ему внезапный молниеносный укол, ранив в левое плечо.

— Есть! — завопила толпа, увидев первую кровь.

Перисад получил довольно серьезную рану. Он уже истекал кровью, и рука его, державшая щит, начала цепенеть. Но он нашел в себе силу и мужество, чтобы серией отчаянных ударов оттеснить Филоту к краю арены.

Толпа загудела.

Отступающих зрители не любили. Это считалось трусостью. Гладиатор, отходивший во время боя слишком близко к краю арены, рисковал получить позорный удар бичом — по всей окружности арены, рядом с закованными в латы стражниками, находились специальные служители, державшие в руках длинные плети и длинные копья с раскаленными на огне наконечниками, которыми они прижигали сзади отступающих бойцов, понуждая их смелее бросаться на противников.

Филота не избежал удара плетью, которой его достал один из служителей. Но он, видимо, знал, что делает — противник его слабел, и Филота продолжал обороняться, постепенно перемещаясь к центру арены.

Наконец, увидев, что Перисад уже с трудом удерживает щит в онемевшей руке, Филота перешел в наступление.

Перисад отчаянно защищался, отражая колющие и рубящие удары противника, но тот вскоре поверг его на песок арены, ранив в ту часть груди, которая не была прикрыта кожаным полудоспехом, под бурный всплеск криков и аплодисментов зрителей.

Бледный, как мрамор, Перисад лежал, прижатый к арене ногой победителя.

Грудь его судорожно вздымалась и опускалась. Он с мольбой протянул правую руку к зрителям.

Но толпа недовольно шумела, словно считала себя обманутой тем, что борьба между «провокаторами» закончилась слишком быстро.

— Прирежь его! — со всех сторон раздавались безжалостные голоса.

— Recipe tellum![306] — слышались из передних рядов тонкие голоса детей, с удовольствием повторявших эту традиционную на гладиаторских играх жестокую фразу и вращавших опущенными вниз большими пальцами своих ручонок — знаком смертного приговора поверженному гладиатору.

Рука Перисада, протянутая к зрителям, безвольно упала на песок.

Для него все было кончено. Он покорно подставил свою шею под удар торжествующего противника, и тот без промедления коротким взмахом отточенного, как бритва, клинка перерезал ему горло, из которого фонтаном брызнула кровь.

Перисад несколько раз дернул ногами и испустил дух.

Филота, выпрямившись во весь рост, гордо поднял над головой окровавленный меч и, заслужив аплодисменты, покинул арену.

Тем временем из пышно украшенных цветами Либитинских ворот вышли два человека в масках бога Меркурия, который, по представлениям римлян, сопровождал души умерших в подземное царство Плутона, и этрусского бога Харуна, страшного демона смерти.

«Меркурий» держал в руке жезл-кадуцей, обвитый двумя змеями.

Маска «Харуна» изображала страшилище с отвратительным крючковатым носом, заостренными ушами и была выкрашена в мертвенно-голубой цвет. В руках он нес огромный молоток — этим молотком, как думали этруски и римляне, неумолимый демон наносил умирающему последний роковой удар.

Это был установленный обычаем ритуал во время гладиаторских игр.

Сопровождаемые несколькими служителями «Меркурий» и «Харун» приблизились к лежавшему в луже крови Перисаду.

По знаку «Меркурия» один из служителей прикоснулся к телу гладиатора раскаленным железным прутом, чтобы удостовериться в его смерти.

После этого служители, подцепив труп специальными крючьями, поволокли его через Ворота смерти в сполиарий.

Еще двое служителей принесли мешок с киноварью и тщательно присыпали ею кровь на том месте, где лежал гладиатор.

Минуций отсчитывал Клодию свой проигрыш.

Ювентина, в первый раз и так близко увидевшая смерть человека, с безжалостным хладнокровием зарезанного у нее на глазах, сидела задумчивая и серьезная.

— Надеюсь, моя милая, ты не упадешь в обморок от всего увиденного здесь? — шутливым тоном обратился к ней Минуций, чтобы скрыть досаду от своей неудачи.

Ювентина отрицательно покачала головой.

— Наверное, душа моя очерствела за то время, пока я была рабыней гладиаторского ланисты. Я знала многих, кто не вернулся с арены, и привыкла к разговорам окружающих о крови, о смерти… Нет, я не испытала ничего, кроме отвращения, и еще подумала, как могут столько людей наслаждаться зрелищем убийства себе подобных…

Минуций взглянул на нее с видом превосходства.

— Что ж, никто не отрицает, жестоки гладиаторские зрелища, многим они кажутся бесчеловечными и, пожалуй, так оно и есть. Но эти варвары и преступники дают нам, свободным и просвещенным, культурным и изнеженным, лучшие уроки мужества против боли и смерти. Да и им самим, обреченным на смерть по приговору, разве не лучше расстаться с жизнью на арене, в пылу борьбы и пусть со слабой, но все же надеждой сохранить ее, чем умереть от руки палача?