Шпионский роман - Борис Акунин

Попытался дотянуться зубами до запястья. Куда там!

Ухватился за прутья спинки, подошвами уперся в противоположную решетку. Стал трясти кровать в надежде, что она развалится. Захрипел от напряжения, весь изошел потом, но ничего не добился.

Кровать была выкована на совесть и к тому же прикручена к полу.

Яростные рывки привели лишь к тому, что кожа на запястьях и щиколотках покрылась ссадинами.

Ременная конструкция была придумана с умом. Наверняка какой-нибудь доктор гестаповских наук потрудился.

— Помогите! — заорал тогда Егор, во всю грудь. — Эй, кто-нибудь!

И кричал долго, пока не понял: никто его снаружи не услышит. Иначе разве Вассер сняла бы пластырь?

Лишь обессилев, ободравшись и охрипнув, Дорин занялся тем, с чего хорошему разведчику следовало бы начать, — анализом сложившейся ситуации.

Анализ получался такой, что хоть волком вой. Предполагалось, что волк — это Вассер, а Егор — охотник. Но зверь перехитрил ловца, и тот угодил в собственный капкан. Теперь можно выть сколько угодно — никто не услышит.

Как нагло, как точно провела она свою партию! Да, ей очень нужен радист, но играть с судьбой в угадайку Вассер не стала. Она просто заманила радиста в ловушку, заставила его собрать передатчик, проверила, работает ли связь, а потом захлопнула капкан. Ей, в сущности, наплевать, перевербован Степан Карпенко чекистами или нет. Да и на самого Карпенку тоже. Он будет вынужден делать то, что ему говорят: передавать и принимать шифровки, смысла которых не понимает. А когда Вассер выполнит свое задание и надобность в радисте отпадет, она его просто прикончит.

Как говорится, просто и гениально.

Всё вышеизложенное относилось к категории негатива. Теперь следовало найти в ситуации хоть какие-то проблески позитива.

Совершенно очевидно, что сам по себе шеф никогда и ни за что не отыщет своего сотрудника в этом чертовом подземелье, но, может быть, перехватят и запеленгуют радиосигнал?

Если сеансы будут такими же короткими, как первый, то навряд ли. Опять же, самый центр Москвы, тут в эфире сигналов полным-полно, самых разных. А главное, шефу в голову не придет, что Дорин выходит на связь с немецким Центром, не дав об этом знать своему начальнику.

В общем, никакого позитива Егору вычленить не удалось, даже самого маленького.

И тем не менее, от анализа полагалось переходить к оргвыводам.

Как действовать дальше?

Вариантов вырисовывалось три.

Первый: отказаться выполнять приказы. Не передавать шифровок, и точка. Правда, это будет означать, что Вассер своего пленника немедленно выведет в расход.

Второй: передавать не то, что она диктует, а какую-нибудь белиберду. То же самое с приемом. Это опять неминуемая смерть, только с маленькой отсрочкой. Вассер придет к себе, проверит по коду — и всё, кранты. Вернется в подвал. Пиф-паф, ой-ё-ёй, умирает зайчик мой.

Третий вариант: делать, что говорят, и выжидать, не совершит ли Вассер какой-нибудь ошибки. Граф Монте-Кристо вон не из какого-то подвала — из замка Иф сбежал. Правда, у него ушло на это четырнадцать лет. У лейтенанта Дорина столько времени не будет.

Третий вариант Егору понравился больше, но, скорее всего, по недостатку твердости. Помирать было неохота, особенно вот так, сразу. Однако работать на рации — это пособничать агенту Вассер в ее черном деле, не известно каком, но вредном и, возможно, даже смертельно опасном для Родины. Кто знает, что было в шифровке, которую Егор уже передал, и что будет в следующих? Может, у Вассер задание перед самым началом войны взорвать Кремль вместе с Вождем или ЦК ВКП(б)? Что ж, помогать в этом фашистам?

Зайдя в тупик с вариантами, Дорин поставил вопрос иначе: как бы в этой ситуации поступил Октябрьский?

Ну, во-первых, старший майор в такое позорное положение нипочем не угодил бы. Он сразу же догадался бы, что женщина — не связная и не мелкая абверовская порученка, а Вассер собственной персоной. Вычислил бы по жесткому взгляду, по волевой складке у рта, по психофизике. Уж шеф бы не попался, как кур в ощип. Представить себе Октябрьского прикрученным к железной койке было трудно. Но если бы такое и произошло, ясно одно: он не сдался бы, он бы продолжал бороться.

Значит, будем бороться, сказал себе Егор, и ему впервые стало чуть-чуть легче. Паники больше не было, мозг заработал четче.

Можно, конечно, навредить шпионке, оставить ее без связи, пускай ценой собственной жизни. Только сильно ли ей этим напакостишь, вот в чем вопрос. Передатчик-то ведь уже собран. В конце концов стучать морзянку, через пень-колоду, можно научиться и по самоучителю, дело не столь хитрое. Опять же, если Егор погибнет, ниточка к агенту Вассер оборвется, теперь уже навсегда. И болт по имени лейтенант Дорин вместо того, чтобы укрепить своей гибелью советскую конструкцию, покатится по полу бесполезной железкой.

Значит, все-таки вариант три. Он — радист Степан Карпенко. Испуган, понимает, что находится на подозрении и мечтает только об одном: реабилитироваться. Поэтому приказы будет выполнять беспрекословно, и за страх, и за совесть. А тем временем нужно смотреть в оба и дожидаться момента, чтоб нанести ответный удар. Как говорили древние, пока живу — надеюсь. На победу.

Трудное решение было принято, и Егору захотелось, чтобы Вассер поскорее вернулась. Но ждать пришлось долго.

От лежания на спине с вытянутыми руками и ногами затекло всё тело. Кое-как Егор повернулся на бок. Руки при этом оказались вывернутыми, и скоро пришлось менять позу.

Невыносимей всего, что шеф и ребята сейчас сходят с ума, разыскивая Дорина. Думают, его похитили: посадили в машину или сунули в багажник, увезли куда-нибудь. Может быть, пытают. Или уже убили. И невдомек им, что он находится всего в десяти минутах ходьбы от ГэЗэ! От досады Егор аж заскрипел зубами.

Спокойно, спокойно, расслабься, уговаривал он себя, подавляя бешеный позыв рваться, корчиться, биться, рычать — только бы освободиться от пут. Всё равно не освободишься, лишь еще больше обдерешь кожу…

Он кое-как совладал с истерикой, попробовал спать и даже уснул, но, кажется, ненадолго. Во-первых, накануне выспался, а во-вторых, очень уж неестественной была поза.

Уходя, Вaccep погасила свет, в комнате было темно. Глаза привыкли к мраку и различали контуры стола, кроватной спинки, но не более. Который теперь час, было непонятно. Изогнувшись, Дорин посмотрел на запястье — часы у него были хорошие, со светящимися стрелками, бывшая собственность Степана Карпенки. Пять минут десятого, секундная не движется. Стоят. Значит, после завода миновало более 36 часов. Пружину Егор подкручивал вчера утром, стало быть, уже как минимум вечер 17 мая…

Неудивительно, что, несмотря на все потрясения и переживания, ужасно подвело живот. Последний раз Дорин ел перед сеансом в кинотеатре «Метрополь», сутки с лишним назад. Откушенная горбушка не в счет.

Где-то там, на столе лежала булка. Приподняв голову, Егор даже разглядел на столе светлое пятнышко. Да что проку?

Ничего, сказал он себе. Человек может обходиться без пищи две недели. Если этой подлой Вассер нужен радист, будет кормить, никуда не денется.

Но вскоре муки голода отошли на второй план, вытесненные напастью похуже.

Дорину нужно было в уборную, и чем дальше, тем сильнее. Не в штаны же дуть — советский чекист никогда до такого не унизится. Лучше сдохнуть, чем доставить этой абверовской сучке такое удовольствие!

И сразу вспомнилась история про собаку, еще саратовская, когда в школе учился. У Егорова одноклассника была хорошая псина, овчарка по кличке Индус. Умная, дисциплинированная — не хуже, чем у пограничника Карацупы. Однажды Витька (так звали одноклассника) и его родители отравились грибами и всей семьей загремели в больницу. Индус остался дома один. Потерпел сутки, потерпел вторые, а на третьи сдох — мочевой пузырь лопнул.

Вот и лейтенант Дорин, похоже, был на том же пути.

Пришлось снова мобилизовать волю. Егор укусил себя за язык. Больно, до соленого вкуса во рту. И помогло.

Потом начал считать. Дойдет до тысячи, и переворачивается на правый бок. Еще раз до тысячи — и на левый. Третий раз — и на спину. Потом снова. И снова. И снова.

От беспрерывного счета накатило оцепенение. Сон не сон, дурман не дурман, только в темноте что-то заколыхалось, и из мрака полезла всякая чертовщина: то померещится, будто на столе сидит человек и тонко, протяжно воет; то заскрипит дверь, и в проеме зажгутся два зеленых глаза.

Егор вскидывался, по лицу стекал липкий, противный пот.

Бес его знает, сколько всё это продолжалось, но долго. Очень долго.

Когда дверь лязгнула и стала открываться, Егор посмотрел на нее вяло — думал, опять какая-нибудь небывальщина мерещится. Не слишком заинтересовал его и силуэт, прорисовавшийся в проеме. Но свежий воздух, которым повеяло в комнату, присниться никак не мог. Дорин жадно втянул его ноздрями, только теперь ощутив, как сильно страдал от духоты.