Иная - Сьюзан Хаббард

— Наверняка это чем-то компенсируется?

Папа сложил руки под подбородком и посмотрел на меня. Более любящего взгляда я не припомню.

— Да, Ари, — произнес он мягко. — Как я уже говорил, это кое-чем компенсируется.

Тут он прервался, чтобы ответить на стук в дверь. Кто-то, вероятно Рут, вручила ему серебряный поднос с двумя стаканами пикардо. Он захлопнул дверь и протянул поднос мне.

— Возьми тот, что слева.

«Очередное „впервые“», — подумала я, беря стакан.

Отец поставил поднос на стол и, взяв другой стакан, поднял его в тосте:

— «Gaudeamus igitur juvenes dum sumus».[15] Так возвеселимся же, покуда молоды, — перевела я. — Это напишут на моей могиле.

— И на моей.

Это была наша первая в жизни общая шутка. Мы чокнулись и выпили.

На вкус напиток оказался ужасен, и это, видимо, отразилось у меня на лице. Папа едва не рассмеялся.

— Этим тоже надо проникнуться.

— Ой, нет, — выдохнула я. — Из чего его делают?

Он поднял стакан и покрутил красную жидкость.

— Это аперитив. От латинского «aperire».

— Открывать, — сказала я.

— Да, чтобы открыть вкусовые рецепторы перед едой. Первые аперитивы делались из трав и специй, корешков и плодов растений.

— А что придает ему такой красный цвет?

Отец поставил стакан на поднос.

— Рецепт семейства Пикардо держится в секрете.

Мы потягивали коктейли, и отец продолжал рассказ. Те, кто подвергся «изменению статуса», как называет это папа, сразу же начинают осознавать свою новую природу. Но когда вампир и смертный производят на свет ребенка, природа этого ребенка неопределенна.

— Я читал жуткие отчеты о родителях, которые оставляли ребенка-полукровку на солнечном свету, привязав его веревками к кольям, чтобы не уполз, и смотрели, сгорит он или нет. Но светочувствительность не является верным признаком вампиризма. Даже внутри обычной популяции чувствительность к солнцу широко варьируется.

Что-то мне не понравилось слово «полукровка».

— Я использовал исторический термин, — сказал отец. — Сегодня мы предпочитаем пользоваться термином «несходный».

Я отпила крохотный глоточек «пикардо» и заставила себя проглотить его, не прислушиваясь к вкусу.

— Разве не существует анализа крови на вампиризм?

— Надежного — нет.

Он скрестил руки на груди, и я обнаружила, что замечаю мускулы его шеи.

Папа рассказал мне, что вампиры есть везде, в каждой стране, в каждой профессии. Многие из них, что неудивительно, занимаются научными исследованиями, особенно в областях, связанных с кровью, но другие работают учителями, юристами, трудятся на фермах или подвизаются в политике. Он сказал, что двое нынешних американских конгрессменов, по слухам, вампиры. Если верить Интернету, один из них даже подумывает «выйти из тени» — эвфемизм для публичного признания вампиром своей природы.

— Сомневаюсь, что он сделает это в ближайшее время, — заметил отец. — Американцы еще не готовы принять вампиров как нормальных граждан. Они знакомы только с мифами, пропагандируемыми литературой и кино. — Он приподнял мой дневник. — И Интернетом.

Я набрала побольше воздуха.

— А как же зеркала? И фотографии?

— Я все ждал, когда ты задашь этот вопрос. — Он указал на витрину на стене и поманил меня за собой.

Мы оба стали перед картиной. Сначала я даже не поняла, в чем суть. Затем разглядела свое слабое отражение в выпуклом стекле. Папиного отражения не было. Я повернулась убедиться, что он по-прежнему стоит рядом.

— Это защитный механизм, — пояснил он. — Мы называем его эмутацией. Вампиры эмутируют в различной степени. Мы можем становиться совершенно невидимыми для нормальных людей или создавать размытое или частичное изображение себя путем контроля над элементарными частицами собственного тела, не давая им отражать свет. Это сознательное действие, которое становится настолько рефлекторным, что со временем начинает казаться инстинктивным. Когда твоя подруга попыталась меня сфотографировать, электроны моего тела разом выключились и позволили свету в комнате — электромагнитному излучению по своей природе — проходить сквозь меня.

С полминуты я размышляла.

— Почему на фотографии не запечатлелась твоя одежда? И в зеркале тоже?

— Моя одежда и обувь сделаны из «метаматериалов». В основе ткани заключены металлы, потому что металлы прекрасно отражают свет, — вот почему их используют при изготовлении зеркал. Когда элементарные частицы моего тела замирают, температура тела поднимается, и микроскопическая структура материалов активизируется, позволяя им отклонять свет, заставлять его течь в обход меня. Поэтому, когда электромагнитные волны ударяются о мою одежду, они не порождают ни света, ни тени.

— Круто, — сказала я, не раздумывая.

— Некоторые британские портные настоящие волшебники. В любом случае, невидимость — один из пунктов компенсации, получаемых вместе с недугом, если тебе угодно называть его так. Наряду с доступом к лучшим в мире портным.

— Ты называешь это недугом?

Я смотрела на то место на стекле, где полагалось быть папиному отражению. Он дал мне поглазеть еще немного, а потом вернулся в кресло.

— Гематофагия — только один из аспектов, — сказал он. — Наше «состояние», если угодно, имеет больше общего с физикой — с преобразованием энергии, с изменением молекулярных температур и полями давления и движения. Нам требуется кровь млекопитающих или хорошие заменители, чтобы выжить. Мы можем обходиться относительно небольшим ее количеством — это я выяснил на личном опыте и в ходе экспериментов, — но без пищи мы слабеем.

Я кивнула. Я была голодна.

Пока я пыталась съесть ужин (моя первая попытка приготовить вегетарианскую лазанью не внушала оптимизма), отец потягивал очередной коктейль и рассказывал мне о положительных сторонах вампиризма.

— До изменения статуса многие вещи, которые были для меня обычными, само собой разумеющимися, теперь кажутся необычайными, — говорил он. — Мои чувства обострились в сотни раз. Малкольм советовал мне потреблять мир малыми дозами, чтобы избежать потрясений. Новое состояние нашей сенсорной восприимчивости соответствовало, по его словам, тому, что происходит при приеме ЛСД.

Я положила вилку.

— Ты когда-нибудь принимал ЛСД?

— Нет. Но Малкольм описывал свой собственный опыт и говорил, что находит его сопоставимым. Он утверждал, что обычное восприятие обретает новые стороны и смысл. Прогулка по капелле Королевского колледжа во время игры органа едва не превысила его новые пределы восприятия чувств. Цвета стали сияющими и переливистыми, звуки чрезвычайно точными и чистыми. Эти ощущения перемешивались, так что он мог одновременно чувствовать фактуру каменных стен, слышать запахи благовоний, видеть звуки карильона.