Нить Ариадны - Наталья Андреева

И я расскажу…

Семья моего отца

Как звучит, а? Семья моего отца! А я тогда кто? Меня давно уже туда не зовут, к домашнему очагу Мининых. Сама напрашиваюсь. А когда-то семьей Виталия Алексеевича по праву считались мы с мамой, я еще помню, как это было. Я знаю, что он мою маму любил и до сих пор любит, хотя именно он стал инициатором развода, а вовсе не Марина Минина, как писали газеты. «Известная писательница бросила надоевшего мужа ради молодого любовника», «Муж не простил Мининой пластическую операцию, в результате которой она помолодела на двадцать лет!», «Красавица выгнала из дома чудовище, с которым прожила четверть века».

На самом деле все было не так. И не из-за пластической операции. Хотя мама ее действительно сделала и помолодела если не на двадцать, то на пятнадцать лет точно. Уголки ее миндалевидных заоблачно-синих глаз, правда, заметно ушли к вискам, но это лишь добавило немеркнущему облику Марины Мининой пикантности. В ее лице появилось что-то кошачье, скользяще-завораживающее, она сказочно похорошела и стала нравиться мужчинам еще больше. Тем не менее в один из пасмурных осенних дней (я помню, шел дождь) Виталий Алексеевич Минин собрал личные вещи и удрал от своей звездной жены на съемную квартиру. Сбежал из дворцов-особняков Марины Мининой и от ее миллионных счетов практически в чем был. Я узнала об этом от нее. От мамы. Она смеялась, когда мне говорила:

– Ты представляешь? Ха-ха! Виталий меня бросил! Отказался от всего! Ха-ха! Твой отец – идиот!

Она постоянно это повторяла: мой муж идиот. Сколько я помнила маму, она всегда была гениальной писательницей, а отец – ленивым тупицей, который и денег не умеет заработать, и потратить их с толком не в состоянии.

– Ни украсть, ни постеречь, – презрительно кривила губы моя талантливая мать, употребляя при этом словечко покрепче вместо «украсть», я уж не буду его повторять.

Что бы мой отец ни принес из магазина, его ждал разнос. Бананы всегда были зеленые, если не снаружи, то на вкус уж точно, молоко просроченное, бог знает, как мама это определяла, хлеб отвратителен и совсем не похож на хлеб, конфеты соевые, даже если они принадлежали к династии швейцарского шоколада и лежали в люльке расписанной королевскими лилиями фольги. И к ним прилагалась родословная на пяти языках – без разницы. Все равно гадость. Вещи мой папа покупать не осмеливался вообще. Даже носки. Сколько я помню, ему ни разу так и не удалось угодить моей маме, купить то, что она бы одобрила. При этом они прожили вместе четверть века, и неплохо прожили.

Почему он ушел? Не знаю. Он мне не сказал. Да я, если честно, и не спрашивала. У меня к тому времени была своя жизнь. Заяц Петь и все, что к этому прилагается. Шел дождь, и мне просто стало грустно. Я чувствовала, как жизнь дала трещину, раскололась на до и после.

– Я ему сказала: ты же знаешь, Виталий, что я одна не останусь. Ха-ха! – слышала я в трубке звонкий мамин голос. И отчего-то чувствовала к ней жалость. Мне хотелось сказать ей что-нибудь ободряющее.

– Но, может быть, он еще вернется?

– Да куда он денется? Конечно, вернется! Он привык жить хорошо. Я еще подумаю, простить его или нет.

Не вернулся. Я до сих пор в мельчайших подробностях помню тот ужасный день: шел дождь, и жизнь дала трещину. Если до этого момента у меня еще был шанс избавиться от ножа в сердце, то теперь я была обречена.

Отец, кстати, этот ленивый никчемный тупица, нашел себе новую жену гораздо раньше, чем моя богатая красавица-мать разжилась очередным мужем. Она ведь всерьез собиралась замуж за Егора в отместку своему бывшему. Так мне показалось. Минин-то женился!

– Сходи, посмотри, – кривила губы мать. – Что там?

Под «что» она имела в виду новую жену. Я добросовестно ее описала.

– Ах, она страшила! – обрадовалась мать.

– Зато почти в два раза моложе его.

– Он сумасшедший! О чем они будут разговаривать?

– Зачем им разговаривать? – пожала я плечами. – Она прекрасно готовит.

– Что?! – завизжала мать, которая была скверной хозяйкой. Котлеты у нее вечно подгорали, а суп выкипал. По углам вилась пыль, мать ссылалась на то, что близорука и уборку делает, доверяя своим глазам, которые плохо различают детали.

Зато отец, у которого было стопроцентное зрение, отлично видел паутину в углах и толстый слой пыли на телевизоре. Поэтому сам брал в руки тряпку и устранял дефект. Когда мама разбогатела, она стала нанимать домработниц.

– Слава те! Избавилась! – радовалась она, как ребенок, имея в виду домашнее хозяйство.

Тогда же отец впервые крепко затосковал. Я уже говорила, что по призванию он отличный семьянин. Семьянин со знаком качества, верный и терпеливый. Есть такая аура. Мама грелась в ней четверть века, всем говоря, что ее муж идиот. Я так понимаю, чтобы другие на него не польстились. Папе всегда хотелось иметь уютный дом и много детей, но мама категорически отказалась рожать.

– Ты знаешь, сколько я мучилась, когда была беременна Ариадной?! – стенала она, заламывая руки. – В каких муках ее рожала?! И как я упираюсь, чтобы вас прокормить?! Пожалуйста: поменяемся ролями. Ты зарабатываешь деньги, а я рожаю детей.

– Но, Марина… Я зарабатываю, – мямлил папа. – Я никогда не сидел без дела…

– Да твоя зарплата курам на смех! Я говорю о ДЕНЬГАХ! Не о копейках, которые ты мне даже не отдаешь! Оставляешь себе на карманные расходы! Зарабатывай столько, сколько я, и считай, что мы договорились!

Поскольку тиражи книг моей мамы постоянно росли и по ним снимали весьма успешные фильмы, условие оказалось невыполнимо. А Марина Минина была упертой: раз сказала, и точка. Потому у меня и нет родного брата или сестры.

А папа на этом, похоже, не остановится. Я имею в виду маленького Сашу. Второй госпоже Мининой сейчас немногим больше тридцати, а папе хоть и под шестьдесят, но он еще хоть куда! Не курит, не пьет, много времени проводит на свежем воздухе у себя на даче, что, несомненно, идет ему на пользу. Он высок ростом, сухощав, и седина его только красит. Он всегда хотел иметь много детей. Разумеется, большая семья требует больших расходов.

Я думала об этом, когда звонила в дверь. Открыли мне не сразу. «Не хотят впускать», – мелькнула мысль. Мне даже показалось, что с той стороны к глазку приникла папина жена. Язык не поворачивается назвать ее мачехой. Но ведь я ему позвонила! Спросила!

– Папа, ты не против, если я зайду?

– Конечно, приходи, Ариша! Мы по тебе соскучились!

О, Господи! Я так и видела его несчастное лицо, когда он это говорил! Как он отводит глаза, а щеки медленно заливаются краской. Ему стыдно даже по телефону. Потому что он врет. Его жена ненавидит его дочь.

У меня есть одно странное свойство. То есть еще одно странное свойство. Вдобавок ко всем остальным, таким же странным. Иногда я теряю им счет и думаю: почему так? Почему многим женщинам не досталось и одной изюминки, в то время как в меня создатель бухнул целую корзину? Получился сплошной изюм, которым окружающие просто давятся. Хочется спросить: а где хлеб-то? Все сладкое и сладкое.

Так вот. Чувствуя, как в человеке, с которым мне приходится общаться, разгорается пламя ненависти, я даже не пытаюсь погасить конфликт. Напротив, намеренно подливаю масла в огонь. Зачем я это делаю? Не знаю. Но как только я чувствую, что собеседник проникся ко мне неприязнью, я тут же начинаю говорить то, что он меньше всего хочет услышать. К примеру, если я догадалась, что мне завидуют, расхваливаю бриллианты в подаренном мамой кольце. Рассуждаю о каратах и чистоте, а заодно пою оду израильским ювелирам. Хотя на самом деле бриллианты меня мало интересуют. Или взахлеб принимаюсь рассказывать, какая замечательная сейчас погода в Египте или в Таиланде. «Ах, вы не были в Таиланде? Ну, как же! Обязательно слетайте и непременно бизнес-классом. Ах, перелет очень утомительный! Поэтому только бизнесом! Да пустяки, всего пятнадцать тысяч доплаты. Конечно, за один билет в одну сторону. Но, поверьте, оно того стоит». Можете себе представить, что при этом творится с моим собеседником? Причем я говорю все это, намеренно растягивая слова, стараясь выглядеть как можно глупее. В итоге объект приходит в бешенство и под конец уже еле сдерживается.

А мне интересно, чем все закончится? Когда люди злятся, они теряют над собой контроль и полностью раскрываются. Становятся такими, какие они есть на самом деле. А я любуюсь открывшимся мне зрелищем. Зачем мне это? Вид уродства человеческого? Да кто ж меня знает? Так я борюсь с ложью. Во мне сидит демон, который с наслаждением проделывает все эти гадости. Поэтому новая мадам Минина не могла по мне соскучиться. Я достаточно над ней поиздевалась. Она небось в страшных снах видит, как я прихожу к ней в гости, и просыпается после таких видений в холодном поту. Это для нее пытка: общение с Ариной Петуховой. Я прекрасно это знаю.

Вот и сегодня я твердо решила: если мне не откроют, буду звонить папе. На мобильный. Я войду в эту дверь, чего бы это ни…