Сны женщины - Евгений Хохлов

– Правильно говорить – менеджер, а не дирижер. Но я не менеджер. Я – адвокат, – терпеливо повторяет он. – Ад-во-кат! Адвокат Букс из Инюрколлегии. Инюрколлегия – государственное учреждение, а не частная лавочка, я вас уверяю. Дело в том, что вы получили наследство, госпожа Лефорж-Свободная. Хочу искренне вас поздравить, прежде всего.

Кажется, последняя фраза была неудачной. Я поздно осознаю, что любой мошенник-вымогала сейчас начинает соблазнять жертву именно такой фразой: «Хочу вас поздравить, вам исключительно повезло!» – а потом просить внести «маленькую сумму», чтобы из нее через день-другой или там черед месяц-другой выросло денежное дерево. Но Ванду, как видно, не проведешь…

– Дожились! По домам теперь ходят! Все мало им, уличным! Что ты мне голову морочишь? Делать нечего? Бездельников теперь как собак нерезаных. Все мужики бездельниками стали. Всегда были халявщиками, а теперь поголовно! Иди-ка откуда пришел, и никаких «маленьких сумм» я тебе вносить не стану! «Мы вас поздравляем, здрас-сте! Внесите маленькую сумму, через год получите миллион»! Как же, миллион! Миллион заморочек, это да, нет сомнений! Так их и без того хватает. Вся жизнь – одна морока! Повадились шляться! Ты еще мне тут на крылечке наперстки раскинь, умник нашелся! А еще такой солидный на первый взгляд!

Разговор получался гораздо более сложным, чем он ожидал. Ванда под старость стала крайне недоверчива и настолько уверена в своей правоте, что переубедить ее представлялось практически невозможным. Легче всего было повернуться и уйти. Но что делать, если необходимо выполнить свои обязанности? И он, повысив голос, насколько позволяли приличия, отрапортовал:

– Адвокат Букс из Инюрколлегии! Это я! Госпожа Лефорж-Свободная! Согласно завещанию гражданина Швейцарии Макса Северина Раабе вы являетесь наследницей состояния, оцениваемого в… Вот, ознакомьтесь, пожалуйста!

Она запнулась на полуслове, очумело взглянула, на всякий случай приуготовила клюку, так, что мне даже пришлось попятиться в целях личной безопасности. Кто знает, что придет в голову этой полоумной старухе?

– О каком это ты… гражданине Швейцарии? О каком это ты… Северине? Откуда ты… знаешь? О Северине-то?

– Я из Инюрколлегии… – повторяет он уж который раз. И, глядя на ее «тростку», размышляет, не придется ли делать ноги. Но Ванда вроде бы входит в разум. Вот уж неожиданность!

– И впрямь, что ли, адвокат? Ничего не понимаю…

Голос ее упал, стал совсем хриплым. Из кармана юбки она потянула очки и, не надевая, дрожащей рукой приложила их глазам, стала жадно разглядывать документы с солидными печатями:

– Макс Северин Раабе… Вот, значит, как… Ах, мерзавец! Не сдох-таки! А я тут маюсь на персональную пенсию… Что сейчас моя пенсия? Копейки… Дом вот-вот развалится. И шляются вокруг всякие, юлят, выманивают… Северин… Рабе-Швабе, гляди ты. Один обман всегда. Прокляла бы его, погубителя… Да уж не раз и проклинала, будет с него. Завещание? – вдруг встрепенулась она. – Так он все ж… преставился? В очередной раз. Так надо понимать?

– С прискорбием подтверждаю.

– С прискорбием. О чем это ты скорбишь?

– Сочувствую, – растерялся он.

– Лицедействуешь, адвокат, а не сочувствуешь. И не в чем мне сочувствовать, я этого паразита уж давно похоронила. Ну, за деньги ему, конечно, большое наше мерси и даже решпект, пусть уж. Я теперь встрепенусь, итальянские туфли на каблуках куплю, сумку на длинном ремешке и китайскую соломенную шляпу. И юбку в маках. У меня к ней бусы есть из чешского гранатового стекла. А в театре что нынче дают, не знаешь? Не в этом вашем площадном для скоморохов, а в настоящем, с бархатными креслами, с программками, с буфетом? Тебя Букс зовут, ты сказал? Что-то такое знакомое… И на лицо похож…

Момент узнавания следовало во что бы то ни стало притушить. Кто знает, насколько цепкая у нее память и во что это выльется? Поэтому он, сделав вид, что не слышит, с деловым видом начал рыться в кейсе.

– Что ты мнешься? Еще что-то?

– Мадам, еще имею честь передать вам личное послание завещателя, – протянул он ей длинный голубой конверт, извлеченный из кейса. Конверт заклеен, обернут бандеролькой и даже запечатан красным сургучом. – Прошу. О содержании не спрашивайте, оно неизвестно. Этого никто не читал. Это – лично вам. Вот здесь написано по-немецки и по-французски: «После моей смерти прошу передать лично в руке Ванде Лефорж…»

– Свободной. Давай.

Дрожащими руками она сдергивает бумажную бандерольку, торопливо обрывает край конверта и бормочет, читая. Он из вежливости спускается с крыльца и поворачивается спиной, ему не положено знать содержание личных посланий. Но бормочет Ванда достаточно громко (глуховата, должно быть), а он не в силах преодолеть любопытство.

Вот что читает она:

«Моя милая незабвенная Ванда! Все эти годы я отлично жил в Швейцарии и знаю, что благодаря моей мнимой героической смерти ты была вполне обеспечена, что не может не радовать меня. Смерть мою я обустроил без особого труда, поняв, что, во-первых, ты меня никогда не примешь, умножая в душе мнимую обиду, что я считаю, уж извини, особым видом душевного расстройства, любимая. А во-вторых, мне больше понравилось жить в Европах, где человек ловкий и предприимчивый не останется без капитала. Не буду утомлять тебя подробностями, но, поверь на слово, я многого достиг и стал даже по здешним меркам весьма состоятельным человеком. Имя свое я несколько изменил, но не сомневайся, я – все тот же прежний Северин Лефорж, бывший фокусник, бывший твой муж. Бывший, но по-прежнему любящий.

Но, моя дорогая Ванда, смерть, как видно, можно обмануть только единожды, и свой ресурс я, увы, исчерпал. Пришло время отдавать долги. Сейчас я весьма болен, по-стариковски слаб, и доктор не скрывает, что скоро, очень скоро умру. Мне едва хватит времени, чтобы распорядиться своим имуществом. Чтобы не озабочивать тебя на старости лет (хотя в памяти моей ты всегда молода и очаровательна), я распродаю все, что имею, чтобы завещать тебе деньги, а ты уж распоряжайся ими как хочешь. Дам тебе совет: сразу же напиши завещание, не медли с этим, а уж потом получай от денег все, что можешь себе позволить. Если наследники останутся ни с чем, значит, ты хорошо повеселилась, моя Ванда. Прощай теперь, прощай! До последнего вздоха твой, Северин Лефорж».

– Прочитали? – спрашивает он, когда бормотание утихает и слышится вздох. – Тогда давайте оформим…

Но она смотрит невидящими глазами и говорит прямо в небеса:

– Ванда, Ванда, вот теперь ты по-настоящему свободна…

Мы расстаемся у калитки. Татьяна Федоровна пребывает в меланхолии и теребит свою прическу. По-моему, ей пора посетить парикмахера. Допускаю, что кому-то нравятся взъерошенные дамы, но я предпочитаю, когда они хорошо причесаны. Взъерошенные кошки опасны, по опыту знаю, в любой момент могут дать волю когтям. Когда же шерстка гладкая, это означает, что киска пребывает в состоянии душевного равновесия, что она покладиста и дружелюбна.