Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век - Борис Акунин

Островок Европы был для русских – разумеется, только высшего круга – чуть ли не единственным окном в мир. Иностранцам не доверяли, их опасались, но у них же многому и учились. Разговор об этом еще впереди.

Собственные начинания правительства при Михаиле были скромны.

Из-за скудости средств строили мало и только самое необходимое: крепости на южной границе для защиты от крымцев (так, в частности, возникли города Тамбов и Орел). Ради повышения царского престижа потратились на настоящую каменную резиденцию, каковых в Кремле прежде не бывало. Там появился Теремной дворец, построенный не иноземцами, а собственными архитекторами. Для казны это было немалым расходом, а для Москвы очень большим событием.

К этому же времени относится новшество менее отрадное. В поисках «легких доходов» правительство не только разрушало русскую торговлю, предоставляя льготы иностранцам, но и нанесло огромный ущерб народным нравам, введя систему кабацкого откупа. Теперь стало возможно откупать у государства право на винную торговлю, которая необычайно расцвела и повлекла за собой обычные беды: спаивание и разорение населения. Особенно активно занялись этим прибыльным делом бояре, в том числе и царские родственники.

Теремной дворец. Современный вид

Пожалуй, единственной сферой быстрого развития было активное освоение просторов и ресурсов Сибири, но оно происходило почти само собой, с очень слабой и нерегулярной государственной поддержкой. Эпохальный процесс продвижения России на восток, к Тихому океану, растянулся на весь семнадцатый век, и я подведу итоги сибирской колонизации в конце тома.

Проблемы и испытания

Движение вперед с постоянной оглядкой назад, упорное цепляние за «старину», подозрительное отношение к новациям, конечно, не могли привести к впечатляющим результатам. Конструкция и дух «третьего» русского государства, хоть и переформатированного, не соответствовали запросам ускорившегося хода истории. Остановлюсь на трех явлениях эпохи царя Михаила, дающих представление о тогдашнем состоянии России.

Во-первых, это местничество – давняя беда российской государственности, которая теперь разрослась до совершенно уродливых размеров.

Напомню, что «местничеством» называлась сложная иерархия служебных отношений между знатными семьями, которые имели право занимать те или иные должности в зависимости от родословия.

Личные заслуги и качества при этом не учитывались, и более родовитый человек всегда имел карьерные преимущества, даже если не обладал никакими способностями.

Существовала очень сложная система расчета «отечества» с исчислением генеалогических тонкостей и постов, которые занимали представители данного рода в прошлом. Этой премудростью ведал важнейший Разрядный приказ, нечто вроде центрального управления кадров.

От «места», которое занимал на этой лестнице род, целиком зависело благополучие всех его представителей, поэтому за каждую ступеньку шли ожесточенные сражения.

«Местничество» часто изображают спесивой и вздорной нелепицей, но у этой традиции были и логика, и смысл. Знатные люди тогда возвышались и погибали не индивидуально, а всем родом: взлет одного члена фамилии поднимал и всех родственников; при опале происходило то же самое, но в обратную сторону. Строго пирамидальная структура элиты, введенная Иваном III по ордынскому образцу, давала очень четкую дефиницию общественного положения: кто ближе к особе государя, тот и выше. Всякое нарушение заведенного порядка нарушало принцип «вертикали» и перепутывало всю субординацию.

Расцвет местничества, системы вроде бы архаичной, в семнадцатом веке объяснялся двумя причинами – политической и ментальной. В политическом смысле возросла роль боярства, для которого «старина» и «отечество» были основой бытия. В ментальном отношении мелочное высчитывание, кто кем был в прежние времена, соответствовало общественной ностальгии по былому величию.

Боярская дума. С. Иванов

При двух первых Романовых местнические отношения стали серьезным тормозом развития, а иногда, как мы скоро увидим, даже приводили к катастрофе.

Эта система не признавала ни личных заслуг, ни подвигов, которые меркли перед цветистой родословной. Всякая попытка пробиться наверх «не по роду» была чревата суровым наказанием. Уличенного в нарушении правил «выдавали головой» более знатному сопернику, который подвергал виновного разным унижениям. Все судились со всеми – иногда при чтении документов складывается ощущение, что видные люди той эпохи только местническими дрязгами и занимались.

Князь Пожарский мог быть тысячу раз героем, но его «выдали головой» боярину Борису Михайловичу Салтыкову по той веской причине, что один родич князя когда-то считался вровень с родичем Салтыкова, а тот уступает Борису Михайловичу в «чести», стало быть, и Пожарский стоит ниже. В результате спасителя отечества поволокли на двор знатного ничтожества, и Салтыков по законному праву глумился над своим «обидчиком», который смиренно стерпел позор.

Во время пира в честь Рождества Богородицы князь Борис Лыков не захотел сесть ниже Ивана Романова, заявив, что ему это невместно – то есть не по «месту». Царь Михаил, признавая высокую родовитость Лыковых, напомнил, что боярин Иван – государев дядя, а это дает особые права.

Князь Борис подумал-подумал и заявил: он, так и быть, готов сесть ниже, но лишь если будет специально оговорено – это делается не по меньшей знатности, а исключительно из уважения к царскому родственнику. Тем самым государю пришлось бы признать, что Лыковы все-таки родовитее Романовых. Последовал высочайший отказ. Тогда Лыков развернулся и уехал домой, заявив, что лучше умрет на плахе, но «меньше» Ивана Романова не будет. Князь знал, что сейчас не времена Ивана Грозного и что на плаху его не отправят.

Иногда доходило до анекдота. Однажды во время приема персидского посла не могли сыскать рынд, которые должны были стоять в церемониальном карауле. Рынды были заняты: ругались между собой из-за мест, а царь сидел и ждал, чем это закончится.

Ссорились между собой не только мужчины, но и женщины, докучая царицам своими мелкими склоками.

Нескончаемые ссоры из-за того, кто какое займет место, и последующие тяжбы о «потерьке чести» (замечательная официальная формула того времени) так надоели царю, что все чаще стал применяться особый порядок церемониальных мероприятий: объявлялось, что на сей раз все будут «без мест» и потом никто никогда не должен ссылаться на нынешнюю расстановку или рассадку как на прецедент. Это новшество многим боярам не нравилось, они упрямились и обижались. В 1624 году князя Ивана Голицына за строптивость даже отправили в ссылку, отобрав поместья и вотчины, но эта кара ни на кого не подействовала. С точки зрения боярской этики, пристойнее было подвергнуться наказанию, чем проявить малодушие и тем самым принизить весь свой род.

У первых Романовых не хватало решимости упразднить местничество, хотя вред этого обычая был всем очевиден.

Особенно губительной такая кадровая политика становилась во время войны, где часто все зависит от быстроты действий, стройности командной вертикали и, разумеется, качества руководства.

Русская армия традиционно состояла из пяти частей: передового полка, большого полка, правой «руки», левой «руки» и сторожевого полка (арьергарда). Каждым «полком» командовал первый воевода, под ним был второй, третий. При этом самой почетной считалась должность первого воеводы большого полка, затем шел первый воевода правой «руки», первые воеводы авангарда и арьергарда были на равных и замыкал высшее командование первый воевода левой «руки». Далее в том же порядке располагались вторые воеводы и так далее. Все чины распределялись строго по родовитости. Мало того: если в одном войске служили старший и младший представители одной фамилии, то разница в чинах между ними не могла быть ни меньше, ни больше двух ступеней.

При таких порядках было не до деловых качеств командного состава – не отклониться бы от строгих установлений. Когда же такое происходило (и не могло не происходить), начинались конфликты, неисполнение приказов, а то и наступал полный паралич.

Ход первой же большой войны «третьего» государства показал всю пагубность местнической системы.

Как уже говорилось, главной мечтой Филарета было возвращение отнятых поляками земель.

В первые годы после Смуты этот план казался недостижимым – России было не до войны, но правитель не жалел сил и средств, возрождая национальную армию. Разрушенная страна тратила львиную часть своих невеликих доходов на укрепление военного потенциала.

Дворянство хоть и медленно, но оправлялось. Число помещиков, способных явиться по зову в предписанном законом боевом снаряжении, постепенно увеличивалось.