Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Эркин – тоже в махровом халате – вошёл в спальню, Женя уже лежала. Эркин сбросил халат и потянулся под любующимся взглядом Жени, заиграл мускулами груди и пресса.
– Какой ты красивый, Эркин, – вздохнула Женя.
Эркин счастливо улыбнулся. Конечно, он и сам себе нравился, когда разглядывал себя в большом зеркале в ванной, но одно дело – ты сам, а совсем другое – слово Жени.
Когда он лёг, Женя выключила лампу и повернувшись набок, обняла его и поцеловала в висок. Эркин мягко прижал её к себе и положил на себя. Женя засмеялась, впуская его.
Эркин качал Женю на себе плавными медленными движениями, и волна сегодня была тягучей и плавной. Когда уже заснувшая прямо на нём Женя соскользнула и легла рядом, Эркин вздохнул, распуская мышцы, и распластался под мягкой тяжестью одеяла.
И уже засыпая, он, как всегда, прижал ладонь Жени к своей груди и повернул голову так, чтобы её дыхание было совсем рядом…
…Вернувшись из ванной, Андрей быстро постелил себе, выключил свет и лёг. Ну вот, ещё один день миновал. Сегодня среда, а письмо Женя отправила в субботу. Так что психовать ещё рано, и из-за чего психовать? На чёрта профессору и председателю блатарь-недобиток? Как он тогда сказал? Шваль уголовная? Нет, мусор или сор. Ну вот, мусору где место? На помойке, а не в приличном доме. Так что… и психовать некому: какое дело Андрею Морозу до профессора Бурлакова? Никакого. Так что выкинь эту дребедень из головы, Андрей Мороз, и спи, тебе завтра в первую смену.
А с утра обычная, но удивительно приятная суматоха и беготня. Умыться, побриться, сделать бутерброды, поесть…
– Женя, купить чего-нибудь?
– Нет, Эркин, всё есть. Обед я оставлю, придёте, разогреете.
– Женя, ты не беспокойся, мы его и сырьём. А что, нельзя?!
– Андрюша, – Женя, смеясь, укоризненно покачала головой. – Ну, какой же ты…
– Ха-ароший, – закончил за неё Андрей и вышел из кухни: пусть Женя спокойно там с Эркином поцелуется.
Но Эркин на кухне не задержался.
Как уже стало обычным, они вместе вышли на улицу, обернулись помахать глядящей на них их окна Жене и за магазином Мани и Нюры разошлись, перекинувшись коротким:
– Бывай.
– До вечера.
С утра прохладно, но Эркин не жалел, что надел джинсовку и кроссовки, в куртке и сапогах днём бы совсем запарился. Хороший май – тёплый, солнечный. И все говорят, что давно такой весны не было. Как же всё-таки всё хорошо, вот только… Эркин недовольно тряхнул головой. Конечно, не очень хорошо получилось, но он честно пытался читать эту книгу, и было не то, что трудно, а… неинтересно, что ли. Андрею это всё-таки своё, и читает он гораздо лучше, ему легче, нет – Эркин невольно вздохнул – такие книги ещё не для него.
– Эй, Мороз, привет!
– Привет.
Он уже шёл в общем потоке заводских. С ним здоровались, здоровался и он. Скольких он уже здесь знает, и все они так же знают его.
– Как дела?
– Лучше всех!
Ну, Колька сдохнет, а не признается ни в чём, даже если и припекает.
– Эй, слышали?
– Об чём?
– А этот чмырь и взаправду…
– А я ей говорю…
– Я кровь проливал, а они…
Идя в общей толпе, Эркин ловил обрывки фраз, кому-то отвечал, а вон Маленький Филин со своими.
– Хей!
– Привет, – охотно откликнулся Эркин. – Как дела?
Незначащие слова, улыбки и каждому в свою сторону. И в бытовке тот же весёлый шум, что-то треплет Ряха, дразнят Петрю и Серёню, заспанных, как скажи… И под дружный хохот так же толпой валят во двор.
Тепло, но работал Эркин в рукавицах, брезентовых, что ещё зимой получил: берёг руки. Работа несложная, зачастую он и без Медведева догадывается какой контейнер куда катить. А этот… Ладно, если опять, то же самое, то он на всякий случай ещё джексонвиллскую пару из дома прихватил, те потоньше и лучше комкаются.
– Старшой!
– Чего?
– А этот куда?
Медведев сбивает на затылок старую обтрёпанную кепку и рассматривает табличку с врезкой. Чертыхнувшись, вытаскивает из кармана блокнот, листает, сверяя цифры и буквы на табличке со своими записями, и наконец машет рукой.
– Пускай постоит пока. Заткни его куда-нибудь, чтоб не мешал.
– Угу, – кивнул Эркин. – Я его с понедельника взад-вперёд катаю.
– И чего? – Медведев уже смотрел в другую сторону.
Эркин чуть прищурил глаза.
– Дай мне пять минут, старшой.
– Бери, – бросил через плечо Медведев, срываясь с места, и уже на бегу: – Вернёшься, к Генычу.
– Понял, – крикнул ему в спину Эркин, берясь за скобу.
Придумал он это ещё во вторник, но не решился, а сегодня остервенел. Риск, конечно, и неохота подставлять Медведева, но сказано: «Заткнуть». Вот он и заткнёт. И… и чего с индейца, тупаря краснорожего взять!
Вернувшись, Эркин сразу подошёл к Генычу, ворочавшему зашитые в мешковину ящики.
– Ага, – прохрипел Геныч. – Ща мы их, сволочей, сделаем.
– Точно, – согласился Эркин, сдёргивая рукавицы: здесь голой ладонью удобнее.
Работая, он прислушивался, но за лязгом, грохотом и прочим рабочим шумом ничего разобрать не мог.
Они управились с ящиками, и Медведев поставил их на бочки с платформы. И всё как обычно. Эркин уже даже решил, что сорвалось, хотя он эту дурынду стальную надёжно закрепил, так просто выкатиться она не могла.
Время было уже к обеду, когда к ним подкатился Ряха.
– Эй, вождь, старшой зовёт!
– Куда? – поднял голову Геныч.
– Не тебя, – хихикнул Ряха и заверещал: – Ща вождю отмерят! Во, вишь, знает, куда да зачем не спрашивает.
Эркин и в самом деле уже шёл через двор, даже не оглядываясь на повалившую за ним бригаду.
Шума было даже больше, чем он рассчитывал. У серебристо-серого контейнера, намертво закупорившего дверь заводоуправления стояла целая толпа, а в её центре пятеро мужчин в тёмных костюмах-тройках и белых рубашках с галстуками. Эркин с первого взгляда признал в них начальство и немалое. Рядом потный взлохмаченный Медведев с зажатой в кулаке кепкой.
Эркин вошёл в круг и с бездумной привычностью встал по-рабски: руки за спину, глаза опущены.
– Твоя работа?
Эркин из-под ресниц покосился на спросившего. Та-ак, это что же, он на директора нарвался? Но бежать поздно и некуда.
– Моя.
– И зачем?
Эркин вздохнул и, не поднимая глаз, ответил правду:
– Я его с понедельника по двору катаю. Ну и… раз он не нужен, я сюда и привёз. Пусть скажут, куда его. А то мешается.
И опустил голову, ожидая
