Самое ужасное путешествие - Эпсли Черри-Гаррард

Мы заранее приготовили клеть для пони – они были следующими на очереди, – но чтобы заманить их в нее, потребовался весь опыт Отса, все его искусство убеждения. Прошло немного времени – и все семнадцать пони были на льдине, катались по снегу и лягались от радости. Их отвели на берег и тщательно привязали к веревке на снежном склоне в стороне от пляжа – чтобы они не ели песок. Шеклтон в течение месяца после прибытия потерял четырех из восьми лошадей. Они были привязаны на каменистом участке мыса Ройдс и жевали песок, соблазненные его соленым запахом. Четвертый пони погиб, наевшись стружек, в которые были запакованы химикаты. Не то чтобы они испытывали голод, просто эти маньчжурские пони хватают в рот все, что попадается им на глаза, будь то кусок сахара или кусок Эребуса.

Собачьи упряжки перевозили легкие грузы с борта корабля на берег. «Много хлопот наделало нелепое поведение пингвинов, беспрестанно группами наскакивавших на нашу льдину. С той минуты как ноги пингвинов касались льдин, они всеми своими замашками выражали неистовое любопытство с полнейшим тупоумным пренебрежением к могущей грозить им опасности. Подходят они переваливаясь, обычным глупым манером тыкают клювом то в одну, то в другую сторону, не обращая внимания на свору собак, рычащих и рвущихся к ним, точно говорящих: «Чего вам надо? Что за возня?» Пингвины приближаются еще на несколько шагов. Собаки рвутся, кидаются, насколько позволяет привязь или сбруя. Пингвины нимало не смущаются, только ерошат перья на шее и сердито что-то кудахчут, точно ругают непрошеных гостей. Все их приемы и ужимки можно бы, кажется, перевести словами: «О, вот вы какие! Ну, не к таким попали: мы не позволим запугать себя и командовать нами». Еще один последний, роковой шаг, и они уже в пределах досягаемости. Прыжок, сдавленный крик, красная лужица на снегу – инцидент исчерпан»[11].

Офицеры «Терра-Новы»

Выгрузка моторных саней

Вещи перевозили по морскому льду километра за два, и к полуночи, после семнадцати часов непрерывной работы, мы с удовлетворением взирали на результаты своего труда. Уже были выгружены в основном пиломатериалы, предназначенные для постройки дома. Пони и собаки спали на берегу под лучами солнца. В большой зеленой палатке разместились строители дома, площадка для него была выровнена.

«Такая погода в этой местности подходит ближе к моему идеалу, чем любое другое, испытанное мною состояние. Тепло от солнца вместе с живительным холодом воздуха дает мне невыразимое ощущение силы и здоровья, тогда как золотой свет, проливаемый на это дивное сочетание гор и льдов, создает великолепие, которое вполне удовлетворяет мое чувство красоты. Никакими словами не передать того впечатления, которое производит открывавшаяся перед нашими глазами чудесная панорама… Отрадно видеть, наконец, результаты многомесячной подготовки. В то время как я пишу эти строки (в 2 часа пополуночи), вокруг храпят люди, утомленные целым днем тяжелой работы и готовящиеся к другому такому же дню. Надо и мне поспать, так как я провел 48 часов без сна. Но теперь по крайней мере могу надеяться на приятные сновидения»[11].

Изо дня в день мы ложились около полуночи и вставали в 5 часов утра. Керосин, парафин, фураж для лошадей, собачий корм, сани и санная упряжь, все необходимое для строительства дома, всяческий провиант и для жизни в доме, и для санных походов, уголь, научная аппаратура и снаряжение, карбид, аптечка, одежда – мне не счесть числа ездок по морскому льду взад и вперед, но твердо знаю одно: за шесть дней мы доставили на берег все самое важное. «Можем похвастаться исполненной работой. Вся провизия выгружена. Это немалый подвиг»[11], – писал Скотт. И далее: «Никакими словами не выразить усердия, с которым трудится каждый, как постепенно хорошо налаживается работа»[11].

На перевозку грузов были брошены все силы: двое моторных саней, две собачьи упряжки, партии с ручной тягой, пони, если Отс разрешал использовать их для работы. Боуэрс, как всегда, точно знал, что где находится и куда должно быть перевезено; на борту ему деятельно помогали Ренник и Брюс. Тягловые партии и погонщики лошадей, как правило, делали за день десять ходок, то есть около пятидесяти километров. Сами же лошади делали три ходки, а если не уставали, то четыре.

Транспортные средства в целом отвечали своему назначению, но вскоре выяснилось, что морской лед слишком тверд для полозьев саней. «Моторные сани работают все-таки не очень хорошо. Я боюсь, они не смогут везти грузы, которые предназначались для них. Все же они нам, вероятно, помогут, а теперь являются оживляющей и привлекательной деталью пейзажа, когда с гуденьем движутся по льдине. На некотором расстоянии, без глушителей, их гуденье звучит, как молотилка в действии»[11].

Настоящей загадкой были пони. Казалось бы, после долгого и трудного путешествия они будут измождены до полной потери сил. Ничуть не бывало! Едва они ступили на берег, как с величайшим наслаждением стали кататься по земле, лягать и кусать друг друга, да и любого, кто оказывался рядом. После двухдневного отдыха двенадцать из них были признаны годными для одной ездки в день, и эту ездку по твердому льду с грузом от 300 до 500 килограммов они совершили с большой легкостью. Вскоре мы поняли, что у каждого пони свой характер. Одни, такие как Панч и Нобби, честные труженики; другие – Блоссом, Блюхер, Джию – слабаки; была и пара сильных животных, но с норовом, да еще с каким. Вот, например, пони, которого вскоре прозвали Скучный Уилли.[49] Внешность его была обманчивой: с виду пони как пони, но, едва познакомившись с ним, я понял, что на самом деле это помесь свиньи и мула. Он безусловно был сильной лошадью, но всегда старался плестись как можно медленнее и при малейшей возможности останавливался, из-за чего мы никак не могли решить, какую же тяжесть он на самом деле в состоянии везти. Боюсь, что в результате мы перегружали его, вплоть до того черного дня на Барьере, когда на него напала собачья упряжка. Именно его гибель в конце похода по устройству складов заставила Скотта задержаться, когда мы вышли на морской лед. Но об этом я скажу ниже.

Мне лишь дважды удалось увидеть Скучного Уилли на рыси. В первый раз это случилось, когда я вел Уилли занузданного, но, как у нас было принято, без удил. Без удил лошадьми было трудно управлять, особенно на льду, но они несомненно чувствовали себя лучше, тем более в морозную погоду, когда прикусывать металл неприятно и даже вредно. В тот день я со Скучным Уилли плелся к кораблю таким шагом, что мне приходилось чуть ли не тащить на себе не только его, но и сани. Только мы собрались в обратный путь, как затарахтел мотор, и испуганный Уилли помчался по льдине со скоростью, поразившей его, наверное, даже больше, чем меня; во всяком случае, он и сам повалился на сани, и меня увлек, после чего я много дней ощущал себя одним сплошным синяком. Второй раз он оживился в походе по устройству складов, когда его пытался вести Гран, шедший на лыжах.

Кристофер и Хакеншмидт были совершенно невыносимы. Кристофер, как мы увидим дальше, пал год спустя на Барьере, так и не смирившись до самого смертного часа. Хакеншмидт, прозванный так за отвратительную привычку лягать стоящих поблизости всеми четырьмя,[50] прожил еще более бурную жизнь, но кончина его была мирной. Не знаю, пытался ли Отс его укротить, но будь это возможно, он бы укротил, потому что умел великолепно обходиться с лошадьми. Так или иначе, пока мы находились в походе по устройству складов, Хакеншмидт, оставшийся в хижине, заболел, чем – мы так и не выяснили, постепенно ослаб настолько, что уже не держался на ногах, и в конце концов его избавили от мучений.

Однажды мы, замерев от ужаса, наблюдали, как Хакеншмидт, запряженный в сани, мчится галопом через холмы и камни прямо на Понтинга. А тот, не сознавая, какой опасности подвергается, с обычной своей тщательностью наводит объектив большой камеры. Оба остались живы. Сколько раз убегали от нас пони, куда только они ни попадали, но поднимались целые и невредимые, хотя английская лошадь после такого происшествия слегла бы на неделю. «Лошади чувствуют, что постромки болтаются у их задних ног, и это их раздражает, животные нервничают – вот в чем беда», – заметил Скотт.

В первую неделю высадки и выгрузки багажа было два случая, которые могли кончиться печально. Первый – с Понтингом и косатками.

«Я сегодня немного опоздал и потому был свидетелем необыкновенного происшествия. Штук шесть-семь косаток, старых и молодых, плавали вдоль ледяного поля впереди судна. Они казались чем-то взволнованными и быстро ныряли, почти касаясь льда. Мы следили за их движениями, как вдруг они появились за кормой, высовывая рыла из воды. Я слыхал странные истории об этих животных, но никогда не думал, что они могут быть так опасны. У самого края льдины лежал проволочный кормовой швартов, к которому были привязаны две эскимосские собаки. Мне не приходило в голову сочетать движения косаток с этим обстоятельством, и, увидя их так близко, я позвал Понтинга, стоявшего на льду рядом с судном. Он схватил камеру и побежал к краю льда, чтобы снять косаток с близкого расстояния, но они мгновенно исчезли. Вдруг вся льдина колыхнулась под ним и под собаками, поднялась и раскололась на несколько кусков. Каждый раз как косатки одна за другой поднимались подо льдом и задевали о него спинами, льдина сильно раскачивалась и слышался глухой стук. Понтинг, к счастью, не свалился с ног, и смог избегнуть опасности. Благодаря счастливейшей случайности трещины образовались не под собаками, так что ни та, ни другая не упали в воду. Видно было, что косатки удивились не меньше нас. Их огромные безобразные головы высовывались из воды метров на два-два с половиной, и можно было различить бурые отметины на головах, их маленькие блестящие глаза и страшные зубы. Нет ни малейшего сомнения, что они старались увидеть, что сталось с Понтингом и собаками.