Моя летопись. Воспоминания - Надежда Александровна Лохвицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мой новый приятель, «извините, Беркин», вдруг засуетился и решил тоже раздобыть лодку и наведаться на какой-нибудь пароход.
– Зачем вам это нужно?
– Ну, все-таки узнаю, как там у них, и расскажу, как тут у нас.
Лодочники драли совершенно несообразные деньги, но желающих разузнать и рассказать нашлось довольно много.
«Извините, Беркин» побывал на двух пароходах.
– Ну, я же им порассказал!..
– Что же вы рассказали?
– Рассказал, что нам сообщили по радио, что с моря идут большевики. Из Севастополя.
– По какому радио? У нас ведь аппарат не действует.
– Отлично себе действует…
– Да мне только что говорил мичман, который этим заведует.
– А вы ему верите? Так вы лучше мне верьте.
– Откуда же вы знаете?
Вранье было явное и определенное.
Лодки продолжали сновать между пароходами. За баснословные деньги ездили люди попугать друг друга. Для такой великой цели разве чего пожалеешь!
Беркин ездил три раза.
– Больше я уже себе позволить не могу. Лодочники такой нахальный народ и пользуются человеческой бедой.
Под утро врали угомонились.
Наше пароходное начальство волновалось тремя вопросами – как двинуть «Шилку», откуда достать уголь для топки и чем накормить пассажиров.
Китайцы, которым снова пригрозили, показали запас рису и консервов. Но всего этого было мало.
Недалеко от нас на рейде оказался пароход, везший из Севастополя в Одессу провиант. Попросили у него продовольственной помощи. Пароход отказался и заявил строго, что идет в Одессу разгружаться.
– Да ведь там большевики!
– А нам до этого дела нет, – отвечал пароход.
Тогда «Шилка» возмутилась и открыла военные действия: послала две шлюпки с пулеметами добывать провиант.
Провиант добыли, но обиженный пароход пожаловался французскому кораблю «Жан Барт». «Жан Барт» грозно заорал на «Шилку»:
– Разбойники! Большевики! Объяснить немедленно, не то…
«Шилка» отвечала с достоинством и с сентиментом, что, мол, у нее на борту голодные женщины с голодными детьми и что, мол, французы всегда были рыцарями.
«Жан Барт» притих и немедленно послал к «Шилке» шлюпку с шоколадом, мукой и сгущенным молоком.
Инженер О. поднялся из машинного отделения и сказал, что «Шилка» может двигаться, но только задним ходом.
Многих это известие перепугало. Думали – раз задний ход, так, значит, назад, в Одессу.
Мякотин, Титов и Волькенштейн как члены партии – не помню какой – выползали из трюма под трубу совещаться. Шептались оживленно и многозначительно смолкали, когда кто-нибудь подходил. Ксюнин в трюме начал издавать на пишущей машинке газету.
18
Буксир подтащил нас к угольщику, и было объявлено всем, всем, всем:
– Должны сами грузить на «Шилку» уголь. Рабочих на угольщике нет, на пароходе команды нет. Если хотите, чтобы пароход двинулся, – грузите уголь.
– Неужели… все должны работать?
– А то как же, – был ответ.
Началась прелюбопытная штука.
Элегантные молодые люди в щегольских костюмчиках смущенно улыбались, показывая, что понимают шутку. Конечно, сейчас, мол, выяснится, что нельзя же заставлять элегантных людей таскать на спине уголь. Ведь это же нелепо! Вздор какой!
– Эй! Выстраивайтесь все на палубе! – закричал властный голос. – Все мужчины, кроме стариков и больных.
Элегантные молодые люди оторопели. Растерянно оглянулись. Шутка затянулась слишком долго.
– Ну? Чего же вы тут топчетесь?! – крикнули на одного из них. – Слышали команду? Лезьте наверх.
Может быть, наверху поймут их элегантность и неспособность…
Палуба быстро наполнялась выстраивающимися в ряды пассажирами.
– Сейчас вам раздадут корзины. Наденьте их на спину.
Элегантные молодые люди усмехались, чуть-чуть пожимали плечами, точно участвовали в нелепом анекдоте, о котором потом забавно будет порассказать.
Но вот у борта на трапе начался какой-то скандал.
– Позвольте! – кричал кто-то. – На каком же основании вы уклоняетесь?! Человек сильный, здоровый…
– Прошу вас оставить меня в покое!
На палубу выбежал кряжистый господин, лет сорока, с дрожавшими от бешенства глазами:
– Прошу немедленно оставить меня в покое!
– Нет, вы сначала скажите, какие у вас основания отказываться от работы, на которую призваны буквально все?
– Какие основания? – заревел кряжистый господин. – А такие, что я дворянин и помещик, и никогда в жизни не работал, не работаю и не буду работать. Ни-ко-гда! Зарубите себе это на носу.
Ропот возмущения всколыхнул толпу.
– Позвольте, но ведь если мы не будем работать, то пароход не отойдет от берега!
– Мой муж тоже помещик! – пискнуло из толпы.
– Ведь мы же все попадем в лапы к большевикам!
– Но при чем же я здесь?! – в бешеном недоумении вопил кряжистый. – Наймите людей, устройтесь как-нибудь. Мы жили в капиталистическом строе, в этих убеждениях я и желаю оставаться. А если вам нравится социалистическая ерунда и труд для всех, так вылезайте на берег и идите к своим, к большевикам. Поняли?
Публика растерялась, замялась.
– Отчасти, гм… – сказал кто-то.
– Но, с другой стороны, нельзя же доставаться большевикам…
– И почему мы должны работать, а он нет?
– Самосудом бы его! – хрюкнула пролезшая на палубу старушонка.
– Ну, знаете, господин, вы это бросьте, – урезонивал добродушный купец из Нижнего.
– Не задерживать! – вылетел начальнический окрик.
Белая морская фуражка приблизилась.
– Спускайтесь к угольщику, берите корзины.
К начальству подскочил один из «элегантов» и зашептал, скосив глаза на принципиального дворянина.
Начальство мотнуло головой и спокойно ответило:
– А ну его к черту!
Нагрузка началась.
Длинной вереницей прошли по трапам вверх и вниз почерневшие, закоптевшие грузчики. Все пассажиры вылезли из кают, из трюма, из коридоров смотреть на невиданное зрелище: молодые «элеганты» в лакированных башмачках и шелковых носочках, поддерживая затянутыми в желтые перчатки руками тяжелые корзины, тащили уголь.
Они быстро вошли в роль, сплевывали и ругались.
– Гайда, ребята, не задерживай!
«Ребята» в лице «извините, Беркина», плешивого, пузатого, на тонких кривых ногах, отвечали:
– Э-эй-юхнем!
– Чего выпучили глаза? – кричал на зрителей длинный, как любительская удочка, чтец-декламатор. – Заставить бы вас поработать, не стали бы глаза пучить.
– Смотреть-то они все умеют, – язвил купец из Нижнего. – А вот ты поработай с наше…
– Г-аботать они не желают, – прокартавил курносый лицеист. – А небось есть побегут в пегвую голову… Собаки!
Кто-то затянул ерундовую песенку последних дней:
Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный,
Цыпленок тоже хочет жить.
Кто-то пустил вперебой:
Ешь ананасы,
Рябчика жуй,
День твой последний
Приходит, буржуй![23]
И:
Эх, яблочко,
Куды котишься?
Попадешь в Чеку,
Не воротишься!
